Первая заповедь блаженства

— В чём дело, молодой человек? — спросила она голосом дежурного наблюдателя.

— Там… Каарел!.. Доктор Томмсааре!.. Ему нужна… помощь!..

Я совсем запыхался от бега и от страха. Изложить ситуацию более внятно я не успел: ворота открылись.

За ними стоял квадроцикл, а на нём сидела Надежда.

— Быстро залезай! — велела она.

Я запрыгнул на сиденье, и машинка рванулась вперёд.

Квадроцикл скакал по ухабам, как чокнутая лошадь. Я вцепился в сиденье, пытаясь из него не вылететь. Машинка неслась по дороге во весь опор.

— Вон он! — крикнул я, увидев издалека светлую фигурку, скорчившуюся под сосной. — Стой! Стой! Ты куда?! Мы же его проехали!

— Тебе некогда! — не сбавляя скорости, крикнула в ответ Надежда. — Тебе срочно нужно домой!

— Но я даже не попрощался…

— Вам рано прощаться!

Мы вылетели на шоссе, и я зажмурился. Со всех сторон послышались визг тормозов и возмущённые гудки. Я приготовился к скорой смерти, но тут всё и кончилось.

Я открыл глаза. Оказалось, что мы перпендикулярно пересекли восьмиполосное шоссе и резко встали перед самым носом пассажирского лайнера, едва успевшего затормозить. Надежда велела мне слезать.

— Счастливого пути, — пожелала она, и я на трясущихся ногах безропотно полез в автобус.

В салоне пассажиры громко делились мнениями о нашем с Надеждой психическом здоровье.

— Вы что, из дурдома сбежали?! — заругалась при виде меня одна тётечка.

— Не-а, я не сбежал! — ответил я. — Меня выписали… Как безнадёжного.

Пассажиры ещё больше возмутились и больше не захотели со мной разговаривать, а я ни с того ни сего загрустил и всю дорогу проплакал, отвернувшись к окну.

Глава 19. Встреча и прощание

За два года наш огромный двор мало изменился. Разве что деревья чуть-чуть подросли. Впрочем, они всё равно оставались маленькими и чахлыми. Расти в окружении пятидесятиэтажных домов было делом неблагодарным: сколько ни расти, а до неба не достанешь.

Лифт мягко вознёс меня на мой тридцать первый этаж. Выйдя из лифта, я подошёл к двери квартиры и посмотрел в глазок. Сканер признал меня за своего и впустил без звонка. Я тихо вошёл, запер за собою дверь и огляделся.

Наша квартира никогда не отличалась порядком, но после той школы аккуратности, что преподал нам незабвенный Эстонец, беспорядок показался мне просто вопиющим. В прихожей, к тому же, стояли какие-то чемоданы, баулы и тюки, словно кто-то собирался переезжать. Из гостиной доносились голоса: папин, мамин и ещё чей-то, похоже, официальный.

— Итак, господа Арсеньевы, что заставило вас принять решение о разводе? Господин Арсеньев?

— Моя жена, — заговорил папа, — не может обеспечить мне детей достаточно высокого качества.

— Госпожа Арсеньева?

— Мой муж, — сказала мама, — сломал мне всю жизнь.

— У вас есть общий ребёнок? — спросил официальный голос. — Где он сейчас?

— Он в интернате для не особо одарённых.

— В таком случае, его мнения мы можем не спрашивать. Что ж, причины для развода вполне веские. И я, властью, данной мне законом, объявляю ваш брак недействи…

— Стойте, — крикнул я, влетая в комнату. Теперь я понял, куда меня так торопила Надежда.

Официальное лицо на экране стереовизора удивлённо выпучило глаза.

— Это ещё кто? — спросило оно.

— Я — общий ребёнок, — сказал я. — Я ни в каком не в интернате. Я Признанный! — я вытащил из кармана Сертификат. — Я лидер Шоу Вундеркиндов! — я показал золотую медаль. — Мои родители просто были не в курсе…

Официальное лицо побагровело.

— Ну и шутки у вас, — сказало оно, — идиотские.

Экран погас.

Так началась моя новая жизнь в городе. Первые несколько дней ушло на то, чтобы убедить родителей, в том, что:

а) и Сертификат, и медаль — подлинные, и

б) что я действительно их сын Илья Арсеньев.

