Пал Иваныч из Пушечного

И выдал на прощанье Ване:

— А тебя, друг, если так по-сонному станешь ворочаться, не только мальчишка-ремесленник, а и свои же дети нехорошо станут звать. Шевелиться, шевелиться надо, вот оно что!

Ушел мастер — и Ваня притих, даже в «воронилку» по Пашкиной команде побежал почти что бегом, только ноги волочил по-прежнему. Леший с тобой! Пашка был доволен уж и тем, что Александр Ильич не отругал его.

Пашка поступил в ремесленное после шестого класса, как только началась война. Так тогда получилось: проводил папку на фронт с первой заводской командой добровольцев, а назавтра — первый день занятий в училище. А в августе, после месяца учебы, пришел уже в цех, на сборку 76-миллиметровой полковой пушки. Соорудили ему подставочку к верстаку — такой деревянный трап — робь, Паша! Отбегал, отыграл свое. Как поет дядя Игнат:

Ох, и уставал первое время! Домой еле тащился. Бушлат замасленный, длинный, ниже колен, рукава висят… И однажды уснул в цехе. Сел на пушечный лафет, привалился к замку, запахнулся бушлатиком… Не помнится, что уж и снилось. Очнулся — кто-то трясет за плечо. Поднял голову — сверху смотрят сквозь круглые железные очки строгие глаза Александра Ильича Спешилова.

— Как тебя зовут, мальчик? — спросил старший мастер.

— Пашка.

— Ты, Паша, больше на работе не спи. Это не полагается. Цех для того нам, чтобы здесь трудиться, делать дело. Ведь ты же теперь рабочий человек, должен понимать!

Пашка аж заревел тогда со стыда. Сам старший мастер выговорил, словно последнему лодырю! И с тех пор старался завоевать доверие Спешилова. Тот в самом деле стал его скоро отличать: что-что, а работник Пашка был хороший — кропотливый, добросовестный. Пока не сделает, как надо, никогда не отойдет от верстака или от пушки.

6

В пересменки цех не снижает ритма: пришел — сразу включайся в работу, некогда рассусоливать. Только и успеваешь поздороваться кое с кем да перекинуться шуткой-другой.

По сравнению с иными цехами, в сборочном мужиков работает довольно много: золотой фонд потомственных пушкарей-мастеровых директор завода Быховский сохранил, несмотря ни на что, и бережет его как зеницу ока. И все равно — уходят на фронт, хоть Быховский и грозит трибуналом таким рабочим как дезертирам трудового фронта. Но все-таки на прицельном участке, сборке замков, подгонке требующих точности деталей в цехе сидят опытные рабочие. А вот в цехах, где работают станочники — сверловщики, фрезеровщики, токаря, — там почти одни только женщины да ребята, вчерашние школьники. Мальчишки, девчонки, Пашкины ровесники. Поставят им трап, чтобы удобнее было управляться со станком, они и работают. А норму надо дать взрослую, тут никаких скидок! Валька Акулов осунулся, совсем стал костлявый, злой, чуть что скажешь не по нему — вскидывается, прет драться. И все равно скучно, когда долго его не видно! И без Игната скучно, и без Зойки… Только никуда не выберешься — некогда.

Обедали ремесленники в заводской столовой, по талонам, чтобы не терять времени на дорогу на фабрику-кухню и обратно. Хоть не больно сытно, а все-таки похлебаешь супу, поешь каши или картошки, порой достанется крохотная котлетка или рыбки кусок, запьешь это дело горячим чаем — жить становится гораздо веселее. После обеда, если выйдешь компанией, можно и потолкаться, и погонять «глызку». И ребята стараются вовсю, словно хотят отдать маленькому промежутку свободного времени то детское, что еще осталось у них. Потому что дальше — снова работа, там не пошутишь, не побегаешь, не потолкаешься.

