Осторожно, сказка!

— Что за шум? — открыла дверь Кикимора Никодимовна. Вид у старушки благодушный: выиграла, значит, ее любимая команда. Увидела Злючкины раны — все благодушие как рукой сняло:

— Кто посмел?

— Его… вот его, Ванечкин, кот! — подскочила Ябедка.

Вытянулись в ниточку сухие Кикиморины губы — то ли улыбка, то ли угроза:

— Как же так, деточка? Мы к тебе по-доброму…

— Я не знаю… Я не виноват… — Ванечка часто-часто заморгал. — Он сам…

— Са-ам? — удивилась Кикимора. — Ах, какое умное, развитое животное! Хотелось бы познакомиться с ним поближе… — она больно зажала в кулаке длинное Ванечкино ухо. — Если ты сию минуту не поймаешь своего хищника и не открутишь ему башку, мне будет очень жаль твоей короткой молодой жизни.

— Как же так? Я… я не могу… Не умею! — бьется Ванечка в Кикимориных руках. — Я на крышу не умею… Высоко-о! Я упаду-у!

— Лестницу! Подать сюда лестницу! — командует старуха.

Мечутся без толку уродцы. Не найдут лестницы. Наконец тащат из бурьяна какие-то палки. Давным-давно развалилась, сгнила без надобности лестница.

Кричит Кикимора, кулаками машет, заставляет Упрямцев и Капризиц тащить на крышу Ванечку. Те вопят — ни в какую не соглашаются идти на верную гибель.

— Сейчас он у меня сам… не то что на крыш-шу — на небо залезет, — Злючка-Гадючка вытянула руки по швам, голову запрокинула, надвигается на мальчишку. Не девчонка — змеюка ужасная!

И откуда только прыть взялась у Ванечки? Скакнул на перильца. Оттуда по столбу на крышу. Вот уже к антенне подползает.

— Эй ты! Смотри поосторожнее! Ты мне крышу не провали! — кричит ему снизу Кикимора.

Карабкается Ванечка по крыше, твердит про себя:

— Беги, Серафимка, беги… Прячься от меня! Скройся ты с глаз!.. — и зажмурился, чтобы ничего не видеть. Потому что не ловить Серафима, ослушаться Кикимориного приказа никак не может. Нет у него на то мужества. И ловить тоже страсть как не хочется.

А снизу кричат:

— Лови его! Хватай его! Бей!.. Бей!

Открыл один глаз Ванечка — не видно кота. Второй открыл — нет Серафима! Обрадовался… А снизу опять:

— Он за трубу ушел! За трубой он… Там ищи!

Делать нечего — пополз Ванечка дальше. Все коленки занозил о рассохшиеся под солнцем тесины. Заглянул за трубу… Вот он, задавака несчастный! Сидит, лапки подобрал, будто у себя дома. Что ты будешь с ним делать? Опустились руки у Ванечки:

— Как же нам теперь быть, Серафимка.

А кот молчит, прямо в глаза уставился, не моргнет. Те, что внизу, опять за свое:

— Давай его! Давай!..

Вскочил Ванечка на ноги, кричит:

— Нету его! Нету! Ушел! — и кувырком с крыши. Доски под ним трещат, ходуном ходят…

— Ой! Горе мое! Провалит… провалит крышу, шалопай! — причитает Кикимора.

— Ушел кот! — Ванечка спрыгнул на крыльцо. — Дурак он, что ли, чтобы сидеть и ждать, пока его сцапают? Исчез. Сгинул.

— Вреш-шь, — шипит Злючка-Гадючка.

— Не веришь — сама проверь.

— Я т-тебя!..

— Уйди! — оттерла плечом Злючку-Гадючку Кикимора. — Я сама с ним потолкую. По-свойски. По-душевному, — и опять хвать за уши, да еще между пальцами закрутила. Специально, наверное, такие смастерили, чтобы сподручней было над ним издеваться.

— Нету кота?

— Нету.

— Ушел?

— Ушел.

— И ты думаешь, что ты очень хитрый? Да?

— Ничего я не думаю.

— А я все знаю! Нарочно упустил кота? Так?

— Упустил! Упустил! Упустил!

Эти крикуны скоро выведут его из терпения.

— Хорошо же, миленький! — погрозила Кикимора пальцем, и нос ее опять стал вытягиваться…

— Что вы? Что вы, Никодима Кикиморовна! Да вы себе не представляете даже, что это за кот! Не кот, а одно наказание. И мама всегда так говорит. Это же шпион. Это же прямо невидимка! Захочет — и нет ею. Ищи не ищи — все равно не найдешь! Захочет — вот он, тут как тут. А вообще он толковый кот. Справедливый кот, это я точно знаю.

