Книга русских инородных сказок - 1

VI. Человек, растолкавший спавшего в бронепоезде Мишу, поразил его в самое сердце. Он выглядел точь-в-точь как отец, только наоборот — на отца Миша смотрел снизу вверх, а на этого типа сверху вниз, но лицо было то же самое. От этого Миша несколько минут не мог говорить, пытаясь понять, где же тут усы, а где брови, где глазницы, а где ноздри, где плешь, а где подбородок. Глаз разглядеть было невозможно в обоих случаях.

VII. Типа звали Чуйлохов, от роду ему было три с половиной часа, и он ничего не умел, кроме как исправлять обязанности кондуктора.

VIII. Мне лично известно не менее двадцати человек зрелых лет, которые и с этим не справились бы (факт, не имеющий к Мише вообще никакого отношения).

IX. Что такое этот Чуйлохов, Миша понятия не имел. Когда до него дошло наконец, чего от него хотят (предъявить билет), он принялся дергать кобуру каучуковой со сна рукой, пытаясь вытащить револьвер. Его сосед, прапорщик Лисовский, тотчас схватил его за руку. Они стали возиться и опрокинули невнятных очертаний предмет, закрытый рогожей. Всю дорогу Миша развлекался тем, что разгадывал его сущность. Он остановился на версии самокат-пулемета.

X. Предмет оказался ножной швейной машинкой фирмы «Зингер» на чугунной станине, с которой неизвестные злоумышленники скрутили колесо. Машинка упала на ногу прапорщику, тот выпустил Мишин локоть и матерно выругался.

XI. Это был третий случай в жизни прапорщика Лисовского, когда он употреблял нецензурные выражения, а общее число слов в них достигло в этот момент шестнадцати. Для сравнения — это моя норма приблизительно за две минуты.

XII. Миша изогнул руку под каким-то странным углом, будто желая осмотреть револьверную рукоятку, выстрелил и ни в кого не попал. Куда улетела пуля — совершенно непонятно, но так или иначе через 59 лет она оказалась замурована в бетон в фундаменте одного дома в Свердловске на правах обычной щебенки.

XIII. После Мишиного выстрела в вагоне запала тишина, и в этой тишине Чуйлохов поднял руку, вывернув ладонь так, словно собирался поставить Мише сайку под подбородок, но вместо этого сложил пальцы в козу и ударил ими Мишу по глазам, снизу вверх. В голове у Миши как будто бы произошел откат, и он снова выстрелил — но это был тот же самый выстрел.

XIV. По обе стороны от Чуйлохова стремительно выросли два казака-бурята в надвинутых по самые скулы грязных желтых шапках и тулупах цвета кофе с молоком, в которое только что накапали крови. Один тут же нырнул вниз, обхватил Мишу пониже колен и с силой дернул, а второй треснул его ребром ладони пониже уха — как веслом приложил.

XV. Револьвер полетел на пол, но Миша оказался там раньше, поскольку ему не пришлось сначала взмывать к потолку. Куда потом делся револьвер, я не знаю, а Мишу подхватили за руки за ноги, отвалили дверь и выкинули на насыпь, по которой он и съехал в канаву.

XVI. С тем же успехом Чуйлохов мог остановиться и перед кем угодно другим, например перед прапорщиком Лисовским. Прапорщик благополучно добрался до Харбина, потом до Америки, бедствовал, но не слишком. Сын его погиб в Корее, случайно. Но еще до того, как «Повелитель» достиг станции Маньчжурия, Чуйлохов рассыпался сероватым снегом, а снег раздуло ветром по руинам харачинской казармы.

XVII. Буряты проторчали в дверном проеме до самого отхода. Когда грохнули сцепки, один из них крикнул: «Гнеку лорпа смить! Смить!» — второй вышвырнул Мишин вещмешок и дверь захлопнулась.

XVIII. Выглянуло солнце, но Миша этого не заметил. На обратной стороне глазного дна перед ним прокручивалась картинка, которую он уже видел однажды, в грудном возрасте, когда его чуть не утопили в ванне: изумрудная толща, в которой ходят, скрещиваясь и расщепляясь, столбы янтарного света.

XIX. Ни в тот, ни в этот раз он не запомнил увиденного.

XX. Обнаружили его случайно, по блику на погонах, где-то через час. Солнце посветило еще немного, а потом спряталось, да так и не выглянуло больше до 3 апреля.

