Сказки народов Сибири

Табунщик и ханша

Давным-давно работал у одного хана табунщик. Славился он не только тем, что умел выращивать выносливых, красивых и быстроногих лошадей, но и своей честностью и прямотой. Табунщик был смелым человеком и любил говорить людям только правду. Говорил он правду и самой ханше — женщине злой, сварливой и своевольной, которая особенно жестоко поступала с бедными и незнатными людьми. Невзлюбили табунщика за правду нойоны. Возненавидела его ханша. Недолюбливал его и сам хан, но прощал ему всё за великое мастерство табунщика.

Злые нойоны решили избавиться от ненавистного табунщика. Подговорили они ханшу убить табунщика. Ханша пришла к мужу и сказала:

— Не могу я больше видеть этого табунщика! Прикажи его убить!

Хан воскликнул:

— Что ты, жена! Благодаря ему мои табуны умножились, как степные травы, мои скакуны стали быстрыми, как стрелы, моя слава пошла по всем странам…

— Кто тебе дороже: я или простой табунщик? — закричала ханша и отвернулась. — Выбирай же!

И хан после долгого раздумья выбрал. Не решаясь открыто расправиться с табунщиком, которого народ любил, хан отправил своих слуг-палачей в глухой лес и приказал им:

— Первого же приехавшего к вам человека, знаете вы его или не знаете, убейте тут же!

После этого хан вызвал табунщика и сказал:

— Дровосеки мои ушли в лес за дровами. Езжай туда и посмотри их работу.

Табунщик, ничего не подозревая, оседлал своего лучшего коня и поскакал в лес. Однако он плохо знал дорогу и на распутье задумался — по какой дороге ему ехать. Тогда он дал волю скакуну, и верный конь, словно предчувствуя беду, направился по другой дороге.

Тем временем ханша, не доверяя мужу, решила своими глазами увидеть смерть табунщика. Приказала она оседлать коня и, не говоря никому не слова, ускакала в лес. Слуги-палачи увидели ханшу и страшно удивились.

— Делать нечего, — решили они, — видно, хан хочет тайно казнить свою жену…

И они отрубили голову жестокой ханше.

В это время прискакал заблудившийся табунщик.

— Что вы наделали? — в ужасе спросил он палачей.

— Хан приказал казнить первого, кто прискачет сюда. Мы выполнили приказ хана, — сказал старший палач.

Второй палач глянул на табунщика и сказал:

— Вот кого надо было казнить!

— Не можем, — ответил старший. — Не было приказа казнить второго прискакавшего.

Когда хан узнал о гибели своей жены, он захлебнулся от горя и злости.

— А ты что делал, где ты был? — набросился он в ярости на табунщика.

Табунщик рассказал, что он заблудился в дремучем лесу, а когда разыскал ханских слуг, было уже поздно.

Палачи сказали:

— Он говорит правду, всё так и было.

Хан схватился за голову и тихо произнёс:

— Видно, правду говорят люди: недоваренную пищу на стол не подают — необдуманный приказ не выпускают.

А люди другое говорят:

— Кто замышляет гибель другому, бывает, и сам погибает!

Семьдесят небылиц

Рассказывают старики, будто в давно минувшие, давно забытые времена жил один хан. Не было кругом такого злого хана, как он. Злость его была так велика, что ничего его не занимало: ни пиры весёлые, ни танцы, ни охота, ни государственные дела — всё ему надоело, всё ему наскучило. Никого он не хотел видеть, и слуги давно уж забыли, когда хан последний раз смеялся.

Так и сидел хан угрюмый и одинокий, сидел и чах от злости. И вдруг пришла хану в голову мысль позабавиться. Разослал он по улусам такой указ:

«Кто без запинки расскажет хану семьдесят небылиц, без крупицы правды, тот получит вьюк золота, который сможет поднять лишь верблюд. А если кто, на свою беду, запнётся или расскажет хотя бы один правдивый случай, он будет закопан живым в землю».

Стали приходить к хану самые знаменитые выдумщики и мастера по вранью. Но никто из них не мог угодить злому хану: нет-нет, да и сорвётся с языка правда даже у тех, кто всю жизнь свою только и делал, что врал. И много тут погибло людей; вскоре уж и не стало охотников рассказывать небылицы.

Жил в одном улусе паренёк, и никому он ни разу не соврал, но был ловок, как семь чертей, умён, как сто ханских мудрецов. Был паренёк и беден и бос, рубашка на нём рваная, штаны дырявые да заплатанные. Надумал паренёк попробовать: сумеет ли он сочинить семьдесят небылиц? Отправился к хану. Пришёл, стучится. Залаяли псы во дворе, заскрипели ворота.

— Что тебе надо? — спрашивают его.

Объявил паренёк, зачем он явился, а сам стоит себе преспокойненько.

— Убирайся отсюда, пока голова на плечах! — крикнул стражник.

