Лягушка

На следующий день показывали кино. Он - теперь у него не было имени, - вдруг подсел к Дине. Она посмотрела на него, как на пустое место, а он, похоже, принял это за какой-то знак примирения и обрадованно забормотал о своем осточертевшем братце.

- Знаешь, вчера получил письмо от Тарасика, ну, не сам он писал, конечно, а бабка, он только палец приложил, намочил в чернилах и шмякнул печать. Такие там хохмочки, слушай! Бабка поит его парным молоком. "Пей, говорит, - это молочко просто от коровки". А Тарасик: "Бабушка, а от какого зверя кислое молоко?" От какого зверя!

Дина неопределенно кивнула.

- А однажды утром бабка говорит: "Сегодня мне приснился твой братик!" Я, значит. А Тарасик: "Ой, бабуся, как жалко, что я не лег к тебе в кровать, тогда бы и мне он приснился!"

Было похоже на то, как она когда-то подсела к нему и стала рассказывать про Лёку, - но нет, все было иначе.

Погас свет, пошло начало журнала, он наклонился к ее уху и прошептал:

- Не сердись.

- Я не сержусь, - сказала она чужим голосом.

- Правда не сердишься?

- Правда.

Назавтра они продолжили репетировать "Отелло". Конечно, все уже было не так, раз даже Света Савельева сказала:

- Лады, старуха! Будут тебе "звуки животных" на костре. Молодец, что уже не лижешься с Маратиком!

- А когда я с ним лизалась? - хмуро поинтересовалась Дина.

- Извините, если что не так, - тотчас слиняла Света. - Я ведь в переносном смысле.

Отчего-то даже такая задира, как Света, не захотела с ней связываться. Вроде бы на ней висела табличка, словно на трансформаторной будке: "Не трогай! Убьет!"

Один лишь Марат этого не видел. Или не хотел видеть. Она репетировала, разговаривала с ним, даже смеялась его шуткам, а в голове гвоздем засела одна-единственная мысль: "Как?! Ну как ему отомстить?!"

- Почему ты ни разу не спросила... ну, чего ради мне взбрело в голову с этой сценой из спектакля?

Отрепетировав в последний раз, они возвращались в лагерь со "своей" поляны. Прощальный костер - завтра. Репетиции окончены.

Дина молча пожала плечами. Тогда она была счастлива, что ему это "взбрело", а сейчас... Не все ли равно.

- Я тебе скажу, я никому не говорил, никто не знает, ни один человек. Только тебе. Потому что, знаешь, ты настоящий друг.

Он говорил путано и сбивчиво, как о чем-то необыкновенно важном.

- Для меня это будет самый настоящий Рубикон. Знаешь, что такое Рубикон?

- Знаю. Река. "Рубикон перейден, - сказал великий полководец Юлий Цезарь. - Обратно пути нет".

- Вот именно. Обратно пути нет.

- Что-то я не поняла. Ты объясни, если хочешь.

- Конечно, хочу. Ты знаешь, я... В общем, ну, как тебе сказать... Я хочу стать артистом! - выпалил он.

- Подумаешь, тайна, - небрежно сказала она. - Многие хотят. Только не я.

- Честно?

- А то как.

- Ну а для меня... просто смысл жизни, и все! Серьезно.

Он взглянул на нее с коротким смешком, но по глазам было видно - да, серьезно.

- Понятно. Значит, блеснуть решил. У тебя вообще-то ничего получается.

- Да не блеснуть, не блеснуть! Все наоборот. Я ведь не просто так сказал - Рубикон. Если у меня бы все по-человечески было...

- А как у тебя?

- Знаешь, я боюсь.

- Кого?

- Ну, публику, народ. Зрителей, в общем. Читаю, репетирую, ну, один человек, два или даже три - все ничего. Все хорошо, хвалят меня, я и сам вижу, что ничего, есть, как говорится, данные... Но только выхожу на сцену - все. Конец мне, понимаешь?

- В каком смысле? - уточнила она.

- Да во всех. Словно в пропасть лечу.

- Текст забываешь?

- Текст забываю, руки-ноги, это самое... отнимаются, в голове каша. Ну и тэ дэ.

- Понятненько... - протянула она. Что-то наклевывалось. Что-то оч-чень любопытное...

- Ты хочешь спросить, зачем я еще и на этот костер полез?

- Хочу, - кивнула она.

Действительно, чего это ради лезет он на костер? Джордано Бруно подумать только!

- Потому что это - последний шанс. Самый последний, ясно тебе?

- Ну, почему?

- Да потому! В школе я уже оскандалился два раза. Провалился с треском! Третий раз, сама понимаешь...

Она согласно покивала.

- В Доме пионеров, в кружке, - тоже. Попросили меня из кружка. Почти. Предложили реквизит разный делать, костюмы - а на кой они мне? В общем, последняя надежда. Понимаешь, я должен в себя поверить. Убедиться, что могу. Ты не думай, я не просто с бухты-барахты. Я аутотренингом занимаюсь - знаешь, что это такое?

- Ага. "Я сильный и смелый, я лучше всех, я всех талантливее..." Ну, внушил себе это?

- Почти.

- Ты что, и правда так сильно хочешь в артисты? - спросила она недоверчиво. - А если не выйдет? Все равно придется стать кем-то другим.

- И ты туда же! - воскликнул он почти что с мукой. - Все равно как моя мама: все профессии важны, все профессии нужны. Не будешь, сынуля, артистом - будешь кем-нибудь другим, не менее уважаемым: педагогом, инженером, врачом, поваром, наконец! А я не хо-чу! Понимаете вы все?!

- Ну не ори ты так!

- Я не ору. Вот ты - кем ты хочешь быть? Ты уже решила?

- Ну, не точно... Филологом, в общем. Можно преподавать, можно журналистом, могу даже в иняз, я английский хорошо знаю...

- Вот видишь. Тебе все равно. А мне - нет. Способны вы это понять?!

- Да понимаю я, в чем дело. Хочешь - ну и хоти. Не жалко. А почему все-таки ты сказал, что это последняя надежда?

- Понимаешь, - сказал он уже спокойнее, - просто я решил: если и на этот раз ничего не удастся, значит, я и правда для этой профессии не гожусь. Ведь хотеть - это одно, а мочь - совсем другое, правда? Но я думаю, что сыграю. Шекспир хороший писатель, правда?

- Ничего, - кивнула она.

- У него выигрышные роли, я в театральный на экзамен обязательно из Шекспира приготовлю. Ты хорошая партнерша, правда. С тобой легко. Может, вместе в театральный?

- Еще чего! Слушай, а если ты и завтра провалишься?

- Я не знаю, что будет тогда. Все равно как если жизнь кончится.

- Это что, так важно?

Он кивнул.

- Так для тебя важно? - повторила она. - Правда, важно?

А прощальный костер получился веселый. С начала и до конца. Хотя как для кого, это верно. Что весело одним, для других может оказаться очень грустным, не так ли?