Сиамская овчарка

Лена взяла Кляксу на руки, совала ей печенье, ругала себя, она вливала Кляксе молоко ложкой, возилась с ней всю ночь, а утром сунула крысу в карман плаща и поехала с ней на работу. Она спрятала Кляксу в ящик своего стола, и крыса шуршала там чертежами. Лена так часто заглядывала в стол, что её сосед, чертёжник Карпов, спросил:

— Детектив? Дашь почитать?

— Нет.

Лена не пошла в этот день обедать, только попросила девочек, чтобы принесли пирожок. Она боялась за Кляксу. Боялась, что Карпов обнаружит её и побежит пугать девочек-чертёжниц, как пугал их однажды деревянной зелёной змеёй.

Когда Лене принесли пирожок, она украдкой сунула кусочек в стол. Клякса благодарно потянулась к ней.

А дома ждала Машка. Она была длинная, загорелая, с белыми от солнца волосами.

— Мама, кто у нас живёт? Это кому молоко? Кошка, да? Я искала, искала…

— Принеси мне тапки, — попросила Лена.

Когда Машка обиженно ушла за тапками, Лена быстро вытащила Кляксу из-за пазухи и сунула её под кровать. Клякса прижалась к руке, хватаясь лапами за пальцы.

— Я её сначала подготовлю, ладно? — спросила Лена. Она уже давно верила, что Клякса понимает все её слова.

— Маша, — сказала она, когда дочь вернулась, — садись. Понимаешь, белок не было, и я купила другого зверька. Она не хуже. Такая ручная и вся в пятнышках. Почти белка, только хвост не пушистый…

Маша смотрела настороженно.

— Тебе она понравится, вот увидишь. Это крыса.

Маша взвизгнула и подобрала под себя ноги.

— Крыса! — закричала она. — Ты, что, смеёшься? Я их ненавижу!

— Ты только взгляни на неё, — просила Лена, — она ласковая и меня любит. Ты только взгляни на неё.

— Я их боюсь, мама! Даже мёртвых боюсь.

Лена отвернулась, стараясь сдержать слёзы. Ей казалось, что Клякса прислушивается там, под кроватью.

— Хорошо, я её отдам. Только не кричи так.

Лена пошла на кухню, поставила на газ чайник, попила холодной воды и вернулась в комнату.

И тут Маша сказала:

— Ну ладно, не расстраивайся. Ты покажи мне её, только в своих руках и не отпускай. Ладно? Я постараюсь привыкнуть…

Лена торопливо полезла под кровать, шарила там среди коробок.

— Её зовут Клякса. Она очень милая. Ты увидишь сейчас…

Потом они искали вместе. Отодвигали диван, этажерку, расшвыривали старые журналы. Кляксы не было, и Лена поняла, что Клякса ушла и больше не вернётся.

Потап и Анна Ивановна

Медведь Потап был для Анны Ивановны чем-то вроде коровы. Сказывалась, видно, привычка к прежней деревенской жизни. Утром ведь и крошки в рот не бросишь, если скотина голодная. Да и вечером перед сном сходишь в тёплый хлев подбросить лишнюю охапку сена…

Но пришлось Анне Ивановне перебраться к сыну в город. И всё вроде хорошо: невестка добрая, сын обходительный. Но тосковала она без работы.

Подыскали ей хорошее место — в театре, гардеробщицей. Интересная работа была и по силам пожилому человеку. Люди приходили нарядные, вежливые. Она принимала у них одежду и, дождавшись опоздавших, смотрела представление, стоя в дверях, чтобы не терять из виду гардероб. Когда всё пересмотрела, опять затосковала. А тут ещё театр на лето уехал в другой город. И когда услышала Анна Ивановна по радио, что зоопарку требуются работники, чтобы за животными ухаживать, долго не решалась идти, страшно было. Потом подумала — не все же там дикие, наверное, и козы есть. Пошла посмотреть. И решилась.

Стала Анна Ивановна работать при медведях. Дело нехитрое, знакомое, ведь всю жизнь за скотиной ходила, своей и колхозной. Да что и говорить — легче работа, чем в колхозе. Только руки, как к телятам, совать нельзя. И корма другие. Продукты таскать не надо — на лошади привозят.

