Мальчики и девочки (Повести, роман)

– А в комнате никого нет, – он просунулся внутрь по самые плечи. – Надя?

– Папа, – устремилась она к нему из темноты, словно хотела припасть, как в детстве, но на полдороге остановилась. – Папа, Дуська заболела.

– И ты поэтому сидишь в темноте?

– Разве ты не слышал, что я сказала? Дуська заболела. Понимаешь, Дуська.

– Дети всегда болеют. И ты у нас, когда была маленькая, часто болела.

– Я совсем другое дело, – она взмахнула руками и сжала их. – Она совсем, совсем маленькая. Я не знаю, что с ней, мне не сказали, понимаешь? Наверное, что-нибудь страшное.

– Нет, так нельзя, – возмутился отец. – Разве можно так переживать из-за болезни чужого ребенка? А что ты будешь делать, когда у тебя свои дети пойдут?

– Дуська не чужая. Ты ничего не знаешь. Я тебе не рассказывала. Дуська не чужая. А своих детей у меня никогда не будет. Пойди позвони Марату Антоновичу, – что с ней? Я тебя очень прошу.

– Ну нет, – решительно отказался Николай Николаевич.

– Я тебя очень прошу, как никогда не просила. Или лучше не надо. Лучше не надо. Это ужасно.

Она заплакала и упала лицом вниз, как Наташа Ростова на ее рисунке.

Николай Николаевич оделся и пошел звонить. Трубку взяла тетя и не стала с ним разговаривать.

– Ну вот, как я и предполагал, ничего страшного, – еще с порога наигранно бодрым голосом сообщил отец, – обычная ангина от мороженого. Температуру уже сбили. Сейчас поужинаем. Что тут мамочка нам приготовила?

Но Надя ужинать отказалась и не успокоилась.

Утро занялось яркое, солнечное. Было невыносимо больно думать, что в своей кроватке в жару лежит маленькая девочка с кулачками, перепачканными в цветные мелки.

В школу Надя пришла по инерции, машинально засунула портфель в парту, машинально села, машинально, не видя условия задачи, уставилась на доску.

– Надьк, ты чего не списываешь? – толкнула ее Ленка, как человека, который нечаянно заснул.

– Ленка, отнесешь мой портфель, – наконец осмысленно посмотрела она на подругу. – К себе домой, чтоб мои родители не волновались.

– А ты?

– Я должна узнать, что с Дуськой. Дуська, маленькая девочка, очень дорогая мне, заболела.

– Какая Дуська? – изумленным шепотом спросила Ленка.

– Потом расскажу, дочка моя. Наша дочка.

Пользуясь тем, что учитель стоял спиной к классу у доски и громко стучал по ней мелом, выводя угловатые стремительные знаки и цифры, она встала и, не таясь, двинулась по проходу. Математик встрепенулся, когда хлопнула дверь.

– Что такое? Кто-то вышел? – спросил он у класса.

Ребята изумленно молчали.

В коридоре стоял одетый Марат Антонович и, вертя в руках кепку, смотрел пристально на жену, разговаривавшую слабым голосом по телефону.

– Здравствуй, Надюш, – печально и виновато сказал вожатый, – все отменяется. То есть еще вчера отменилось. Ты перепутала день. Мы ждали тебя вчера.

– Я была вчера, – сказала Надя. – Что с Дусей?

– Да, с Дуськой, – машинально повторил он. – Еще не выяснили, какое-то особое воспаление легких в сочетании с ангиной.

Таня положила трубку.

– Почему ты еще здесь? – спросила она у Марата и равнодушно кивнула Наде: – Здравствуй!

– У меня нет денег. Ты пошла за деньгами и стала говорить по телефону.

– Так почему ты не прервал меня? Дай сюда рецепт…

– Дай мне лучше деньги, – непривычно громким голосом крикнул Марат.

На улицу Надя и вожатый вышли вместе.

– Я еще тогда заметила, что у нее жар. Но она не дала пощупать мне свой лоб.

Марат потер лоб рукой.

– Кажется, сюда ближе. Извини, Надюш, я тебя не слышу. Что ты сказала? Видишь, какое у нас несчастье. Не вовремя ты пришла. Ты позвони потом, ладно?

– Я останусь, может, что-нибудь надо сделать, помочь Тане…

– Оставайся, – не расслышав до конца всю фразу, согласился Марат.

