Джельсомино в стране Лжецов

— Но у меня нет автомобиля, — заметил Джельсомино.

— Ты будешь иметь десятки автомобилей! Каждый день у тебя будет новый автомобиль. Благодари небо за то, что на твоем пути встретился маэстро Домисоль. А теперь спой-ка мне еще песенку.

Джельсомино почувствовал некоторое волнение. Еще бы — первый раз в жизни его хвалили за пение. Он не был тщеславным, но похвала всякому приятна. Он охотно спел еще одну песенку и на этот раз уже не особенно старался сдерживать свой голос. Он взял всего одну или две высокие ноты, но и этого оказалось достаточно, чтобы произошло настоящее столпотворение.

В соседних домах одно за другим разбивались стекла, люди испуганно высовывались из окон на улицу и кричали:

— Землетрясение! Помогите! Помогите! Спасайся кто может!

С пронзительным воем промчались пожарные машины. Толпы людей устремлялись за город, неся на руках спящих детей и толкая перед собой тележки с домашним скарбом.

Маэстро Домисоль был вне себя от радости.

— Потрясающе! Феноменально! Неслыханно! — Он осыпал Джельсомино поцелуями, обвязал ему шею теплым шарфом, чтобы тот не простудил горло, а потом пригласил его в в столовую и угостил таким обедом, которого, пожалуй, хватило бы, чтобы накормить по крайней мере десяток безработных.

— Кушай, сынок, кушай, — приговаривал он. — Придвинь-ка к себе поближе эту курятину — она помогает лучше брать высокие ноты. А вот эта баранья ножка придает особую бархатистость низким нотам. Кушай! С сегодняшнего дня ты мой гость. Ты будешь жить у меня в самой лучшей комнате, стены я прикажу обить войлоком, так что ты сможешь вволю упражняться и никто тебя не услышит.

Джельсомино все порывался выбежать на улицу, чтобы успокоить испуганных жителей или по крайней мере позвонить по телефону пожарным, чтобы они не носились понапрасну по городу. Но маэстро Домисоль отговорил его.

— Не советую этого делать, сынок. Ведь тебе пришлось бы платить за все разбитые стекла, а у тебя пока нет ни гроша. Я не говорю уже о том, что тебя могут арестовать, а если ты попадешь в тюрьму, прощай тогда твоя музыкальная карьера.

— А что, если и в театре мой голос наделает бед?

Домисоль рассмеялся.

— Театры для того и созданы, чтобы певцы могли в них петь. Театры могут выдержать не только сильные голоса, но и разрывы бомб. Так что отправляйся спать, а я займусь афишей и отдам ее поскорее печатать.

Глава десятая. Наш герой запел со сцены — в театре рухнули все стены

Проснувшись на следующее утро, жители города увидели, что на всех углах расклеены афиши следующего содержания:

Разумеется, эту афишу нужно было читать шиворот-навыворот, и все жители города поняли, что она означала как раз обратное тому, что в ней было написано. Под словом «провал» нужно было понимать «успех», а выражение «петь не будет» означало, что Джельсомино будет петь именно в 21 час.

Сказать по правде, Джельсомино не очень хотел, чтобы в афише упоминалось об Америке.

— Я ни разу не был в Америке, — протестовал он.

— Вот именно, — возразил ему маэстро Домисоль, — значит, это ложь, и, значит, это как раз к месту. Если бы ты бывал в Америке, нам пришлось бы написать, что ты гастролировал в Азии. Таков закон. Впрочем, забудь о законах, а помни о пении.

То утро, как наши читатели уже знают, было весьма беспокойным (на фасаде королевского дворца была обнаружена знаменитая фраза, написанная Кошкой-хромоножкой). Во второй половине дня в городе вновь воцарилось спокойствие, и задолго до девяти часов вечера театр, как писали потом газеты, был «безлюден, как пустыня», что означало, что он был битком набит зрителями.

Все пришли в театр в надежде услышать настоящего певца. Недаром маэстро Домисоль для привлечения в театр публики распустил по городу самые невероятные слухи о Джельсомино.

— Не забудьте захватить с собой побольше ваты, чтобы заткнуть уши, говорили агенты Домисоля, шныряя по городу. — Этот тенор ужасен, он доставит вам адские муки.

— Представьте себе лай десятка бешеных собак, прибавьте к этому хор сотни котов, которым подожгли хвосты, все это смешайте с воем пожарной сирены и хорошенько встряхните — вы получите нечто похожее на голос Джельсомино.

— Короче говоря, это чудовище?

— Настоящее чудовище! Ему в болоте квакать с лягушками, а не в театре петь. Его следовало бы заставить петь под водой и не давать ему высовывать голову наружу; пусть тонет, как бешеный кот.

Эти рассказы, как и все рассказы в Стране лжецов, люди понимали наоборот, и поэтому вам понятно, почему театр, как мы уже говорили, задолго до начала концерта был так полон, что и яблоку негде было упасть.

Ровно в девять в королевской ложе появился его величество Джакомон Первый, гордо неся на голове свой оранжевый парик. Все присутствовавшие в театре встали, поклонились ему и снова сели, стараясь на парик не смотреть. Никто не позволил себе сделать даже малейшего намека на утреннее происшествие, ведь все знали, что театр полон шпионов, готовых записать в свои блокноты разговоры неосторожных людей.

Домисоль, с нетерпением ожидавший приезда короля и наблюдавший за королевской ложей через дырку в занавесе, подал Джельсомино знак, чтобы тот приготовился, а сам спустился в оркестр. По мановению его палочки раздались звуки национального гимна, начинавшегося словами:

Разумеется, никто не посмел рассмеяться; лишь Джакомон, как утверждают некоторые, слегка покраснел от этих слов, но этому трудно поверить, так как на лице Джакомона, стремившегося казаться моложе, в тот вечер как всегда лежал густой слой пудры.

Как только Джельсомино появился на сцене, сразу же по сигналу агентов Домисоля в зале раздался свист и послышались крики:

— Долой Джельсомино!

— Убирайся отсюда, собака!

— Катись в свое болото, лягушка!

Джельсомино терпеливо выслушал эти и другие подобные им выкрики, откашлялся и дождался того момента, когда в зале снова установилась тишина. Затем он начал петь первую песню из своей программы. Пел он, едва разжимая губы, стараясь, чтобы его голос звучал как можно нежнее, так что издалека даже казалось, будто он не раскрывает рта. Это была одна из тех песенок, которые распевали в его родном селении. Простая песенка с немного смешными словами, но Джельсомино пел ее с таким чувством, что вскоре по всему залу замелькали носовые платки — слушатели не успевали вытирать слезы. Песенка кончалась на очень высокой ноте, и Джельсомино при этом не только не запел громче, но, наоборот, постарался как можно больше приглушить свой голос. Однако это не помогло, и на галерке вдруг раздалось звучное «бабах!» — лопнули десятки лампочек, сделанных из тончайшего стекла. Впрочем, этот шум был заглушен страшным ураганом свиста. Зрители, как один вскочив на ноги, орали во все горло:

— Убирайся вон, шут балаганный!

— Не хотим тебя больше слушать!

— Пой свои серенады котам!

В общем, если бы газеты могли писать правду, мы прочли бы: «Восторг слушателей не знал границ».

Джельсомино раскланялся и начал петь вторую песню. На этот раз, нужно признаться, он немного разошелся. Песня ему нравилась, пение было его страстью, публика слушала его с восхищением, и Джельсомино, забыв о своей обычной осторожности, взял высокую ноту, которая привела в восторг толпу слушателей, не доставших билеты и стоявших в нескольких километрах от театра.