Анна Ивановна кормила зверей не казённо, по стандартной норме, а лучше, с заботой. Не мешала всю пищу вместе, а сначала овощи с хлебом разложит. Съедят — из шланга остатки смоет, потом компот разольёт. А чтоб не опасно было ставить миски, Анна Ивановна наловчилась — морковь в дальний угол бросит, пока медведь её ищет да ест, в клетку десять мисок поставить можно.

И начальство Анной Ивановной довольно. Да и откуда недовольству взяться? Везде чисто, медведи сыты, публике отвечает вежливо и не раззява. Такую зверь не цапнет.

Нравилось Анне Ивановне здесь. Только стала задумываться: зачем медведей в клетке держат? И звери зря томятся, и, главное, толку от них никакого. Медведь не корова, что с него возьмёшь. Навоз и тот на свалку увозят. А недавно двух из Америки привезли. Говорят, заплатили дорого, будто своих мало. Видно, из-за ребятишек держат. Придут, нарядные, причёсанные, а сами бледненькие, ножки как лапшинки. Конечно, где им среди машин здоровья взять. Лошадь увидят и то рты раскрывают. А про медведей и говорить нечего.

А как-то вызвали Анну Ивановну в дирекцию. Говорят, учёные приедут — вы их пустите, они у вас работать будут несколько дней. Халат белый выдали. Наденьте, говорят, как приедут, а пока не надо, чтобы не запачкать. Да она и сама бы раньше-то не надела, долго ли замараться.

Их двое пришло. Он и она. Солидные, в возрасте, а с ними всё начальство. Анна Ивановна оробела сначала, подумала, никак сейчас медведей учить будут? А эти двое на стульях перед клетками сели, сетками огородились и показывают медведю кружочки разноцветные и кубики. Анна Ивановна застыдилась: совсем как дети малые. Долго они от одной клетки к другой пересаживались, ничего у них вроде не выходило. Медведи уж сердиться начали, а Потап даже кубик съел.

Всех медведей жалела Анна Ивановна, а Потапа особенно. Тоже пожилой был, а клеткой не тяготился, обвык. Говорят, он блокаду здесь пережил. Хвойную похлёбку ел. Хоть и никудышная еда, но другой ведь не было. Когда бомба упала, всех медведей убило, а у Потапа только клетку разворотило. Он страх где-то пересидел, потом сам пришёл, нашёл обломок своей клетки и успокоился. Натаскал соломки, вырыл яму, так и проспал блокадную зиму. Повезло ему. Зная его биографию, Анна Ивановна всегда его лучше, чем других, кормила. А любил Потап компот и, чуя его, голос подавал ей почти как телёнок.

Как-то подметала Анна Ивановна за барьером, что отделяет посетителей от клеток. День был воскресный, людно и сорно. Люди стоят густо, стенкой. Больше всего возле клетки чёрного медведя, который рядом с Потапом. Чёрный — нахальный, жадный, его Анна Ивановна не любила, Потап его, как соседа, терпеть не мог. Вечно тот жрёт что-то, хрупает.

И сейчас всё гладит лапами жёлтую манишку, шаркает ногой, раскланивается: мороженое выпрашивает. А сыт ведь. Никакой гордости!

Анна Ивановна домела, хотела за стулом пойти — устала. Подумала: «Компот разолью и посижу чуток». Оглянулась — опять бумажки, окурки брошены, пошла снова вдоль барьерчика с метлой: всё публике приятней. Это молодые при публике убирать стесняются.

Вдруг народ заколыхался за барьерчиком, то отхлынет, то на место вернётся. Глянула Анна Ивановна и обмерла. Потап из клетки зад высунул, осторожно вниз спускается, видно, Людка, сменщица, дверцу замкнуть забыла.

Анна Ивановна к Потапу бежит: шажки маленькие, словно кто мешок на ноги надел.

— Ты куда, обуха на тебя нет! — кричит. Хочет зычно крикнуть, как конюх Виктор на взыгравшуюся лошадь, а голос визгливым стал. Близко к Потапу подошла, а барьерчик ему еле до груди доходит. И самое страшное, — не боятся люди Потапа, смеются. А она слова от страху забыла, рукой только машет на людей, будто вслед уезжающим. Да кто её, старуху, послушает, если б начальство было — другое дело. Увидел Потап Чёрного, встал на дыбы и пошёл к нему. Оба лапами машут, ревут, решётка зашаталась, того и гляди, второй вылезет. Отпрянул Потап от решётки, глаза злые. Осатанел Потап в драке. Увидел шланг. Вмиг когтями располосовал в клочья. Вот-вот мять людей начнёт.