Зловещая лесопилка

— Они означают одно и то же — «работящие», — ответил Клаус, который благодаря прочитанным книгам знал множество выразительных слов.

— Но мистер По ничего не говорил про работу на лесопилке, — сказала Вайолет. — Я думала, мы будем здесь просто жить. Клаус нахмурясь посмотрел на карту, прикрепленную к записке еще одним катышком жвачки.

— Похоже, в этой карте довольно легко разобраться, — сказал он. — Общежитие прямо впереди, между складом и лесопилкой.

Вайолет посмотрела прямо вперед и увидела на противоположной стороне двора серое здание без окон.

— Я не хочу жить между складом и лесопилкой, — сказала она.

— Да, звучит не слишком заманчиво. Но как знать, возможно, на лесопилке есть сложные машины и тебе будет интересно их изучать.

— Верно, — сказала Вайолет. — Как знать. Возможно, там есть твердая древесина, и Солнышку будет интересно ее кусать.

— Сневи! — взвизгнула Солнышко.

— Возможно, там есть интересные пособия по деревообработке, которые я смогу читать.

— Правильно, — согласилась Вайолет. — Как знать. Возможно, это замечательное место и жить здесь одно удовольствие.

Дети переглянулись, и им стало немного легче. Вайолет, разумеется, права: как знать, что ждет впереди? Новый опыт может оказаться либо чрезвычайно приятным, либо чрезвычайно гадким, либо чем-то средним, и как знать, чем он обернется, пока не попробуешь. И, направляясь к серому зданию без окон, дети были готовы попробовать и посмотреть, каким окажется их новый дом на лесопилке «Счастливые Запахи», поскольку действительно, как знать? Но (у меня сердце разрывается, когда я говорю вам об этом) я-то ведь знаю. Знаю, потому что был на лесопилке «Счастливые Запахи» и узнал обо всех ужасах, которые выпали на долю несчастных сирот за то короткое время, что они там жили. Знаю, потому что разговаривал с людьми, которые были там в это время, и собственными ушами слышал горестную историю пребывания детей в Полтривилле. Знаю, насколько плачевным оказался их опыт, еще и потому, что записал все подробности, дабы донести их до вас, читатель. Знаю, и знание это давит мне на сердце, как тяжелое пресс-папье. Жаль, что я не мог быть на лесопилке, когда там жили Бодлеры, потому что они не знали. Жаль, что, когда они шли через двор, с каждым шагом поднимая маленькие облачка пыли, я не мог сказать им, что знаю. Они не знали, но я знаю и жалею, что они не знали, если вы знаете, что я имею в виду. Когда Бодлеры подошли к двери серого здания, Клаус еще раз заглянул в карту и, покачав головой, постучал. После долгой паузы дверь со скрипом отворилась, и в ней показался озадаченного вида человек в одежде, усыпанной опилками. Прежде чем заговорить, он довольно долго и внимательно рассматривал детей. — Вот уже четырнадцать лет, как в эту дверь никто не стучал, — наконец сказал он.

Иногда, когда кто-то произносит нечто настолько странное, что вы не знаете, как на это ответить, самое лучшее — просто вежливо сказать «здравствуйте».

— Здравствуйте, — вежливо сказала Вайолет. — Я Вайолет Бодлер, а это мои брат и сестра, Клаус и Солнышко.

Вид у человека сделался еще более озадаченным, и он упер руки в бока, стряхнув при этом часть опилок.

— Вы уверены, что пришли туда, куда надо? — спросил он.

— Полагаю, что да, — сказал Клаус. — Это общежитие лесопилки «Счастливые Запахи», не так ли?

— Да, но нам не разрешается принимать посетителей.

— Мы не посетители, — сказала Вайолет. — Мы будем здесь жить.

Человек почесал в затылке, и Бодлеры увидели, что с его лохматых седых волос тоже сыплются опилки. — Вы собираетесь жить здесь, на лесопилке «Счастливые Запахи»?

— Сигам! — воскликнула Солнышко, что означало: «Загляните в записку».

Клаус протянул мужчине записку, тот взял ее и прочел, стараясь не касаться жевательной резинки. Затем он посмотрел на детей усталыми, воспаленными от опилок глазами:

— Вы собираетесь здесь работать? Дети, работа на лесопилке — очень тяжелый труд. С деревьев надо стесать кору и распилить на длинные, узкие планки, которые потом станут досками. Доски надо связать в штабеля и погрузить на грузовики. Но раз хозяин говорит, что вы здесь работаете, значит, вы здесь работаете.

