Щит героя

И Анна Егоровна после смены поехала к работнице на квартиру. Приоделась, причесалась, на темно-синий жакет депутатский значок приколола и отправилась. Пришла в дом, а парня нет. Прождала с час, явился. С приятелем. Приятеля Преснякова без лишних слов за дверь выставила, а мальчишке сказала, что разговор у них должен быть личный, с глазу на глаз.

Парень ощетинился: разговаривать не желаю, ничего объяснять не буду. И вообще шла бы ты, тетя, подобру-поздорову. А я ухожу, меня товарищ ждет.

- Сильно я расстроилась. Встала в дверях и спрашиваю: как понимать, со мной лично разговаривать не желаешь или с Советской властью? рассказывала Анна Егоровна и снова волновалась. - Говорю, а сама думаю: ну как пойдет к двери, что делать, не в драку же с ним лезть? Стою, будто к полу присохла, а сердце так и колотится. И понимаю - не война, ничем не рискую, но отступить нельзя. В случае чего не мое отступление будет наше.

Не ушел. Все я ему выложила и говорю: а теперь садись и пиши обязательство, что жить будешь как человек, а не как паразит. Написал! Потом мы его хоть и с трудом, а наладили...

Вспоминая этот рассказ Анны Егоровны, я думаю: вот мы говорим "трудный человек" - взрослый ли, мальчишка ли, неважно - человек, а может быть, чаще бывают не трудные люди, а трудные обстоятельства? И скорее по ассоциации, чем по прямой связи, приходит на память мой последний вопрос к Пресняковой:

- Судьба, обстоятельства, талант подняли вас, Анна Егоровна, на большую жизненную высоту, голова у вас от этого никогда не кружится?

- Наверное, мне бы надо ответить: "Ну что вы, как это можно позволить себе такое?" Но я скажу правду: случается. Только я не очень этого кружения боюсь, средство от него знаю. Хороший человек научил. Плыли мы из Лондона в Ленинград. И попросилась я в "воронье гнездо" слазить - это наблюдательный пост на мачте. Высоко, жуть! Хотелось оттуда на море посмотреть. Для страховки полез со мной боцман. Как взвилась я на ту верхотуру, как глянула вниз - а море покачивается - так меня и замутило... Боцман, конечно, заметил и велел: гляди вперед, дальше гляди - на горизонт! Я послушалась, и все сразу прошло. Это важно - под ноги не заглядываться. И на море и на земле.

Мы выросли с Пепе по соседству - в переулках Садового кольца. Но, пока жили в Москве, не знали друг друга. В летную школу я поступил на год позже Петелина и вскоре услышал посвященную ему необыкновенную легенду.

Рассказывали, что младший лейтенант Петелин, только-только окончивший курс обучения и назначенный инструктором в соседнюю эскадрилью, заявил:

- Инструкторить все равно не буду, не для меня работа!

Конечно, его примерно "проработали", наказали и исполнять служебные обязанности заставили. На какое-то время он приумолк и вроде бы исправно делал все, что положено инструктору.

А потом случилось...

Рядом с основным аэродромом располагалась летняя полевая площадка. Утром инструкторы перелетали на нее, день возили там курсантов, а вечером возвращались на главный аэродром. Лету от точки до точки было не больше пяти минут.

В тот день, когда полеты закончились, командир эскадрильи улетел почему-то на машине Петелина, а ему приказал дожидаться автомашины, что должна была прийти с основного аэродрома часа через полтора. Рядом с помещением комендатуры, маленьким глинобитным домишкой, стоял рулежный И-5. Для тех, кто не знает: рулежный самолет - это бывший, отработавший свое боевой истребитель. На нем начинающие пилоты обучаются рулить по земле, сохраняя направление, выполнять развороты, разбегаться и тормозить. А чтобы машина случайно не взлетела, в плоскостях делают прорези и ограничивают ход сектора газа. Словом, чтобы летать, самолету не хватает ни подъемной силы крыльев, ни тяги двигателя...

Петелин походил, походил вокруг "рулежки", притащил из сарайчика два листа старой фанеры, кое-как прикрутил их проволокой к плоскостям, закрыв зияющие сквозные прорези; отломал приклепанный ограничитель сектора газа и, решив, что теперь и подъемной силы и мощности двигателя должно хватить, запустил мотор.

