Привет, картошка!

В глубине между колоннами распахнулась дверь, и в прямоугольнике света возникла нескладная фигура высокой девушки. Это была Рая Русакова.

Широко, по-мужски расставляя ноги, подслеповато щурясь, Рая спустилась по ступенькам.

— Куманин, Жуков, хорошо, что вы здесь, — развернула она листочек программки и нацелилась в него карандашом. — Ты, Жуков, что будешь исполнять?

— Ничего, — буркнул Сережа.

— Жуков, не остри, я тебя серьезно спрашиваю. Мне нужно сведения Марине Яновне дать. Я запишу песенку про параллели и меридианы.

— Запиши оперу про Ивана Сусанина.

— Он гитару не взял, — объяснила за него Алена.

— Ты приехал без гитары? — не поверила Рая. — Я же тебя просила, Жуков!

— Во-первых, я не приехал, а меня привезли под угрозой снизить балл в аттестате. А во-вторых, я не испытываю никакого желания петь, когда меня за горло берут.

— Странно. А ты тоже не будешь? — повернулась она к Валере Куманину.

— Отстань ты, Русакова. Люди приехали подышать свежим воздухом, побегать по зеленой травке.

— Я буду ставить вопрос, Куманин.

— Ты бы лучше ставила вопросы о придурках типа А. Кузнецов. Пошли, Серега.

Валера и Сережа спрыгнули на землю и устремились в клуб следом за тремя деревенскими девушками, которые, заметив ребят, начали перешептываться и хихикать.

— Девушки, а девушки, — начал издалека Валера.

— Что? — обернулась самая смешливая и самая маленькая, Аня Кудрявцева.

— Девушки, — понизив голос и стараясь выглядеть как можно учтивее, сказал Валера. — А где же ваша труба?

— Какая труба? — изумилась круглоликая, с простодушным выражением глаз Люба Голубева.

— Большая медная, — ответил Сережа.

Люба посмотрела на него растерянно, но маленькая смешливая Аня, тряхнув кудряшками, прыснула, и тотчас же расплылась в улыбке третья подружка, Ольга Белянкина, высокая, слегка сутулая девушка.

— Двое смеются, а третьей сам бог велел, — сказал Валера и объяснил Любе: — Это шутка такая про трубу. В городе так знакомятся с симпатичными незнакомыми девушками. Разрешите представиться — Валерий.

— Люба Голубева, — скромно сказала Люба.

Люба жила в этот день, как и во все свои предыдущие дни. Ничего не ждала особенного, ни о чем особенном не мечтала. С утра зарядил дождь, и она от нечего делать включила телевизор. Фильм был плохой, скучный, но она все же поплакала немного над судьбой обманутой героини. Досмотреть до конца ей не удалось: вошла мама, в резиновых сапогах, в старом потрепанном солдатском бушлате, который неизвестно с каких пор был в доме, и сказала:

— Пойдем, Любаша, сами сделаем. Неизвестно, когда у отца время будет. Течет прямо на погреб.

— А Колька где? — спросила Люба. Ей не хотелось отрываться от телевизора.

— Кольку ты не трогай. Он возится в сарае с кислотой. Еще заспешит, обожжет руки. Пусть он…

— Один — пусть, другой — пусть… А я у тебя во все концы.

— А ты у меня главная помощница, — обняла ее за плечи мать.

Люба оделась, и они с матерью по шаткой лестнице с двумя обломанными ступеньками полезли на крышу с куском шифера.

— Давеча автобус проехал, — сказала Надежда Ивановна дочери на крыше. — В сторону интерната. Видать, ребят на картошку привезли.

Люба вдруг выпрямилась, стала во весь рост на крыше и подставила лицо дождю. Безрадостный дождливый день наполнился предчувствием чего-то прекрасного, необходимого душе. Люба не могла бы объяснить, отчего это произошло. Может быть, человеку иногда надо подниматься хоть на небольшую высоту, хоть на зыбкую крышу своего дома, чтобы ощутить радость в душе, которую ощутила Люба, услышав от матери, что автобус привез городских ребят. Может быть, положительно или отрицательно заряженные частицы дождя образовали вокруг поднявшегося над землей, над домами и крышами человека электрическое поле и заставили душу пробудиться для счастья. Любой из тысячи причин достаточно, когда девушке шестнадцать лет.

— Ты чего, Любаша? — спросила Надежда Ивановна.

