Штольня в Совьих Горах

— Спасите! — что было сил завопил Куба.

Хотел он вскочить с места, но рука крепко держала его. Опять ладья сильно качнулась и затрещала, будто ударилась о большой камень.

— Утопец! — в смертельном страхе возопил Куба. — Утопец… Хочет стащить меня в реку за то, что солгал… что не послушался, обманул вас, братья!.. Спасите! Мешок тот дал мне человек богатый, незнакомый… Не ведаю, что там спрятано. Может что плохое?.. Худо я поступил! Спасите!

Горько заплакал тут Куба, покаялся во всем. И в тот же миг почуял, что никто уже больше не тянет его за куртку. Поглядел на воду — нет никого! Исчезла в пучине темная рука, скрылось и лицо, опутанное водорослями. Но ладья всё еще качалась, трещала и вертелась на месте, а корма по-прежнему глубоко сидела в воде…

— Давайте посмотрим, что в этом мешке лежит? — предложил Петр.

Схватил Павел мешок, поспешно развязал его и достал оттуда какой-то предмет, плотно обернутый в парусину. Сорвал ее, и… перед очами онемевших братьев появился чудный резной ларец, украшенный искусным орнаментом! Увидели они то самое «древо жизни» — куст разросшийся в обе стороны, а на нем множество листочков и цветов, которым любовались ополяне.

— О, боже милостивый! Что вижу? — воскликнул Павел. — Да ведь это же копилка из костёла! Та самая, что ныне в нее люди деньги погорельцам собирали…

— Видать незнакомец твой — вор, чести и совести лишенный! — добавил Петр и с укором посмотрел на Кубу.

Дернулась ладья в последний раз и уже ровнее поплыла по глади речной. А Куба вытащил из-за пазухи кошелек и швырнул его на дно ладьи. Поднял Петр брошенный кошелек, развязал его и, подставив шапку, высыпал в нее горсть блестящих монет.

— Твои они, Куба! — сказал он брату. — Что делать с ними будешь?

— Так ведь и они, поди, краденые… — застыдившись, ответил Куба. — У людей их отобрал злодей, пусть же они к людям и возвращаются!.. А вы, братья, простите мне, что пожалел я нынче утром дать лепту для бедняков. И то, что обманул вас, не послушался наказа вашего… — с теми словами побросал Куба все монеты в ларец резной.

— Значит понял, что нельзя перевозить краденого? — ответил на это Петр. — Негоже отпираться и лгать, если что и принял на ладью. Вот за всё это и карает людей Утопец! Утащит такого в реку и держит у себя в плену на дне, в иле… Издавна так было, о том нам еще отец рассказывал.

— Чуть было ладью нашу не разбил речной князь, да и всех троих едва не уволок к себе в пучину! — добавил Павел.

Куба только рукавом лицо отирает, сопит, от стыда и обиды слез сдержать не может.

— Надо поскорее вернуться в город! — сказал Павел. — Копилку вернем в костёл, а потом уж и в Бжег поплывем.

Развернули братья ладью и к Ополю направились. И хоть пошли теперь против течения, однако легко заскользила ладья, будто кто ее в корму подталкивал. Так быстро путь одолели, словно река вдвое короче стала. И оглянуться не успели, как миновали Бельковый остров и шумящую липами Пасеку. А вот уж показался и замок на Пасеке, за ним правобережный город, недавно пожаром разрушенный, вот и холм с дубами и на нем костёлик древний. А вокруг него давка, люди толпятся, один другого перебивают, крича:

— Искать грабителя!

— Отобрать ларец!

— В темницу его, вора подлого!

— Чтоб его волки вместе с костями пожрали!

— Гей, воины, горожане, крестьяне!

— Гей, купцы, люди ремесленные! Советуйте, что делать надо, как изловить злодея?

Плакали в притворе храма мудрые женщины опольские, жаль им было трудов и стараний своих — пропал ларец, из липового дерева резаный, а с ним и деньги, для бедных погорельцев собранные…

Не передашь словами, не опишешь пером гнева, коим и ополяне сами, и пришельцы, на торги с товарами прибывшие, охвачены в тот день были. Однако не успели люди торговые лавки свои позакрывать, как иная весть стрелой по городу пролетела:

— Нашелся ларец, нашелся!