XXI. Когда его укладывали на волокушу, он очнулся, увидел усатого офицера в полушубке и с обмороженным носом, держащего в руках овчину, и снова вырубился, чтобы вторично прийти в себя уже на склоне Богдо-ула. Это называется: экспресс.

XXII. Поначалу в себе было тесновато, но потом он смог как-то утрамбоваться, хотя тот объем, который раньше занимали в пространстве пальцы левой руки, продолжало тянуть и дергать.

XXIII. Барона Миша видел в общей сложности сорок пять раз, восемь раз — есаула Мохеева и один раз Джамуху-сэчена, которому зачем-то отдал кисет с табаком и аккуратно нарезанной газетой «Уфимец» за август 1919 года.

XXIV. Джамуха произвел на Мишу неприятное впечатление. Потом он подумал, что если бы кто-то задался целью изваять необычайно морщинистое лицо и трудился над ним лет сто, а потом выстрелил в него с разных углов двумя стеклянными пулями, то вот такое оно бы и получилось.

XXV. Миша иногда анализировал случайные впечатления, а иногда нет. Например, к тому инциденту в поезде он ни разу не вернулся.

XXVI. Из памяти Джамухи Миша исчез сразу же, как повернул за угол.

XXVII. В начале февраля Мише ни с того ни с сего предложили наладить литье пуль из стекла.

XXVIII. 28 февраля Миша убил девять китайских солдат. Он положил винтовку на сгиб беспалой левой руки и стрелял вниз, в накатывающуюся и откатывающуюся толпу, особенно не целясь. Ствол сильно подбрасывало при каждом выстреле. Хотя расстояние между ним и китайцами ни разу не сократилось и до пятидесяти метров, ему казалось, что он стреляет прямо в обмороженные лица.

XXIX. Когда у Миши кончились патроны и ему пришлось отползти назад, вниз по склону сопки, он столкнулся с Тубановым, человеком без определенного звания и двух передних зубов, командиром тибетской сотни. Тубанов жестом подозвал Мишу к себе, сложил пальцы в козу и легонько хлопнул его по глазам — сверху вниз.

XXX. Миша неловко развернулся в изумрудной теплой толще и поплыл вдоль наклонной плоскости вверх, едва касаясь ее грудными плавниками.

XXXI. За его спиной боек ударил по капсюлю, облако раскаленного газа, внезапно образовавшегося в небольшом объеме, вырвало зеленоватый конус из латунного ободка и послало его вперед, вдоль воображаемой прямой.

XXXII. Стеклянный комок, в котором происходили сложнейшие физические процессы, врезался в Мишин затылок и распался на две половинки, вылетевшие наружу под разными углами.

XXXIII. Произошло это как раз в тот момент, когда из-за гребня сопки поднялись и уперлись в небо столбы янтарного света, сотни столбов; и этот факт столь значителен, столь нежен, что с него, наверное, надо было начинать.

Дмитрий Брисенко

HARMS-CORE MIX

Однажды Чжуан-цзы заснул и увидел сон, будто он стал мотыльком. Порхает он с цветка на цветок, а за кустами сидит Калугин и боится милиционера.

Чжуан-цзы проснулся, позвонил в колокольчик, лег на правый бок и снова заснул и опять увидел сон, будто он стал мотыльком. Порхает он с цветка на цветок, а за кустами сидит Калугин и боится милиционера.

Чжуан-цзы проснулся, попросил слугу принести ему стаканчик холодной рисовой водки, выпил водку, лег на живот и снова заснул и опять увидел сон, будто он стал мотыльком. Порхает он с цветка на цветок, а за кустами сидит Калугин и боится милиционера.

Чжуан-цзы проснулся, посмотрел из окна на реку Хуанхэ, посидел в позе лотоса, лег на левый бок и заснул опять. Заснул и опять увидел сон, будто стал он мотыльком. Порхает он с цветка на цветок, а за кустами сидит Калугин и боится милиционера.

Тут Чжуан-цзы проснулся и решил больше не спать, но моментально заснул и увидел сон, будто мотылек стал Чжуан-цзы, а Калугин сидит за милиционером, и мимо них идут кусты.

Чжуан-цзы закричал и заметался в кровати, но проснуться уже не смог.

Чжуан-цзы спал четыре дня и четыре ночи подряд и на пятый день проснулся таким тощим, что учитель Ляо-Пинь не допустил его до утренней медитации. Чжуан-цзы был вынужден покинуть монастырь и начал странствовать по свету. И с тех пор он уже не знал, кто он: Цзы, видевший во сне, будто стал мотыльком, или мотылек, которому снится, что он — Чжуан-цзы.