Чистое золото

— Золото из рук выпускаем, а? — сказал он словно про себя. — Ну-ну! Летите, товарищи, на большие просторы! А теперь расскажите, какие планы у вас.

Он расспрашивал, кто куда едет учиться, как проходили экзамены.

— Что отец пишет? — обратился Кычаков к Соколову. — Не скоро еще встретитесь? Значит, сына увидит уже студентом! Телеграмму-то отправил ему? Завтра пошлешь? Надо, надо скорее человека порадовать. Нелегко ему вдали от родины, от семьи… А у тебя, Кулагина, как дела с культработой? Сейчас, конечно, затишье?

«Всех помнит, а видел давно», — подумала Тоня и сказала, что с началом подготовки к экзаменам школьники действительно не могли отдавать культработе много времени.

Илларион и Митя Бытотов хлопотали около Кычакова. Им непременно хотелось зазвать его в учительскую и угостить ужином. Но он сказал, что ужинал в Шабраках, и попросил, чтобы на него не обращали внимания.

Он с интересом смотрел на танцы и вместе с ребятами смеялся над Лизой, которая резвилась, как пятиклассница. Она уверяла, что заставит Петра Петровича протанцевать с ней.

— Не верите? Вот глядите!

Лиза подбежала к завучу:

— Петр Петрович, вы никогда не танцуете на наших вечерах. Почему? Неужели не умеете?

— Да что же тут уметь? — ответил Петр Петрович, перегнувшись через окно и выбивая трубку. — Просто как-то оно… несолидно, что ли…

— Сегодня можно! Нам очень хочется, чтобы вы потанцевали!

— Ну, значит, придется доставить вам это удовольствие. Окажите честь, Лизавета Панкратьевна.

— Ой, что это вы, Петр Петрович, так меня величаете? — воскликнула Лиза.

— А сама, поди, рада! Я ведь еще зимой в лесу слышал, как вы мечтали, что вас будут по имени-отчеству называть.

Петр Петрович довольно ловко попал в ритм танца и, сильно притопывая, пошел с Лизой по кругу.

Александр Матвеевич не знал устали, и огненная шевелюра его мелькала во всех концах зала.

Тоня, танцевавшая со всеми, кто ее приглашал, почувствовала, что ей становится душно, и незаметно для друзей выскользнула из школы. Она медленно прошлась по двору, закинув голову и всматриваясь в далекие голубоватые звезды. Потом залюбовалась ярко освещенными окнами школы. Отсюда, из темноты, было очень интересно слушать музыку и смех, ловить взглядом проплывающие по залу пары. Вот Мохов подходит к Лизе, а та смеется и отрицательно качает головой. Какой обескураженный вид у Андрея! Конечно, Лизка отказывается танцевать с ним, говорит, что он и так ей все ноги оттоптал! Надо пойти поплясать с Андрюшей.

Тоня подбежала к крыльцу и с разбегу остановилась. По обе стороны дверей стояли люди и горели красные огоньки папирос.

«Секретарь обкома и Кычаков, — подумала Тоня, — покурить вышли…»

Ей показалось, что будет очень неловко, если она пройдет между ними и нарушит какую-то тихую минуту. Лучше подождать. Сейчас они докурят и войдут в дом.

Тоня отошла подальше и села на бревно. Но звуки разговора ясно долетали до нее.

— Да, золото из рук выпускаем… — задумчиво повторил Кычаков свои давешние слова. — Как бы ребята пригодились…

— Глаза и зубы на выпускников разгораются! — засмеялся Круглов. — Понимаю тебя.

— Да ведь люди во как нужны! — тихо и взволнованно произнес Кычаков. — Планы у нас большие — «громадьё», как Маяковский говорил, а народу, сами знаете, маловато. Таких ребят бы сразу в дело! Здоровые на подбор, сил, энергии хоть отбавляй. И способностями не обижены. Учился весь класс прекрасно.

Он помолчал и прибавил мечтательно:

— С такими горы своротить можно… Я вот сейчас часто в школах бываю и повсюду на окончивших с завистью смотрю. Ведь это целая армия!

— А до революции в нашей области тринадцать начальных школ было. И то учились только дети баев, чиновников и духовенства, — мягко вставил Василий Никитич.

— Были бы ребята нашими теперь вот, сейчас, — продолжал Кычаков. — Когда еще выучатся да назад приедут! И приедут-то не все.

— Да, — серьезно ответил Круглов, — с народом туго… Нелегко придется, Кычаков.

