Чистое золото

Ион захохотал:

— Однако, зайцы в тайге подумают: старый Ион с ума сошел. Самая охота, а он в клубе сидит… Нет, это дело не мое.

Старик, ухмыляясь, зажег трубку и хотел идти, но, взглянув еще раз на встревоженное лицо Павла, остановился:

— Не серчай, Паулык. Если тебе надо, буду смотреть. Зайцы подождут.

На спектакль пришел весь прииск.

— Я говорила! — ликовала Тоня. — А? Я говорила, Павлик, или нет? Вон мои усаживаются! И Кагановы пришли! И доктор! Ура!

— Кулагина, со сцены! — свирепо кричал сияющий режиссер. — Не имей привычки перед выходом актеров нервировать! Даем звонок!

Слава о спектакле перекинулась в соседние селения.

Сбор был такой, что хватило и на елку и на подарки. А на каникулах вся труппа выехала на прииск Добрый для повторения пьесы. С тех пор грузовая машина часто стала увозить комсомольцев на выездные спектакли.

К театральной деятельности школы люди относились с уважением, и, встречая Павла, старые горняки спрашивали:

— Чем новеньким собираешься порадовать, товарищ режиссер?

Все шло хорошо, но однажды спектакль был почти сорван буйной ватагой приисковой молодежи. В фойе клуба стоял такой шум, что как ни надрывались актеры, их почти не было слышно. К веселившимся парням выходили заведующий клубом, Петр Петрович, Сабурова, но толку было мало. Тут Павел первый раз и поскандалил с вожаком и заводилой ребят — Санькой Мавриным, красивым смуглым мальчишкой с яркими кошачьими глазами. Павел разгорячился, был очень возмущен, и Маврину, видимо, понравилось, что он вывел из себя всегда спокойного и всеми уважаемого Заварухина.

Мавринская ватага долго донимала школьников. Обратились за помощью в приисковый комсомольский комитет. Маврину несколько раз делали серьезные внушения. На время он исчезал из клуба, потом появлялся вновь. То его приятели приносили с собой поросенка, который отчаянно визжал, то вооружались трещотками и дудками. Редкий вечер обходился без какой-нибудь неприятной выходки. Комсомольцы решили ставить своих дежурных у входа и не пропускать в клуб озорников. Но Маврин каким-то образом в клуб пробирался, и школьникам немало труда стоило узнать, что его пропускает Андрей Мохов, давно друживший с Санькой. Маврин в раннем детстве остался круглым сиротой, воспитывался в интернате и после окончания семилетки сразу пошел работать. Андрей уважал его за смелость и молодечество. Неглупый и настойчивый, Санька внутренне был сильнее Мохова. Как ни пытался Андрей урезонить друга, разговоры их всегда кончались ничем.

Маврин высмеивал Мохова, а тот, остро чувствуя свое бессилие и досадуя на приятеля, все же порвать дружбу с ним не мог.

Однажды вся компания появилась в клубном зале, когда спектакль уже кончился и молодежь собиралась танцевать. Маврин был сильно навеселе. Зеленые глаза его сухо блестели, он громко ругался и, размахивая руками, пытался пригласить кого-нибудь из девушек на вальс.

— Не хотите? Вот как! Значит, только с актерами водитесь? Мы сейчас вашим актерам покажем!

Казалось, скандала избежать нельзя. Девочки сбились в кучу. Санькина свита пересмеивалась и отпускала шуточки. Появился встревоженный завклубом. Но он не успел вмешаться. Павел, широко расставив руки, подошел к Маврину:

— Ты-то мне и нужен! Хорошо, что пришел! У нас тут игра затевается в кошки-мышки, вернее в обыкновенные жмурки. Слыхал про такую детскую забаву? Вот и кошка! — показал он на Петра Таштыпаева. — Вы, ребята, начинайте играть, а мне с Александром Ивановичем поговорить нужно.

Пете завязали глаза, играющие разбежались, поднялся визг, беготня, и не успели Санькины товарищи оглянуться, как оказались одни в середине зала. «Кошка» подбиралась прямо к ним, и ничего не оставалось, как спасаться. Они тоже кинулись в стороны. Игра началась горячо и шумно.

А Павел, дружелюбно оттесняя Саньку к дверям, вывел его в коридор, потом на лестницу, в раздевалку, а там вышел с ним за дверь — да так в тот вечер больше в клуб и не вернулся.