— Три брата-перевозчика в костёл народную копилку доставили!

— Петр, Павел и Куба — славные люди!

— Уже висит ларец в притворе, на прежнем месте… Люди протискаться к нему не могут: каждый желает и свою лепту внести! Мудрые женщины опольские небо благодарят!

А братья уж снова в ладью сели и в путь отправились. На сей раз они счастливо и быстро еще до захода солнца, до Бжега доплыть успели. И было красиво на реке: от сияния гаснущей зари вечерней покрылась вся Одра золотыми и розовыми отблесками. А благоприятственное течение, быстроты необычайной, скорехонько домчало ладью до самого Бжега.

Но на пристани бжегской — хоть и немало там людей толпилось — не нашли братья человека в черной одежде и с бородой подвитой. Ни тогда, ни позже, так и не довелось им узнать имени того подлого вора, что украл в Ополе народную копилку…

В то лето купался однажды Куба в реке, неподалеку от дома. Росли в том месте, у самой воды, где песок побелее, ивы пышные и раскидистые. Подплыл туда Куба, вылез из воды и на песке улегся. Глянул случайно на заросли ивняка, что к самой воде подступили, и… глазам своим не поверил! Меж ветвей и корневищ лежал камзол бородатого незнакомца, весь мокрый и илом измазанный… А рядом, такая же грязная и помятая, валялась шляпа с фазаньим пером.

Быть может разбойник бросил свою богатую одежду и сменил ее на другую, победнее, чтобы не узнали его в Ополе? «А может и иначе? — с немалым страхом подумал Куба. — Ведь и так может статься, что купался тот подлый вор, а Утопец схватил его, утащил в реку, да и держит на дне в невольниках…»

КРАСНЫЙ ЖУПАН

В давние-предавние времена жил у самой Одры хозяин умный и добрый, который хорошим ремеслом славился — корзиночником был. А звали его Ендрих Кийонка.

Никто в тех местах не мог сравниться с ним в этом ремесле: и работал он быстро, и усердие проявлял немалое. Из соломы, лыком переплетенной, мастерил он удобные корзины с двумя ручками, ловко плел туески ягодные для девушек из тонких, но крепких ивовых прутиков.

А когда начиналось торжище в Ополе, возил туда Кийонка большие коши, из корней сосновых сделанные — очень удобно было носить в них с огорода в подвал репу и капусту. Приладился Кийонка делать и «конви огнёвые», чтобы было чем народу добро свое от огня спасать во время пожара. «Конви» эти были вроде ведра, только плетеные из ракитника и смолой поверху обмазанные, чтобы вода из них не вытекала. Люди охотно «конви» покупали и платить не скупились.

Немалую толику серебра хранил Кийонка на дне сундука, добрую хату имел, сад, земли немного и скотины несколько голов. Жил бы корзинщик припеваючи, в покое и радости, если б не заботы и огорчения, которые чинила ему дочка единственная, Кася.

Красивая была девушка — как та яблонька в саду, что весной белым цветом покрывается, да вот беда: ленива не в меру и спесива не по годам. Бывало по утрам, вместо того, чтобы курам проса посыпать или коров подоить, начнет Кася возле зеркальца вертеться, косы свои расчесывать, да заплетать — так до самого полдня и прокрутится. А то еще ленты станет примерять, бусы янтарные надевать, или достанет из сундука шали и корсажи матери — и давай их на себя напяливать. Радехонька была бы даже в лучи солнечные или в сияние зари утренней нарядиться, если б только их в лавках купеческих продавали!

А тем временем в хлеву козы, Бабуля и Марха, с голоду ревмя-ревели и метлу грызли — ту самую, что растеряха-Кася куда попало швырнет.

И собачки, Брысь и Контеска, тоже не зевали — в сенях горшки вылизывали: ленивая Кася по нескольку дней посуду немытой оставляла.

Даже и так случалось, что приходилось Ендриху не евши отправляться в поле или к реке корзинки плести. Иной раз и куска хлеба не мог взять с собой — не успела дочка хлеб испечь. И всегда-то ей времени не хватало: больше, чем наряжаться и перед зеркальцем красоваться, любила Кася танцевать и песни веселые петь.

Где ж еще, если не в корчме, нарядами блеснуть и красотой своей похвалиться?