7

Когда Пашка сегодня возвращался с обеда в цех, его подозвал к себе начальник цеха, Сергей Алексеевич Баскаков:

— Пал Иваныч, иди-ко сюда! Вот что: ты покуда работай, но настраивайся идти домой. Мать приходила на проходную, велела передать: был дома твой старший брат, Дмитрий. Он сегодня уходит на фронт. Я уже послал за Васильковым, он тебя подменит.

Вот это дела — Дима уходит на фронт! Так ведь он мало проучился, еще и двух месяцев не исполнилось! Ну так и что? Он и так грамотный, до войны техникум закончил. Ему, наверно, можно дать портупею и по кубику в петлицы.

Пашка дождался сменщика, Сашу Василькова, тоже ремесленника, и побежал домой.

— Мамка, где Дима?

— Да ведь он на минутку всего заскочил, Павлик, его совсем ненадолочко отпустили! Сказал: сегодня к вечеру будут отправлять. Я сама-то не могу так далеко бежать, ты иди один, шанежек вот отнеси ему, я напекла…

Мамка болела: зимой ездила менять вещи на продукты и застудились; ноги ходили плохо, пухли, она лечила их мазями, растирала, парила в бане. Да только плохо это помогало.

Пашка взял узелок с шаньгами, и — через Рабочий поселок, через картофельные поля, через Егошиху — к Красным казармам.

Дима ждал его, встретил возле пропускного пункта, обнял:

— Здорово, Пашка! Здорово, рабочий класс!

— Привет! А почему ты не в портупее? Ты ведь на командира учился?

— Учился, братка, да недоучился. Все училище уходит на фронт, под Сталинград.

— О-о, ну, вы там дадите гитлерюге по зубам!

— Дадим, дадим… Ну, я пойду, мне надо еще там кой-чего сделать, потом нас будут строить, а после — на станцию. Ты меня жди, я в строю крайним встану, кликну тебя.

Пашка остался возле пропускного пункта ждать. Бегали туда-сюда командиры и красноармейцы, из-за забора, со строевого плаца, доносились топот марширующих людей, команды. Пашка ежился: становилось холодновато.

Вдруг из глубины военного городка послышалось пение:

мощно взметывался припев. Потом песня оборвалась, высокий срывающийся голос крикнул: «Батальо-он!» «Р-рота-а!» — гаркнули несколько голосов вослед. «Взво-од!» — маленьким хором спели командиры рангом пониже. И стало тихо — если это тишина, когда люди молчат, но в невероятном напряжении рубят с грохотом брусчатку сотни кованых командирских сапог и солдатских ботинок. Все, кому попадался на пути курсантский строй, шагающий на фронт, — будь то хоть красноармеец, хоть полковник, — становились смирно и брали под козырек.

Пашка тоже вытянулся, руки по швам, сердце у него билось часто-часто. И вслушивался, вглядывался в отбивающих мимо него шаг курсантов, боясь пропустить Диму. Увидав его шагающим с краю одной из шеренг, бросился: «Я здесь!» Дима поймал тянущуюся к нему ладонь брата, задержал ее в своей руке на мгновение, и Пашка повеселел, побежал рядом с шеренгой.

Когда вышли за ворота училища, была команда перейти со строевого шага на обычный. Слышны стали разговоры, смешки, кое-кто запалил папироску… Провожающие шли рядом с колонной: мужчины, женщины, ребятишки. Они окликали шагающих в строю родственников, переговаривались с ними.

Путь, по Пашкиным понятиям, предстоял неблизкий: от Красных казарм аж до Перми-Второй!

— Дима, Дим! — сказал он. — Что это вас на машинах не везут? Ведь далеко идти! Устанете, как будете службу править?

Брат и идущие рядом с ним курсанты засмеялись.

— Эх ты, Пашка! Разве же это для нас путь? Это для нас чепуха, вот что! Мы же пехота, разве ты забыл? «Пехота, сто верст прошел, и еще охота», — вот как про нас говорят. На войне, братка, любой марш может быть, а нас ведь на командиров готовили.

— Готовили, готовили… Кубик-то в петлицу уж могли бы дать!