Старик Хоттабыч

Волька свалился со своей верхней койки очень удачно. Он тотчас же вскочил на ноги, машинально потирая рукой ушибленные места. Не разобрав спросонок, в чем дело, он решил, что свалился по собственной неосторожности, и собрался снова залезть к себе наверх, но донесшийся из коридора гул встревоженных голосов убедил Вольку, что причина его падения, очевидно, значительно серьезней, чем он предполагал.

«Неужели мы наскочили на подводную скалу?» – подумал он, поспешно натягивая на себя штаны, и тут же поймал себя на том, что эта мысль не только не испугала его, но даже доставила какое-то странное, жгучее чувство тревожного удовлетворения.

«Как это здорово! – пронеслось у него в мозгу, пока он лихорадочно зашнуровывал ботинки. – Вот я и попал в настоящее приключение! Красота! На тысячи километров кругом ни одного ледокола. У нас, может быть, и радиостанция не работает?»

Вмиг он нарисовал романтическую картину: корабль терпит бедствие, запасы пресной воды и продовольствия иссякают, но все экскурсанты и команда «Ладоги» держат себя мужественно и спокойно, как надлежит советским людям. По-прежнему продолжаются на «Ладоге» научные работы (по совести говоря, ни одного научного работника на пароходе не было). Но лучше всех ведет себя, конечно, он – Волька Костыльков. О, Волька Костыльков умеет мужественно смотреть в глаза опасности! Он всегда весел, он всегда внешне беззаботен, он подбадривает унывающих. А когда от нужды и лишений заболевает капитан «Ладоги» – Степан Тимофеевич, он, Волька, по праву берет руководство экспедицией в свои руки…

– Какова причина, нарушившая сон, столь необходимый твоему не окрепшему еще организму? – прервал его сладостные мечты позевывавший со сна Хоттабыч.

– Сейчас, старик, узнаю, ты только не беспокойся, – подбодрил Волька Хоттабыча и побежал наверх.

На спардеке, у капитанской рубки, толпилось человек двадцать полуодетых экскурсантов, о чем-то тихо переговаривавшихся. Чтобы поднять их настроение, Волька сделал веселое, беззаботное лицо и покровительственно произнес:

– Спокойствие, товарищи, прежде всего спокойствие! Для паники нет никаких оснований.

– Вот это верно сказано – насчет паники. Золотые слова, молодой человек. Вот ты и возвращайся к себе в каюту и спокойненько ложись спать, – ответил ему, улыбнувшись, один из экскурсантов. – А мы тут, кстати, как раз и не паникуем.

Все рассмеялись, и только Волька почувствовал себя как-то неловко. Кроме того, на воздухе было довольно свежо, и он решил на минутку сбегать в каюту, чтобы накинуть пальтишко.

– Прежде всего спокойствие, – сказал он дожидавшемуся его внизу Хоттабычу, – никаких оснований для паники нет. Не пройдет и десяти дней, как за нами приедут на каком-нибудь мощном ледоколе и преспокойно снимут нас с мели. Можно было бы, конечно, сняться и самим, но слышишь: машины не шумят. Что-то в них испортилось, а что именно, никто разобрать не может. Конечно, нам придется испытать кое-какие лишения, но будем надеяться, что никто из нас не заболеет и не умрет.

Волька с гордостью слушал самого себя. Он и не предполагал, что умеет так легко успокаивать людей.

– О, горе мне! – неожиданно засуетился старик, бестолково засовывая босые ноги в свои знаменитые туфли. – Если вы погибнете, я этого не переживу. Неужели мы напоролись на мель? Увы мне! Уж лучше бы шумели машины. А я хорош! Вместо того чтобы использовать свое могущество на более важные дела, я…

– Хоттабыч, – строго сказал тогда Волька, – докладывай немедленно, что ты там такое натворил?

– Да ничего особенного я не натворил, о справедливейший Волька ибн Алеша. Просто, заботясь о твоем спокойном сне, я позволил себе приказать машинам не шуметь.

– Ты с ума сошел! – ужаснулся Волька. – Теперь я понимаю, что случилось. Ты приказал машинам не шуметь, а работать без шума они не могут. Поэтому ледокол так внезапно и остановился. Сейчас же отменяй свой приказ, а то еще, того и гляди, котлы взорвутся.

– Слушаю и повинуюсь, – отвечал дрожащим голосом Хоттабыч.

