Обман

— Внесен цинга кракиш и фаар сон.

— Ты прекрасно говоришь на кракиш, Отулисса. Я никогда не мог забыть твой голос. И уже никогда не забуду.

— Клив! Ах, Клив! — только и могла сказать Отулисса. Желудок ее разрывался от стольких чувств, что она совсем потеряла дар речи. «Он такой красивый… Как же он сможет теперь…»

Но она все равно сорвалась с места и бросилась в объятия его крыльев.

— Я так тосковал по тебе, Отулисса.

— Но Клив, Клив! Ведь я теперь стала совсем другая.

— Я вижу перед собой ту же прелестную и умную пятнистую сову, которую люблю уже столько лет.

Она высвободилась из его крыльев и сорвала с себя бандану. Дыра на месте отсутствовавшего глаза уже заросла, оставив после себя свежий шрам.

— Посмотри на меня!

— За кого ты меня принимаешь, Отулисса? Для меня важно лишь то, что это ты!

— Но Клив, ведь я получила эту рану в бою. Ты всегда был мирным желудком, а я — воительница. Вот почему мы расстались, помнишь?

— Я помню.

— Ты изменился?

— Нет. А ты?

Отулисса молча опустила голову. Что она могла ему сказать? Да, она была не вполне воительницей, однако продолжала верить, что бывают времена, когда нужно применять силу.

— Я так и думал, — тихо сказал Клив. — Ты осталась прежней, и я тоже не изменился. Но, Отулисса, каждый из нас намного больше этого. Ты не только воительница, а я — не только мирный желудок. Я теперь целитель, травник. Именно этому я столько лет учился в обители. Мы с тобой намного больше суммы составляющих нас частей. И вместе…

«Этого не может быть! Я не верю…» — пронеслось в голове у Отулиссы. Но это была правда. Сможет ли она воспитывать детей с одним глазом? Глаукс великий, да ведь чтобы уследить за птенцами, и двенадцати глаз мало! Так что какая разница — одним больше, одним меньше?

А в это время, в другой части дерева, король Корин смотрел на пляшущее в очаге пламя. Перед ним вереницей проходили смутные тени, которые огнечей тщательно сортирует, чтобы извлечь из них какой-то смысл. Картины в очаге определенно имели смысл, правда, очень зловещий. Корин увидел еще одну пещеру, но уже не в каньонах, а в толще льда. В этой ледяной пещере сидели две совы. Одна из них отбрасывала голубоватую тень на ледяные стены. Вторая подняла голову, и Корин увидел ее лицо, похожее на прорезанную шрамом ледяную луну. Он машинально дотронулся до своего шрама и убедился, что видит в огне не собственное отражение. Это была Нира, а перед ней стоял Стрига. У Корина похолодело в желудке. Он был в ужасе, но в то же время испытывал нечто, похожее на облегчение. Он словно стал сильнее и даже могущественнее. Ибо в глубине желудка Корин знал, что отныне он свободен — свободен от мучительных сомнений по поводу своей матери и собственной крови. «Теперь я знаю, кто я такой. И кем никогда не буду. Я был рожден от хагсмары, и хотя ее кровь течет в моих жилах, я все равно больше своего наследства. Мой желудок принадлежит только мне. Я король и, что еще важнее, Ночной страж!»

Корин знал, что ему нужна лишь храбрость, чтобы искоренить несправедливость, вдохнуть силы в оробевших, восстановить разрушенное, покарать спесивых и низринуть тех, кто попирает слабых. Он взял книгу легенд Га'Хуула, прижал когтем страницу и начал шепотом читать клятву Ночных стражей: «Я стану глазами в темноте ночи и тишиной в реве ветра. Я буду когтями в пламени и щитом, ограждающим невинных…» Закончив читать, Корин снова подумал: «Я свободен. Наконец-то я совершенно свободен!»