Сказки

Охваченный радостью, Великан бросился вниз по лестнице к выходу, а оттуда в сад. Он не помнил, как добежал через всю лужайку до мальчика, но, оказавшись рядом, вдруг побагровел от гнева и вскричал:

– Кто посмел тебе нанести увечья?

Ибо на обеих ладонях ребенка были раны от гвоздей и такие же на обеих его ступнях.

– Кто посмел нанести тебе эти раны? – грозно повторил Великан. – Ты только скажи мне, и я возьму свой большой меч и убью негодяя.

– В этом нет нужды, – отвечал мальчик, – ведь это раны, причиненные Любовью.

– Так кто же ты? – спросил Великан, внезапно почувствовав благоговейный страх в присутствии младенца, и опустился пред ним на колени.

Мальчик улыбнулся Великану и промолвил:

– Как-то ты позволил мне играть в твоем саду, а сегодня я приглашаю тебя в свой сад, и имя этому саду – Рай.

А когда днем в сад прибежали дети, они увидели под деревом бездыханного Великана; он лежал, весь усыпанный белыми цветками.

Счастливый Принц

На верху огромной колонны, возвышаясь над городом, стояла статуя Счастливого Принца. Он весь был покрыт тончайшими пластинками из чистого золота, глаза у него были из сверкающих сапфиров, а на рукоятке его шпаги сиял большой красный рубин.

Все восхищались Счастливым Принцем.

– Он красив, как флюгерный петушок, – промолвил один из Городских Советников, стараясь поразить окружающих своим изысканным художественным вкусом. – Только вот не так полезен, – поспешил он добавить, чтобы никто не подумал, будто человек он непрактичного склада ума, а это было бы сущей неправдой.

– Бери пример со Счастливого Принца, – урезонивала рассудительная мамаша своего малыша, плачущим голосом требующего с неба луну. – Он никогда не плачет и никого ни о чем не просит.

– Приятно знать, что на этом свете хоть кто-то счастлив, – пробормотал какой-то горемыка, не сводя глаз с прекрасной статуи.

– Он совсем как ангел! – восклицали приютские дети, выходя из собора в своих ярко-красных накидках и чистых белых передничках.

– Почему вы так решили? – удивился учитель математики. – Ведь вы никогда не видели ангелов.

– Нет, видели, – они нам снятся, – отвечали дети, и учитель математики сурово нахмурился: ему не нравилась привычка детей видеть сны.

Как-то перед самым наступлением ночи над городом пролетала маленькая Ласточка. Ее подруги еще шесть недель назад улетели в Египет, она же задержалась, без памяти влюбившись в прекрасного Тростничка. Впервые она увидела его ранней весной, когда летала над речкой, гоняясь за большой желтой бабочкой, и столь пленилась его гибким, стройным станом, что решилась заговорить с ним.

– Ты мне позволишь любить тебя? – спросила Ласточка напрямик, не привыкнув ходить вокруг да около, и Тростничок ответил ей низким поклоном.

Тогда Ласточка принялась носиться вокруг него, то и дело задевая крыльями воду, отчего на ее поверхности вскипала серебристая рябь, – так Ласточка выражала свою любовь. И продолжалось это целое лето.

– Что за странное увлечение! – щебетали другие ласточки. – Он же совсем нищий, и у него такая многочисленная родня.

И в самом деле – вся река была в тростниках.

А потом пришла осень, и все ласточки улетели. Маленькая Ласточка почувствовала себя совсем одинокой, и любовь к Тростничку стала ее тяготить.

– Из него никогда и слова не вытянешь, – сказала она самой себе. – К тому же он постоянно заигрывает с Речной Волной.

И правда, стоило Речной Волне качнуться, как Тростничок начинал отвешивать ей грациознейшие поклоны.

– Нужно, конечно, признать, что он любит свой дом, – продолжала рассуждать Ласточка, – но я-то больше всего люблю путешествовать, а значит, и мужу моему должно было бы это нравиться.

– Согласен ли ты отправиться со мной в путь? – спросила она наконец у Тростничка, но тот лишь покачал головой – слишком он был привязан к своему дому.

– Значит, ты только играл моей любовью?! – воскликнула Ласточка. – Прощай же, меня ждут пирамиды.