Мужчина открыл дверь пошире, и Бодлеры вошли в общежитие.

— Между прочим, меня зовут Фил, — сказал Фил. — Через несколько минут вы сможете пообедать вместе с нами, а пока я покажу вам общежитие.

Фил привел детей в большую, тускло освещенную комнату с множеством коек в несколько ярусов, которые стояли на цементном полу. На койках сидели и лежали мужчины и женщины, у всех у них был усталый вид, и все они были в опилках. Сидя группами по пять-шесть человек, одни играли в карты, другие тихо разговаривали или просто смотрели в пустоту; когда Бодлеры вошли в комнату, некоторые подняли голову и посмотрели на них с вялым интересом. В помещении стоял запах сырости, запах, который появляется в комнатах, если долго не открывать окна. В данном случае окна, разумеется, никогда не открывались, потому что их просто не было, хотя дети и заметили, что кто-то взял шариковую ручку и нарисовал несколько окон на серых цементных стенах. Нарисованные окна делали комнату еще более жалкой — здесь это слово означает «унылой и не имеющей окон», — и бодлеровские сироты почувствовали, что при одном взгляде вокруг У них подступает комок к горлу.

— Вот здесь, в этой комнате, мы и спим, — сказал Фил. — Вон в том углу есть койка, которую вы втроем можете занять. Чемодан можете держать под ней. За этой дверью ванная, а в конце коридора кухня. Вот и весь комфорт. Внимание, люди, это Вайолет, Клаус и Солнышко. Они будут здесь работать.

— Но они же совсем дети, — сказала одна женщина.

— Знаю, — сказал Фил. — Но раз хозяин говорит, что они будут здесь работать, значит, они будут здесь работать.

— Кстати, — сказал Клаус, — как зовут вашего хозяина? Нам не сказали.

— Не знаю, — сказал Фил, почесывая запорошенный опилками подбородок. — Он уже лет шесть не заходил в общежитие. Кто-нибудь помнит имя хозяина?

— Кажется, Мистер как-то, — отозвался один из рабочих.

— Вы хотите сказать, что никогда с ним не разговариваете? — спросила Вайолет.

— Мы его даже никогда не видим, — сказал Фил. — Хозяин живет в доме за складом и приходит на завод только в особых случаях. Мастера мы видим постоянно, а хозяина никогда. — Терука? — спросила Солнышко, что, пожалуй, означало: «Что такое мастер?»

— Мастер, — объяснил Клаус, — это тот, кто заведует рабочими. Фил, он хороший человек?

— Ужасный, — сказал один из рабочих, и его поддержали несколько голосов.

— Жуткий!

— Отвратительный!

— Омерзительный!

— Худшего мастера свет не видывал.

— Он очень плохой человек, — сказал Фил Бодлерам. — Вот Мастер Ферштейн, который раньше служил здесь, был малый что надо. Но на прошлой неделе он куда-то пропал. Это было очень странно. Человек, который его сменил, Мастер Флакутоно, очень гадкий. Старайтесь держаться его хорошей стороны, если только знаете, что для вас хорошо.

— У него нет хороших сторон, — сказала одна женщина.

— Ну-ну, — сказал Фил. — Все и вся имеет свою хорошую сторону. Ладно, пойдемте поедим.

Бодлеровские сироты улыбнулись Филу и следом за остальными рабочими лесопилки «Счастливые Запахи» направились в кухню, но в горле у всех троих так и остался комок, такой же большой, как комки в говяжьей запеканке, которую им дали. По заявлению Фила о том, что все и вся имеет свою хорошую сторону, дети могли заключить, что он оптимист. Здесь слово «оптимист» относится к человеку вроде Фила, мысли которого почти при любых обстоятельствах принимают обнадеживающий и приятный оборот. Например, если бы аллигатор отъел оптимисту левую руку, тот мог бы сказать приятным и полным надежд голосом: «Ну что ж, это не так плохо. У меня больше нет левой руки, но зато теперь никто не будет донимать меня вопросом, левша я или правша». Хотя большинство из нас скорее сказали бы: «Ааааааааа! Моя рука! Моя рука!»