Чтобы не быть голословным, я предложил папе с мамой посмотреть последнее Шоу Вундеркиндов и с удовольствием посмотрел его сам. Запись, правда, была сильно отредактирована, и ни Эстонца, ни Дяди Фила, ни госпожи Майер я, к великому сожалению, не увидел.

Кроме того, я сделал ещё два важных дела: поступил в Консерваторию и позвонил старым друзьям.

В Консерваторию меня приняли без экзаменов и почти без вопросов (мне только пришлось ответить, зачем, собственно, Признанному какая-то там Консерватория). Профессор, к которому меня распределили, строгий дедушка, при виде меня сказал:

— Опять вундеркинд?! Хоть бы одного нормального студента прислали!

Потом, послушав мою игру, он с удовлетворением отметил, что на гения я никак не тяну, и впереди у меня много работы, если я хочу стать приличным пианистом.

В тот же день я встретился с друзьями.

Первым к памятнику Чайковскому подошёл художник Миша с этюдником. Следом пришёл Юра; он сказал, что он больше не юрист, а собирается стать программистом. Последним явился бывший поэт Вася, который, «по благословению батюшки» поступил в медицинское училище. Будущий брат милосердия очи держал долу и утверждал, что стихи — это от лукавого.

— Твои-то? — усмехнулся Миша. — Твои-то точно от лукавого!..

Вася вспыхнул и сказал, что его стихов мы не читали и не имеем о них никакого представления.

Мы до темноты гуляли по бульварам и разговаривали. Вернее, говорил в основном я. Когда мой рассказ добрался до моей встречи с Каарелом на лесной дороге, Вася сказал, что волнуется за Эстонца.

— А вдруг он так и сошёл с ума от счастья? Эх, как бы узнать, что там и как…

Я мог только развести руками. Поэт сказал, что спросит у батюшки. И вообще, сказал он, нам всем надо непременно познакомиться с батюшкой, потому что он необыкновенный, говорят даже, прозорливый и чудотворец. В общем, Вася был в своём репертуаре.

Мы очень удивились, когда через несколько дней Вася позвонил и сказал, что батюшка нашёл выход.

— Оказывается, Церковь, как благотворительная организация, имеет доступ к сетям тюрем и интернатов! — сказал Вася. — Правда, ограниченный.

Его «батюшка», невысокий толстенький попик, объяснил ситуацию иначе.

— Нас ведь и самих держат за ненормальных, — улыбнулся он, — поэтому разрешают иногда общаться с другими ненормальными… Нам позволили сделать один звонок…

Он проводил нас в церковный домик и усадил перед большим монитором. Юра дрожащими пальцами набрал код…

На экране появилась приёмная госпожи Нечаевой. Перед экраном сидела девушка с вышиванием. Услыхав звонок, она подняла голову и изумлённо распахнула большие глаза.

— Тийна! — обрадовался я.

— Илья?.. — неуверенно проговорила она. — Но как…

— Долго объяснять! — сказал Вася. — Ты лучше расскажи, что там с Эс… с твоим братом.

— Что было после того, как я уехал? — дополнил вопрос я.

Тийна ещё немного поудивлялась, а потом все-таки рассказала.

В тот день в лечебнице дым стоял коромыслом. Госпоже Нечаевой позвонил главный врач больницы, где лежал Каарел, и сказал, что парализованный пациент сбежал, угнав машину «Скорой помощи». Тут же от дежурного наблюдателя поступил сигнал о том, что господин Томмсааре нуждается в помощи где-то неподалёку от шоссе.

Ольга Васильевна перепугалась и объявила общую тревогу.

Первым Каарела нашёл, конечно, Дядя Фил. Он прискакал под сосну на неосёдланном Паладине и попытался завернуть друга в одеяло — утро было уже по-осеннему холодным — но Эстонец не давался; он плакал и требовал, чтобы его перестали будить.

Следом за Дядей Филом подоспела наша собственная «Скорая помощь» с носилками и медперсоналом. После успокоительного укола Эстонца удалось спеленать и погрузить в машину. Пока всё это происходило, главврач больницы ругал Ольгу Васильевну за то, что она совершенно распустила своих сотрудников. Профессор Нечаева оправдывалась, обещая, что больше такого не повторится. Главврач не захотел её слушать и отключился.

Но когда Каарела привезли в больничный корпус, и Ольга Васильевна осмотрела его, она немедленно набрала код больницы.