И она улетела.

Летела она весь день и к ночи прилетела в город.

– Где бы мне остановиться на ночь? – сказала она. – Надеюсь, город готов меня принять подобающим образом?

И в этот момент она увидела статую на высокой колонне.

– Здесь-то я и расположусь! – воскликнула она. – Какое чудесное место! К тому же столько свежего воздуха!

С этими словами она опустилась к ногам Счастливого Принца.

– Какая у меня замечательная золотая спальня! – восхищенно прошептала она, оглядываясь вокруг, и приготовилась ложиться спать, но только собралась спрятать голову под крыло, как на нее упала крупная капля.

– Вот странно! – поразилась она. – На небе ни облачка, и звезды так ярко блещут, а почему-то идет дождь. В самом деле, климат на севере Европы просто невыносим! Тростничку, правда, нравился дождь, но он ведь всегда думал только о себе.

В этот момент упала еще одна капля.

– Какой прок от статуи, если она не в состоянии защитить от дождя? – пробормотала Ласточка. – Поищу-ка лучше себе подходящую трубу на крыше.

И она решила улететь в другое место.

Но прежде чем она распростерла крылья, на нее упала третья капля. Она посмотрела вверх и увидела… ах, в самом деле, что же она увидела?

Глаза Счастливого Принца были полны слез, и слезинки медленно скатывались по его золотым щекам. Лицо его в лунном сиянии было прекрасным, и сердце маленькой Ласточки дрогнуло от жалости.

– Кто ты? – спросила она.

– Счастливый Принц.

– Почему же ты тогда плачешь? – удивилась Ласточка. – Я из-за тебя вся промокла.

– Когда я был еще жив и в груди у меня билось человеческое сердце, – отвечала статуя, – мне было неведомо, что такое слезы, ибо жил я в то время во Дворце Блаженства, куда никогда не допускались ни грусть, ни печаль. Дни я проводил в саду, играя в разного рода игры со своими приближенными, а по вечерам танцевал в Большом Зале, неизменно открывая бал. Сад со всех сторон был окружен высокой стеной, но мне и в голову не приходило спросить у кого-нибудь, что там, за его пределами, – настолько прекрасно было все вокруг меня. Придворные называли меня Счастливым Принцем, и я действительно был счастлив, если, конечно, считать, что счастье заключается в одних лишь удовольствиях. Так протекала вся моя жизнь, так она и закончилась. И вот теперь, когда я уже не живу на свете, меня установили здесь на такой высоте, что мне видны все ужасы и бедствия, творящиеся в моем городе, и пусть сердце мое из свинца, я не могу сдержать слез.

«Вот как – он, оказывается, не весь из золота!» – подумала про себя Ласточка (она была слишком хорошо воспитана, чтобы произносить подобного рода личные наблюдения вслух).

– Далеко отсюда, – продолжала статуя негромким, музыкальным голосом, – вон на той маленькой улочке, стоит жалкий, обветшалый домик. Одно из окон открыто, и я могу видеть сидящую у стола женщину. Лицо у нее исхудалое и изможденное, а руки огрубевшие, красные, сплошь исколотые иголкой, – и неудивительно: она ведь швея. Бедняжка сидит и вышивает голубые страстоцветы на атласном платье для прекраснейшей из фрейлин королевы к предстоящему придворному балу. А в углу комнаты на кровати лежит больной мальчик. У него жар, и он просит дать ему апельсин. Но матери, кроме речной воды, дать ему нечего, и поэтому он плачет. Ласточка, Ласточка, маленькая Ласточка, прошу тебя, отнеси ей рубин – тот, что на рукоятке моей шпаги: ведь ноги мои наглухо прикованы к пьедесталу, и я не в состоянии сдвинуться с места.

– Но меня уже заждались в Египте, – отвечала Ласточка. – Мои подружки летают над водами Нила и беседуют с великолепными цветками лотоса. Вскоре они отправятся спать в гробницу Великого Фараона. Внутри, в богато украшенном гробу, покоится сам Фараон. Он запеленат в желтое полотно и пропитан благовонными веществами. На шее у него ожерелье из бледно-зеленого нефрита, а руки его похожи на увядшие листья.