— Посмотри, мама, красиво как!

— Где?

— Где? Ну там и там, — махнула она рукой и засмеялась.

И Надежда Ивановна догадалась, что красиво не там и не там, куда показала Люба.

— Ой, Любка, чегой-то ты на крышу полезла? — забеспокоилась Надежда Ивановна.

— Да ты же меня сама позвала.

— Я тебя крышу позвала чинить. А ты чего?

— А я — чего?

— Смотри, чтоб не было чего.

Оживление около клуба как бы продолжило настроение девушки. И когда их зацепили и остановили в фойе городские ребята, она обернулась, уверенная, что увидит какого-нибудь необыкновенного парня. Но увидела обыкновенного городского очкарика.

Все вместе они поднялись на второй этаж, в фойе, где уже расположился клубный оркестрик, составленный из местных школьников. Валера не отставал от Ани. Он так и сыпал свой баламутный городской набор острот, а она прыскала и смеялась простодушно и открыто — вздернутым носиком, кудряшками, вертлявой шеей. Смеясь, она все успевала увидеть, со всеми поздороваться. К Ольге подошел местный парень с бакенбардами, и они отошли в сторонку поговорить. Сережа не знал, о чем ему говорить с Любой. Он воспользовался тем, что она посмотрела на барабанщика, внезапно ударившего по тарелке, не для музыки, а так, для проверки, и быстро отошел к окну. Уже стоя у окна, он видел, как девушка искала его глазами, нашла и тотчас отвела взгляд. Сережа небрежно усмехнулся. «Произвел впечатление на аборигенку», — подумал он.

А Люба неожиданно поняла, что он ей нравится. Она ждала не такого и не с такими словами, но этот ей тоже нравился.

Мальчишка, по виду семиклассник или восьмиклассник, возился с аппаратурой. Это был брат Любы, «инженер» школьного оркестра.

— Колька, ну! — не выдержал гитарист.

— Чего ну?

— По шее получишь, если через пять минут не дашь звук.

К Сереже подошли Валера Куманин и Аня.

— Серега, сыграй им, — попросил Валера.

— Почему вы не хотите сыграть, если умеете? — спросила Аня.

— Он сыграет, он сыграет, — откуда-то сбоку подскочил Зуев и стал подталкивать Сережу к эстраде. К нему тотчас же присоединился Смирнов. — Знаете, как он играет! Сейчас увидите.

— Да уйди ты, — попытался вывернуться Сережа.

— Сыграй, чего ломаешься, — сказал парень, стоящий на эстраде, и протянул ему гитару. — Бери инструмент.

— Не надо насильно, — решительно подошла Люба. — Может, человек стесняется.

— Да нет же! Не в этом дело, — разозлился Сережа. — На чем играть? На этих проводах? Звука же нету, — он взял гитару и ударил по струнам. Гитара довольно приятно зазвенела.

— Как нету? — обиделся «инженер». Он опять склонился над аппаратурой, включил самую большую громкость. Гитара в руках Сережи взвизгнула и замолчала.

— Сейчас проверим, — помрачнел Колька.

К оркестрику подошла худая нервная женщина. «Городская учительница», — догадалась Люба.

— Подождите! Ребята, подождите! — сказала она, закрывая ладонями уши. Музыканты сбились, нестройно сыграли еще несколько тактов, и наступила тишина.

— Подождите играть, — отняв руки от головы, но все еще морщась, сказала Зоя Павловна.

— Почему? — удивился гитарист.

— Сначала будет концерт, а потом танцы.

— Так это еще не танцы, — засмеялся гитарист и обернулся к своим оркестрантам, чтобы удивиться вместе с ними: «Во! Не понимает».

— А что же это? — спросила Зоя Павловна и заморгала. Когда она очень нервничала, она непроизвольно начинала часто моргать.

— Это мы созываем. Для этого и тазик на дереве висит. — Он засмеялся. Ему понравилось, что он репродуктор, висящий на дереве перед клубом, назвал тазиком. — Чтоб все слышали. На концерт созываем. Нас всегда просят, когда лектор какой приезжает. Никто не придет, если не играть.

— Ну я не знаю тогда… — смущенно отошла Зоя Павловна.

Гитарист махнул оркестрику. Зазвучал вальс «Амурские волны». Зоя Павловна прислонилась к стене и стала слушать, погружаясь в какие-то неясные воспоминания о чем-то тревожно-хорошем.