Давно Ванечка не произносил таких вдохновенных монологов. Разве что когда упрашивал маму привезти ему медвежонка. Говорит мальчишка — и с каждым словом ему веселее делается. Вот чудеса! Такие заколдованные, а самого обыкновенного кота испугались. Что-то тут кроется.

— Ладно! — сказал он покровительственно. — Из-за чего истерика? Подумаешь, кот! Съест он вас, что ли?

Пискнули по-мышиному Капризицы, Упрямцы уши прижали. Цыкнула на них Кикимора и улыбнулась Ванечке:

— Конечно, конечно! Ничего особенною. Самый заурядный кот. Ты на них не обращай внимания. Это у них от нервов. Плохо стало с нервами. Болезнь века — ничего не поделаешь. А что касается меня лично, смерть не люблю кошек. Ну прямо душа не выносит! Вечно с них шерсть лезет. И орут… Отвратительно орут. Я еще ни у кого не слыхала таких мерзких голосов. Просто мороз по коже… А этот… ваш, он тоже орет? И постоянно линяет, да?

Ну вот! Старуха говорит то же самое, что и мама. Мама тоже, случается, ворчит на Симку — что голос противный и что шерсть линючая. Руки заставляет мыть, если с ним повозишься. Только она никогда-никогда не обижала Серафима. И вкусненькое давала. И вообще мама никогда… никого… не обижала. А если ругала и наказывала — значит, заслужил. Значит, за дело. И Ленка — не такая уж она окончательно плохая сестра. Просто, видно, судьба у нее — попадаться под горячую руку. И злость берет, конечно, почему она всегда оказывается права? Теперь вот тоже по ее выходит. Эх, Ленка ты, Ленка! Да где же ты запропала? Плохо без тебя твоему горемычному братцу!

Вдруг — то ли почудилось, то ли на самом деле — едва слышимый голосишко из-за густых зарослей:

— Иду-у, Ванечка!

— Идет! Идет! Ленка идет! — забыв про все, запрыгал Ванечка.

— Тс-с! — выпростала из-под платка ухо Кикимора. — Девчонка? Что это значит? — с грозным видом повернулась она к своим уродцам.

— Не знаем! Не знаем! Мы не виноваты… — стонут Капризнцы.

— Не виноваты мы… — насупились Упрямцы. — Она в лесу валялась связанная. Она совсем погибала.

— Я же вам наказывала глаз не спускать, стеречь до самой погибели! А вы? Да я вас!.. Убрать! Немедля убрать!

Капризицы и Упрямцы встали сусликами:

— Не можем. Не в нашей власти.

— Мальчишку убрать, дурачье! В Пещеру Кошмаров! Чтоб ни слуху, ни духу!..

Глава тринадцатая, в которой Лена встречается с любезной старушкой и ее милыми внучками

Продирается Лена сквозь глухие заросли. Не к себе домой, не к доброй бабушке в гости — к злой Кикиморе торопится девочка. А легко ли это, когда у тебя, как у коня на пастбище, спутаны ноги? Была бы хоть дорога гладенькая, а тут, что ни шаг, то ямина, валежина или куст, похожий на моток колючей проволоки. И чем дальше, тем путь труднее, мрачнее лес, тяжелее воздух. Не иначе близко болото. А в нем и Кикиморины владенья.

Страшно ли девочке? Наверное. Не будем уточнять. Это, в конце концов, не так уж важно, когда человек спешит на помощь другому человеку.

Но что это? Как будто слабеют сети.

И свободней шагается, и легче дышится… Расправила Лена плечи, стряхнула с себя последнюю тяжесть. В руках прежняя ловкость. В ногах — легкость и сила. Свобода — во всех движениях. Это Ванечка. Это его Доброе Слово, его Добрая Мысль!

— Я иду-у-у, Ванечка!

— Ленка-а-а!

Как близко! И будто крылья за спиной у Лены — мчится на Ванечкин голос, сердце из груди птицей рвется: нашла! нашла!

Домишко возник перед нею неожиданно, враз, вынырнув из зарослей чертополоха. Старый домишко, мытый-перемытый дождями, сушенный-пересушенный ветрами. Скособочился, поглядываете любопытством малюсенькими оконцами из-под резных наличников. Совсем сказочная избушка на курьих ножках. А на крыше самая что ни на есть современная антенна.

Замедлила шаги Лена. Что же делать дальше?

Дверь распахнулась. Навстречу Лене спешит старушка. Обыкновенная старушка — в больших очках, в черном платье с кружевным воротничком. На лице удивление, руками всплескивает: