Ночная Мышь, или Первый полет

(Кстати, о книжках. Писать их так же интересно, как и читать. Никогда не знаешь, что произойдёт дальше. Я, как и положено проводнику, пойду первым, направляя и указывая путь, но обещаю, что не стану торопиться и забегать далеко вперёд. Мы будем двигаться вместе, от страницы к странице, от приключения к приключению).

— Это террор! — возмущённо пискнула Ночная Мышь. — Террор и насилие! (И откуда только она нахваталась эдаких слов?..)

Мышь собиралась продолжить гневную речь, но тут за окном тихонько звякнул колокольчик и низкий, ласковый голос забормотал:

— Дивный вечер… Гармония небес… Священный домашний очаг… Дорогие мои друзья… Дозволено ли будет мне навестить вас в вашем скромном приюте?

— Ну вот, — вздохнул Верёвочный Заяц, — так я и знал…

— Ой, — виновато пискнула Ночная Мышь, — я не хотела! — и быстренько убралась в угол комнаты, чтобы, в случае чего, спрятаться у себя в спаленке.

Дверь домика отворилась, и в образовавшуюся щель заглянули два огромных глаза, исполненных печали, и задушевный голос повторил свой вопрос:

— Конечно, Икка, конечно же, заходи, — нервно потёр переносицу Верёвочный Заяц. — Ты же знаешь, мы всегда рады тебя видеть!

— О, вы так добры! — с надрывом выдохнула Печальная Икка. По её щеке медленно скатилась тяжёлая прозрачная слеза и, с плеском упав на пол, образовала небольшую лужицу.

Печальная Икка была необычайно чувствительная особа. Но мало кто в Лесу мог оценить чувствительность и романтичность огромной серой коровы, поэтому подавляющее большинство знакомых считало Печальную Икку безобидной чудачкой.

Конечно же, корова, при всём своём желании не могла зайти в дом к Верёвочному Зайцу. Она бы в нём попросту не поместилась. Домик с круглыми окнами был слишком мал для приёма такого большого гостя. Но для любящей и чуткой души подобные мелочи неважны. Печальная Икка благодарно кивнула в ответ на приглашение войти, едва не задев при этом рогами подсвечник на серванте, и осталась стоять за дверью.

— Звукам несогласия и раздора внимала моя душа, — сообщила корова, с любопытством переводя взгляд с Зайца на Ночную Мышь. — Неужели опрокинулся свод небес? (Печальная Икка любила говорить красиво и непонятно).

— Да вот, — пожаловался Заяц, — Мышь отказывается ложиться спать. Говорит, она уже достаточно взрослая, чтобы сама решать.

— Да нет же, — жалобно шепнула из угла кроха, — я вовсе не то хотела сказать… — Но её протест утонул в трубном, трагическом мычании Печальной Икки.

— О, Мышь! — воззвала она голосом, исполненным глубокого, безграничного укора. — Как ты могла, о, Мышь?! Презрев заботу и попечение, явить коварную неблагодарность нашему бесценному Зайцу, отдавшему тебе… — Икка запнулась и всхлипнула, в её прекрасных васильковых глазах неотвратимо набухали новые слёзы, вдвое крупнее прежних.

— О нет! Только не это! — в ужасе пискнула Ночная Мышь, представив, что Икка сейчас разрыдается во весь голос и затопит их домик, как это уже не раз бывало. — Я больше не буду!

— Она больше не будет, — подтвердил Заяц, также не на шутку встревоженный мыслью о возможном потопе. Как и все обитатели Нечаянного Леса, он старался щадить возвышенные чувства Печальной Икки. Кроме того, он любил свой домик и предпочитал, чтобы солёная вода плескалась за бортом, а не посреди гостиной. Заяц уже начинал жалеть, что затеял весь этот разговор.

— Конечно-конечно! Мы вообще душа в душу живём! — затараторила Ночная Мышь, почувствовав поддержку. — И я уже отправляюсь спать. Спокойной ночи, Икка!

— Спокойной ночи, дорогое дитя, — нежно промычала Икка, — твоё кроткое послушание проливает бальзам на моё израненное сердце. Есть ли на свете более трогательное зрелище, чем картина искреннего примирения двух любящих сердец? — спросила она, отступив назад в темноту и аккуратно прикрывая за собою дверь.

Такое тихое и деликатное прощание называлось «уйти по-английски».

Икка прочитала о нём в каком-то романе и с тех пор неизменно, хотя и не всегда успешно, следовала этому изысканному чужеземному обычаю. Она была очень… очень романтическая корова.