Потом он рассказал товарищам, что Маврин, очутившись на улице, полез драться. Павел с силой встряхнул его, вывел на дорогу и сказал:

— Ступай домой и больше пьяным в клуб не являйся, пока в приисковое управление не заявили. Понял?

— Что ты сволочь — я понял! — заорал Санька.

Нелепо махая непослушными руками, он наскакивал на Павла и наконец сильно ударил его в грудь.

Заварухин сначала оборонялся, а потом, обозлившись, стал давать сдачи. Хоть был он высок и силен, ему нелегко удалось справиться с вертким и ловким парнишкой. Они долго возились и пыхтели в снегу. Наконец Павел вскочил и стал отряхиваться. Поверженный Санька, лежа в сугробе, сначала ругался, потом затих и вдруг всхлипнул. Павел прислушался: да, смельчак и наглец Маврин плакал, как плачут ребята от стыда и злости.

Тогда Павел сгреб ослабевшего от водки и возни Саньку и понес его в общежитие.

— Пусти! — хрипел Маврин. — Хватит, поиздевался!

— Молчи, дурак! — отвечал Павел. — Пусти тебя — ты назло замерзнешь, а потом за тебя отвечай!

В общежитии он положил Маврина на кровать, снял с него сапоги и сел рядом. Саньку, видимо, мутило. Он притих. Других ребят в комнате не было. Ночная смена работала, а свободные Санькины друзья играли в клубе в кошки-мышки.

— Скверно тебе? Может, воды дать? — спросил Павел.

— Иди ты к чорту! Доктор выискался!.. — сумрачно проворчал Санька и отвел глаза.

В них уже блеснула привычная мавринская усмешка. Санька всеми силами старался сдержать ее, но, снова встретившись глазами с Павлом, не стерпел. Враги дружно захохотали. Потом начался разговор.

На вопросы, о чем он говорил с Мавриным, Павлик отвечал: «Так, вообще… О жизни». Заварухин не упрекал Саньку, а тот не давал никаких обещаний, но отношение его к комсомольскому секретарю изменилось с этой ночи. Охота дразнить школьников и мешать их делам пропала. Санька долго не показывался в клубе, а когда пришел со своей ватагой, то все держались пристойно.

С Павлом у него возникла своеобразная дружба. Раз в два или три месяца Маврин зазывал к себе в общежитие Заварухина. Там происходили большие разговоры, и в них участвовали все Санькины друзья. Павел поговорил о Маврине с Николаем Сергеевичем. Старый мастер стал присматриваться к Саньке и перевел его на более интересную работу. Он оценил живого, смышленого парня, хлопотал о нем в завкоме и добился того, что Саньку откомандировали в город на курсы. На фронт Павел уходил, когда Маврина уже не было на прииске…

Все это живо вспомнилось Тоне сегодня. После концерта Маврин снова подошел к ней в раздевалке.

— Вы что же, вернулись опять сюда работать? — спросила Тоня.

— Вернулся… — рассказывал Санька. — Полтора годика отучился. Кончил курсы с отличием… Только сегодня приехал. Опять думаю к папаше вашему, к Николаю Сергеевичу. Отдельную комнату мне с товарищем в общежитии обещали…

— Это хорошо…

— А вы, значит, нынче на аттестат идете?

Маврин говорил необыкновенно вежливо и тихо. Он заметно важничал и старался не выйти из роли солидного, сознательного парня, лучшего курсанта, присланного на прииск для ударной работы.

— Да, скоро начнутся выпускные экзамены.

— Так… Ну, кое-кого еще повидать надо… Пожелаю всего наилучшего.

Тоня протянула Саньке руку. Понизив голос, он сказал:

— Извиняюсь… А секретарь-то… Паша… Ничего, значит, в точности неизвестно?

— Нет.

— Эх!..

Тоне показалось, что Маврин выругался про себя. Но яркие глаза его были нежны и печальны, когда он спросил:

— Не найти такого другого, а, девушка?

И Тоня ответила ему искренне и просто:

— Нет, не найти, Саня.

— Да. Вот и ребята говорят. Все его уважали, а я-то уж…

Он хотел еще что-то сказать, но махнул рукой и отошел. Тоня стояла опустив глаза. Опять пришло к ней сознание большой потери, точно она только сейчас, сию минуту, узнала, что больше никогда не увидит Павлика. Ей показалось невозможным идти домой с Лизой, слушать оживленную болтовню.