— Я пришёл за своим вьюком золота, который сможет поднять лишь верблюд, — спокойно отвечает паренёк.

Удивился стражник и пропустил смелого оборванца к хану.

На больших подушках восьмицветных лежал сердитый хан. По обе стороны от дверей стояли и тряслись от страха нойоны. Слуги бегали на цыпочках, на золотом подносе ставили перед ханом всякие кушанья, в серебряной посуде носили разные напитки. Ни к чему не притрагивался хан, всё ему надоело. Стоят нойоны еле живые: «Быть в этот день беде, — думают они, — хан от злости даже есть перестал».

Увидел хан паренька-оборванца.

— Что тебе нужно? — крикнул он и затрясся от ярости.

Паренёк поклонился и спокойно ответил:

— Всемогущий хан, я пришёл по твоему приказу — рассказать тебе семьдесят небылиц.

— Что-о?! — заревел хан. Налились у него кровью, округлились глаза. Берёт он свой десятигранный жезл с алмазным набалдашником: — Земной поганый червь, ты хочешь, чтоб и тебя сейчас же закопали в землю?

— Всемогущий хан, — ещё спокойнее отвечает паренёк, — мудрые говорят: не убивают животное, не выпустив из него кровь, не казнят человека, не выслушав его. Послушай сначала мои семьдесят небылиц.

Прикусил хан язык, помолчал с минуту, кое-как совладал со своей злостью и говорит:

— Я слушаю, собака, начинай!

Даже не посадил хан паренька, а тот скрестил руки на груди и начал:

— Всемогущий хан! То, что услышишь, произошло давным-давно — вчера. Небо в то время было не больше потничка, что кладут под седло, а земля — не больше верблюжьего копыта. Мать не родила меня, а я уже пас табун своего внука, и было мне тогда всего десять лет. Однажды в страшную жару, обливаясь потом и трясясь от холода, я гнал лошадей на водопой. Когда подошёл к реке, увидел, что река замёрзла и лёд блестит на ней. Хотел вырубить топором прорубь, но топор не берёт. Тогда я поставил топор на лёд, оторвал свою голову с плеч, крепко взялся за шею обеими руками и что есть сил стал бить по топору головой.

Всемогущий хан! Что произошло, ты думаешь? Один только раз ударил — сделалась такая прорубь, что можно сто лошадей разом напоить. Напились мои кони и стали пастись на льду, но тут оказалось, что нет в табуне пегой кобылицы, которой я дорожил больше жизни. Сбросил я с себя козью шубу, выстрогал палку из пота своего, воткнул палку в шубу, встал на неё, смотрю — нет кобылы. Запечалился я тогда и вынул из сердца иглу-печаль, воткнул в нож, смотрю через ушко иголки. Ай, ай! Вижу кобылу, вижу мою пегую на чёрной скале у Чёрного моря. Водяной жеребец вокруг скачет, водяную пыль поднимает. Сделал я из моей палки лодку, сделал из ножа весло и поплыл я к тому острову. Доплыл хорошо, но по пути ударилась об мою лодку морская пена, закачалась лодка, захлебнулась, и начал я тонуть. Тогда сажусь на вёсла, гребу своей лодкой — и не успел моргнуть, как доплыл до острова. А пегая моя кобыла одичала, и не поймать бы мне её, если бы не свил из её хвоста верёвку да не заарканил её. Поймал я кобылу и поскакал по морю так, что море загудело, а позади гоню жеребца водяного. Вдруг моя кобыла споткнулась, начала тонуть. Что делать? В мгновение ока я пересел на жеребца, а кобылу погнал за ним. Так я выбрался на берег, доехал до табуна. Чувствую — сильно проголодался. На счастье выбежал десятиногий заяц и бросился бежать. Привязал я кобылу, натянул тетиву, стреляю — заяц бежит. Оказывается, стрела полетела не вперёд, а назад. Ещё раз натянул тетиву и пустил стрелу, но как? Наконечником назад. Стрела пронзила зайца насквозь, но шкура осталась цела. Начал я собирать сухой навоз, чтобы развести костёр. А в это время гляжу — кобыла моя фыркает. Вдруг кто-то потащил её в гору. Оказывается, впопыхах привязал я кобылу не за куст боярышника, а за рога козы, что имела тридцать рогов-ветвей. Кое-как догнал кобылицу, а когда вернулся, то увидел — господи помилуй, — что навоз, который сложил я для костра, взвился до туч, там рассыпался и разлетелся. А дело простое: вместо навоза собрал я сонных перепёлок. Снова собрал я навоз, зажёг костёр и начал варить в котле без дна зайца. Сварился заяц — но что получилось? Беру кусок побольше и получше, хочу отправить в рот, а рта нет! Оказывается, я его забыл у проруби вместе с головой. Ай, ай! О чём горевать, поем и так!