"Рулежка" взлетела неохотно, но все-таки оторвалась от земли и на высоте метров пяти, выше подняться не удалось, прогудела от летной полевой площадки до основного аэродрома и там на глазах почтеннейшей авиационной публики произвела безукоризненное приземление у самого поперечного полотнища посадочного "Т".

Рассказывали, что командир эскадрильи, старый выдержанный "шкраб", на этот раз сорвался и ругал Петелина самыми последними словами, а Пепе только щурился и нахально улыбался.

Доводить начальников Петька умел. Для этого у него было три излюбленных приема. Первый - в самых трагических моментах обвинительной речи старшего офицера он вдруг произносил:

- Прошу прощения, товарищ майор (или "товарищ подполковник", или даже "товарищ генерал"), не сочтите за труд повторить последние слова, хочу для потомства запомнить...

Второй прием сводился к тому, что Пепе все время глупо улыбался и отвечал невпопад. Например, его спрашивали:

- И как ты только додумался фанеру привернуть?

- У меня, видите ли, отец кузнец. Лескова читали? Про Левшу? Так вот, мы тоже тульские...

И третий прием: сначала Пепе только щурился, а потом начинал поносить себя с таким восторгом и самоотречением, что любой начальник приходил в полное замешательство.

- Да уж и сам не знаю, как угораздило, товарищ майор, мало отец порол меня, дурака, нет во мне твердой сознательности и дисциплины, сколько раз себе обещал - больше не буду, а силенки сдержаться не хватает, самоконтролем я еще не овладел. Накажите, товарищ майор, построже накажите...

В тот раз командир эскадрильи дал Петелину пять суток ареста, но дело на этом не кончилось. Отсидевшему Петелину приказали явиться в десять ноль-ноль к первому ангару. Он явился. Там его ждал начальник училища. Прославленный герой Испании, человек удивительной судьбы - он уехал сражаться за независимость испанского народа старшим лейтенантом, командиром звена, вернулся полковником, Героем Советского Союза и получил назначение на должность начальника летной школы. Полковник не ругал Петелина и даже не спросил, что побудило его совершить тот дикий перелет на "рулежке", поздоровался и сказал:

- Сейчас мы слетаем на воздушный бой. - Назвал высоту и порядок расхождения для первой атаки. - Ваша задача продержаться минут пять...

Едва ли какие-нибудь другие слова могли ранить Петелина больнее. В своем превосходстве полковник нисколько не сомневался, он был совершенно уверен - на такого щенка пяти минут хватит!

Много лет спустя, уже после войны, Пепе рассказывал:

- Ну и гонял он меня, ну и гонял! Ни один "мессершмитт", ни один "фока" не наводили на меня такой паники...

А потом, когда бой закончился, оба приземлились и зарулили, полковник растянулся на траве и приказал Петелину лечь рядом.

- Так как твоя фамилия? - спросил начальник школы.

- Петелин, товарищ полковник.

- А зовут как?

- Петр, товарищ полковник.

- Петр Петелин, в Испании тебя бы перекрестили в Пепе... - Помолчал и неожиданно спросил: - Инструктором работать не хочешь?

- Не хочу, товарищ полковник.

- Я тоже. Но что делать, раз приказ?

И Петелин, дерзкий и самоуверенный, не нашелся с ответом.

- Молчишь? Правильно делаешь. Сказать нам с тобой нечего. Будем служить. Одно обещаю: если меня переведут в строевую часть, возьму с собой. А пока старайся. Не станешь человеком, выгоню... Учти - это в моей власти. И летать не будешь тогда совсем. Ну как, договорились?

Петелину следовало бы ответить: "Так точно, учту, исправлюсь", но он, сам того не ожидая, выдохнул:

- Эх, товарищ полковник...

- Товарищ полковник, товарищ полковник, - передразнил его начальник школы, - и чего ты как попугай заладил? Ты летчик, я летчик. Наше дело летать и подчиняться! Иди. И чтобы я о тебе больше не слышал.

Но услышать о Пепе начальнику училища пришлось не дольше как через неделю. При посадке скапотировал И-15. Коснувшись колесами земли и пробежав самую малость, самолет перевернулся на спину и загорелся. Никто, что называется, глазом не успел моргнуть, а над стартом уже взвился клуб черного дыма.