Надя бегом вернулась к подъезду дома, взлетела одним духом на третий этаж, словно от этого зависело – жить или умереть Дуське.

– Мне Марат Антонович велел остаться, – сообщила она тете. – Я разденусь, можно, да?

Выглянула из своей комнаты Таня.

– Что еще, Надя? – спросила она издалека.

– Я вернулась, может, нужно подежурить. Вы не спали, а я хорошо выспалась. Или куда сбегать?

– Нет, ничего не нужно, – сухо ответила Таня.

– Я потому, что она же мне не чужая, мы же вместе… Нерастанкино.

– Господи, Надя, я не сомневаюсь, что ты очень благородная девочка, – сказала Таня и закрыла за собой дверь.

– Что ты в чужое несчастье лезешь? – спросила тетя.

– Я не лезу, я думала… Извините.

Надя поняла, что горе свое они не захотели разделить с ней, не поверили, что Дуська ей не чужая. Спешить было некуда. Она медленно обогнула дом, медленно двинулась вдоль невысокой чугунной оградки, отделяющей скверик от тротуара.

– Эй, девочка, не видишь, что ли? Обойди, – крикнул ей старик с лавочки и показал тростью, где она должна обойти. – Я спрашиваю, не видишь, что ли?

– Не вижу, – растерянно призналась Надя. Никого вокруг не было, тротуар перед ней лежал пустой, разрисованный по приказанию Дуськи цветными мелками: африканскими слонами, крокодилами и бегемотами.

– Погляди, погляди под ноги. Про рисунки я тебе говорю, – разозлился он.

Надя беззвучно заплакала и, смахнув ладошкой слезы, пошла назад.

– Обидел я ее, видите ли, – обратился старик к двум женщинам, прокладывавшим новую дорожку в обход рисунков, – красоту топтать не позволил.

Надя побежала, чтобы побыстрее скрыться за углом дома и не слышать его слов. Ей было так горько, как еще никогда не было.

Сумочка

Жаркое и сухое лето катило по улицам Москвы, скверам и паркам раньше времени увядшую и скрюченную в хрусткие стручки листву. Марат, Таня и Дуська были далеко у моря. Перед их отъездом Надя разговаривала с ними со всеми по телефону, голоса звучали радостно, звонко, особенно у Дуськи, и на минутку показалось, что все хорошо, ничего не изменилось. Но трубка легла на рычаг, и во всем теле наступила тишина, какое-то печальное спокойствие. Строительство Нерастанкино остановилось. Законсервировали первый этаж, кабинет Марата, круглую гостиную с камином и скрипучими лестницами. И никто не мог сказать, нужно ли мечтать дальше, нужно ли возводить второй этаж и башню.

Но Лаврушинский переулок по-прежнему звал к себе, и в один из невыносимо пыльных и тоскливых дней Надя привела сюда Ленку.

– Здесь живет Марат. Посидим на лавочке?

Они сели напротив дома. Надя поставила на колени сумочку, щелкнула задумчиво замком, спросила:

– Хочешь понюхать? Мой кислород.

Ленка недоверчиво склонилась над раскрытой сумочкой, в которой лежал носовой платок и удостоверение на право бесплатного посещения музеев.

– Ты что? – сказала она. – Табаком же пахнет.

– Табаком, – согласилась Надя, – поэтому и мой кислород. Здесь лежали сигареты. Мы ходили по Москве, я ему выдавала по одной, пока он все не искурил. Осталась пустая пачка. Знаешь, сколько прошло времени? Больше полугода. А запах сохранился. Правда, удивительно?

– Да, удивительно, – согласилась Ленка. Но удивительно было другое: что Надя вдыхает табачный запах сумочки.

– Как ты думаешь, – щелкнув замком, сказала Надя, переводя разговор на другую тему, – почему должны были умереть Ромео и Джульетта?

– Потому что они, как идиоты, любили друг друга, – не задумываясь, ответила Ленка.

– Разве это основание для смерти? Они в своей любви достигли высшей гармонии. Значит, смерть и есть торжество высшей гармонии. Разве это правильно?

– На такие темы я отказываюсь говорить, – заявила Ленка. – Пойдем отсюда. Тоже мне дом, архитектурный памятник XX века.

– Тоже мне сестра милосердия нашлась, – сказала Надя. – Откуда ты меня хочешь увести? От самой себя? Ладно, пойдем. Только через Арбат. Я тебе одну штуку покажу.