Они замолчали. Огоньки папирос разгорелись ярче.

— Ну, что делать! — послышался сильный голос Василия Никитича. — Молодежи нужно учиться, ты и сам хорошо понимаешь. А мы, брат, справимся, как бы трудно подчас ни было. Это тебе тоже понятно. Принимай пополнение из тех, кто останется, да смотри так устрой, чтобы они и здесь, работая, учиться могли. Пойдем-ка, я хочу с директором попрощаться — да домой. Завтра с утра областное совещание животноводов…

Они ушли в школу. Тоня медленно последовала за ними. Щеки ее горели. Она повторяла про себя нечаянно услышанный разговор. Ее товарищи и она сама — это сила, армия. О них говорят такие люди, как секретарь обкома партии и секретарь райкома комсомола. Уже сейчас, едва покинув школьные стены, бывшие десятиклассники могут стать нужными, необходимыми своему краю…

Эта мысль, впервые осознанная так ярко и четко, поразила Тоню. Ей хотелось сейчас же поделиться услышанным с товарищами, но она остановила себя. Разве кто-нибудь обронил ребятам хоть слово об этом? «Молодежь должна учиться», — вот что сказал Василий Никитич. Но они-то… Тоня и ее друзья, как они должны поступить?

«Нет, сейчас я ничего не решу… — думала она, сдвинув брови и глядя на веселье товарищей. — Завтра, потом…»

Она видела, как секретарь обкома искал глазами Сабурову, как весело Кычаков говорил с бывшими десятиклассниками, а в ушах ее все раздавались негромкие голоса и перед глазами горели красные огоньки, словно она все еще была в мягкой темноте двора, под голубоватыми звездами.

Тоню окружили друзья, и она еще раз оглянулась на Круглова, говорившего теперь с Надеждой Георгиевной.

Сабурова сидела возле сцены, где ей поставили кресло. Хотелось, чтобы о ней на время забыли. Так хорошо было смотреть на танцующую молодежь, потихоньку разбираясь в своих впечатлениях, подводя итоги. Но ее ни на минуту не оставляли одну. То и дело подбегали ученики, чтобы шепнуть ласковое и благодарное слово, узнать, не нужно ли ей чего-нибудь.

— Знаю, знаю, что вы меня любите, — повторяла Сабурова. — Идите, друзья, танцуйте, веселитесь.

Когда наконец она осталась одна, к ней подошел секретарь обкома:

— К вам не пробьешься — вы так окружены… Ну, довольны? — Он пристально посмотрел на нее и засмеялся: — Не совсем, правда? Вижу, что не совсем. Угадал? Ах вы, неугомонная душа!

— А ведь вы правы, — медленно заговорила Сабурова. — Как будто все хорошо… Молодежь чудесная, можно быть довольной, а какой-то червячок меня сосет. Кажется, будто отдала им не все, что могла, подчас дела хозяйственные, административные меня чересчур отвлекали… Словом, в чем-то я собою недовольна… Собою, не ими… Понимаете?

— Это хорошее недовольство, — ответил Круглов живо, — оно каждому настоящему работнику присуще. Может быть, в нем залог дальнейших успехов. Меня это ваше настроение радует, как все, что я вижу в школе. — Он поймал внимательный взгляд подошедшей Новиковой и обратился к ней: — Верно, товарищ Новикова? Хорошая школа! Полюбили вы ее?

— Так сильно полюбила, что сама себе удивляюсь, — просто и доверчиво отвечала Татьяна Борисовна.

— Чему же тут удивляться? Разве не естественно свою работу любить?

— Татьяна Борисовна ведь скоро покидает нас… — как бы вскользь заметила Сабурова. — Переводится в Москву.

— Вот как? — поднял брови секретарь. — А как же привязанность к школе?

— Куда я перевожусь? — звонко и совсем невежливо перебила его Новикова. — Как вам не стыдно, Надежда Георгиевна! После того, что я слышала сегодня от учеников? Даже не подумаю!

Глаза ее округлились от возмущения. Секретарь с улыбкой смотрел на нее:

— Но ведь хотели уезжать? Признайтесь.

— Думала иногда, что придется… Мне казалось — я провалилась, не умею преподавать…

— Это только казалось или было на самом деле?

— Казалось, казалось… — ответила Сабурова. — Будет преподавать хорошо.

Александр Матвеевич пригласил Новикову танцевать, и она ушла.