— Спокойной ночи, Икка, — крикнул ей вслед Верёвочный Заяц и закрыл дверь на щеколду.

Глава 2,

в которой пьют чай и рассуждают о пользе домашнего воспитания

Ближе к полуночи, когда верёвочка была уже расплетена и смотана в маленький клубок, а на печке чуть слышно пыхтел медный чайник с длинным изогнутым носиком, кто-то тихонько поскрёбся в двери дома с круглыми окнами.

— А, это ты, соседка, — выглянув в темноту, заулыбался Заяц, — ну заходи, заходи.

И пошёл открывать дверь.

В комнату вкатилась маленькая кругленькая мышка в голубеньком платочке, под которым ходуном ходили её любопытные розовые ушки. Это была соседка Верёвочного Зайца. В Нечаянном Лесу её звали на десятки ладов — мышка-норушка, мышка-хохотушка, а также постирушка, заварушка, и всеобщая хлопотушка. Ну ещё бы ей не быть хлопотушкой, если в их гостеприимной норке под ногами вечно крутилась дюжина мышат — мал мала меньше, а господин Мауз (муж хозяйственной мышки), вернувшись с работы, требовал ужина, свежей газеты и тишины. Пока на всех приготовишь, за всеми присмотришь, всех приласкаешь — уже и день к вечеру. Но вечером, утихомирив своё беспокойное семейство, мышка обязательно выбиралась в гости к кому-нибудь из соседей, попивала там чаёк и вела долгие мудрёные разговоры о том, как лучше всего сушить грибы и с какими корешками нужно кипятить скатерть, перемазанную малиновым вареньем.

— Ну расскажи хоть ты мне, что на белом свете творится, — затараторила мышка, едва переступив порог. — Я к тебе на минуточку, ну буквально на одну чашечку чая, а потом домой. Дела, дела…

Покуда Заяц доставал из серванта большие фаянсовые чашки, расписанные синими цветами, и заваривал в них чай с чёрносмородиновым листом и цветами шиповника, мышка-хлопотушка старательно перечисляла ему свои заботы:

— Первенький простудился. Двоечка порвала школьную форму — придётся перешивать, близнецы пятый-шестой подрались с бельчатами. И только дюжинка спит себе тихонечко да соску сосёт — золотой ребенок. — Всех своих детей она давно наловчилась звать по номерам, потому что боялась запутаться. Господин Мауз настоял, чтобы всех мальчиков в их семействе звали Георгами, а всех девочек — Мартами. Ну, а «Георг-четвёртый» это уж как-то слишком… — решила про себя мышка-ещё-не-старушка, и когда звала детей, имена опускала.

— А что у тебя новенького? — поинтересовалась она, когда список её собственных радостей и забот подошёл к концу. — Как-то ты не очень хорошо выглядишь… — озабоченно заметила соседка, — усы потускнели, и мех не блестит… Надо себя беречь!

— Да вот, Мышь совершенно от лап отбилась, — пожаловался Заяц. — Кричит, топает… Ума не приложу, что с нею делать.

— Я бы сказала — выпороть! — решительно заявила добрейшая хлопотушка, из которой собственные дети верёвки вили, и укоризненно покачала головой. — Ай-яй-яй… негодная девчонка.

— Да нет, она хорошая… — заступился за свою подопечную Верёвочный Заяц. — Мне кажется, она просто пытается понять, кто она такая.

Мышка-домовушка скептически поджала губки.

— Во времена моей молодости, — заметила она, — это называлось беситься с жиру. Или маяться от безделья.

— Да, наверное, ты права, — сник Заяц, — ей не хватает дела… Своего дела. И я не знаю… Ну как тут быть?..

— Отдай-ка её ко мне в учёбу, — с энтузиазмом предложила домовитая соседка, — я её всему научу — шить, стирать, убирать, подрубать полотенца, мыть посуду — всему, что необходимо знать и уметь любой порядочной мышке!

— Стирать, конечно, хорошо, — промямлил Верёвочный Заяц, избегая смотреть соседке в глаза, — но, наверное, в жизни это не главное…

— Разумеется, не главное, — охотно согласилась мышка, — главное — научиться готовить. В нестираном бельишке можно, на худой конец, проходить несколько дней, а попробуй хотя бы день ничего не есть! И когда же ты, наконец, выберешься к нам в гости? Господин Мауз уже несколько раз спрашивал… Я бы угостила тебя оладьями с курагой — пальчики оближешь!