В ту же минуту машины вновь зашумели, и «Ладога» как ни в чем не бывало тронулась в путь, оставив капитана, судового механика и все остальное население парохода теряться в догадках о причине внезапной и необъяснимой остановки машин и столь же загадочного возобновления их работы.

Только Хоттабыч и Волька знали, в чем дело, но по вполне понятным соображениям никому об этом не рассказали. Даже Сереже и Женьке.

Обида старика Хоттабыча

К утру «Ладога» вошла в полосу густых туманов. Она медленно продвигалась вперед, каждые пять минут оглашая пустынные просторы мощным ревом своей сирены. Так полагалось по законам кораблевождения. В туманную погоду корабли должны подавать звуковые сигналы, все равно, находятся ли они на самых бойких морских дорогах или в пустыннейших местах Северного Ледовитого океана.

Сирена «Ладоги» нагоняла на ее пассажиров тоску и уныние. На палубе было неинтересно и сыро, в каютах было скучно. Поэтому все стулья и диваны в кают-компании были заняты экскурсантами. Одни играли в шахматы, другие – в шашки, третьи – в подкидного дурачка. Неожиданные таланты в этой игре вдруг проявил Сережа, неизменно выходивший победителем и к обеду завоевавший грозное звание «заслуженного мастера подкидного дурака».

По многу раз переиграли все патефонные пластинки, перепели хором и в одиночку все знакомые песни. Потом изъявил желание спеть старик Хоттабыч, вызвав шумное и веселое одобрение собравшихся.

Он сразу сделался серьезным, снял пиджак, уселся, поджав под себя ноги, прямо на ковре, покрывавшем пол кают-компании, и многозначительно откашлялся.

Со всех сторон посыпались заказы:

– «Коробочку» спой!

– «Хаз-Булат удалой»!

– Тамбовскую какую-нибудь, постаринней!

Но Хоттабыч окинул аудиторию проникновенным взором и заявил:

– Я вам сейчас, с вашего позволения, спою веселую песенку про то, как проводил свое время знаменитый калиф Гарун аль Рашид.

– Просим, просим! – подбодрили его окружающие.

Хоттабыч, блаженно закрыв глаза, пронзительно запел.

Сразу все удивленно переглянулись. Старик пел с большим чувством, и это было ужасно. Вполне возможно, что несколько тысяч лет тому назад этот дикий набор звуков действительно был самой модной и веселой песенкой. Возможно, что она тогда считалась преисполненной юмора и тонкой иронии, и жители Багдада, предвкушая большое эстетическое удовольствие и заранее давясь от смеха, наперебой приглашали к себе юного еще тогда Хоттабыча спеть эту песенку.

Но с временами меняются вкусы, и сейчас экскурсанты, тактично сдерживая зевоту, с трудом дослушали до конца сольный номер, которым Хоттабыч собирался пленить слух своих слушателей. Старик заметил это, обиделся и, присев на краешек стула около Вольки, сражавшегося в шашки с третьим помощником капитана, мрачно насупился.

Незаметно проходили увлекательные дни путешествия по малоизведанным морям и проливам, мимо суровых островов, на которые не ступала или почти никогда не ступала нога человеческая. Экскурсанты высаживались на острова, где их торжественно встречали ружейными салютами мужественные советские зимовщики, и на совершенно необитаемые одинокие скалы. Вместе со всеми остальными экскурсантами наши друзья лазили на ледники, бродили по голым, как камни в банной печи, базальтовым плато, скакали со льдины на льдину через метровые полыньи, охотились на белых медведей. Одного из них бесстрашный Хоттабыч собственноручно привел за холку на «Ладогу». Медведь под влиянием Хоттабыча сразу сделался ручным и ласковым, как теленок, и впоследствии доставил немало веселых минут экскурсантам и команде парохода. Этого медведя сейчас показывают в цирках, и многие из наших читателей его, вероятно, видели. Его зовут Кузя.

«Селям алейкум, Омарчик!»

После посещения острова Рудольфа «Ладога» повернула в обратный путь. Экскурсанты уже порядком устали от множества впечатлений, от круглые сутки светившего солнца, от частых туманов и почти непрестанного грохота льдин, ударявшихся о форштевень и борта судна. Все меньше и меньше находилось охотников высаживаться на пустынные острова, а под конец только наши друзья да еще два-три неутомимых экскурсанта не упускали ни одной возможности посетить негостеприимные берега скалистых громад.