Красное небо

- Хлопцы... Степа! Коля! Да перестаньте ж вы! - суетился вокруг нас Петрусь.

Но нам было не до него. Мы все больше приходили в ярость.

Вчера в сумерках, пригнав с поля овец и успев схватить со стола краюху хлеба, я помчался к школе. Кругом - ни души, и мы решились, вынули стекло в том классе школы, где стояли два шкафа с книгами. Я полез первым, за мной Петрусь, и только потом, еще раз осмотревшись по сторонам, Степа.

Я уже говорил - опоздали мы спасти школьную библиотеку. Дверки шкафов были взломаны, весь пол в классе был завален изорванными книгами и тетрадками. В противоположных углах класса из парт были сооружены баррикады, из-за них, видимо, и перебрасывались книгами те, кто так мерзко "похозяйничал" здесь до нас. "Гады, ох, гады!.." - чуть не плакал Петрусь, роясь в бумажном хламе.

Мы переворачивали горы бумаг, чихали и кашляли. Тогда я и нашел под партой "Миколку-паровоза" и "Тиля Уленшпигеля", сунул под рубаху. Еще мне попался Пушкин без начала, без конца.

И вдруг послышался за окном голос бабки Настуси: "А кыш, кыш, кыш... Нету на вас управы..."

Мы допустили большую ошибку. Нам надо было притаиться за партами, и дотошная бабка, которая никак не могла забыть, что была до войны сторожихой в школе, прошла бы мимо, ничего не заметила. А Степа, как заяц, прыг к другому, застекленному окну, и давай греметь защелками да крючками. Хотел первым задать стрекача. Тогда и я бросился к нашей дырке в окне, быстренько просунул наружу руки с книгой и голову.

Держаться было не за что, я задрыгал ногами и руками, как лягушонок, потом швырнул книгу в траву. "Ах, ворюги! Ах, негодники, снова вы тут..." Настуся подбежала, подняла книгу и давай дубасить меня по голове, по плечам. Никогда не думал, что Пушкиным (даже без обложки) можно так оглушить! Я задергался сильнее, перевешиваясь наружу, и нырнул под ноги бабки - лбом в какой-то камень.

Ойкнула бабка с перепугу, а я подхватился и - ходу. Видел, как впереди бежали огородами, только пятки сверкали, Степа и Петрусь. Длинноногий Степа так прыгал через проволоку, словно сдавал на значок ГТО на школьных соревнованиях. А Петрусь бросился под заграждение, прополз на четвереньках. Но, видимо, не рассчитал, зацепился лбом за колючки...

И Степа еще уверяет, что не удирал! Да трус он самый и есть!..

- Вот... Вот... Вот тебе... - уселся наконец на меня верхом Степа.

Что было бы дальше, не знаю. Наверное, Степа хорошенько бы меня поколотил и мы поссорились бы навсегда.

- Ха-ха-ха! - послышалось неожиданно из-за стены гумна. - Ну-ка, еще разок - кто кого? Ха-ха-ха...

Оторопевший Степа соскочил с меня и нырнул под ворота.

Я сел, отряхиваясь, и увидел в щели Танины глаза. Темные-темные... Они глядели дерзко и смело и не были такими грустными, как там, около груши-цукровки.

Мои злые слезы сразу высохли.

Выследила!..

Вдруг глаза пропали. За стенкой послышалась возня, в гумне запрыгали тени.

- Лезь! Ну!.. - послышался минуту спустя грозный голос Степы.

Нам видно, как возле ворот замерли друг против друга две пары босых ног. Те, что поменьше, потоптались, подогнулись. Таня стала на коленки, с интересом заглянула под ворота, и вдруг ловко и быстро, как ящерица, юркнула к нам.

Вслед за ней пролез и Степа, схватил Таню за руку выше локтя и повел прямо в угол. Может, он боялся, что она вспорхнет, как пташка, и улетит?

Подойдя к нам, Таня повела, освобождаясь, плечиком, стыдливо поправила на груди платье. Степа тут же, словно обжегшись, отдернул руку. Чтоб скрыть растерянность, сказал:

- Садись, шпионка! Судить будем...

- Что-о?! Ха-ха-ха! - громко захохотала она. - Это ты меня будешь судить, цапля? - обратилась она к Степе. - А может, ты, воробышек? - к Петрусю. - Или ты, сыч надутый? - это уже ко мне.

Мы растерялись - атака была слишком напористой. Не успели ничего ответить, а девчонка опять подсыпала жару:

- Я все слышала и видела, герои... Чуть не умерла от смеха. А вообще примите и меня в свою компанию. Авось не испугаюсь, если еще куда полезете.

- Мы девчат не принимаем! - отрезал я.

- Не женское дело с немцем воевать... - пропищал Петрусь и шмыгнул носом.

- Ага! И катись отсюда колбасой... Ну! И держи язык за зубами, не то... - Степа потряс возле ее носа кулаком.

Видно, здорово обиделся за "цаплю". Ловко она подметила!

- Ну и черт с вами, вояки желторотые! - выкрикнула Таня и скользнула в подворотню.

- Ух! - аж задохнулся от злобы Степа и бросился было за ней.

А я припал к щели между бревнами. Таня заметила меня, показала язык - и исчезла в конопле.

Дерзкая девчонка...

Я вдруг почувствовал, что уже больше не сержусь на командира.

Меня охватило безразличие ко всем нашим делам. Плохое настроение, наверное, было и у Петруся. Он сидел тихо, морщил лоб и был похож на нахохлившегося воробья.

Степа возвращался от ворот медленно, загребая ногами солому. Видимо, и он думал о том, что мы делаем не то, что надо.

А что надо? Что можно было придумать, чтобы насолить немцам? Да и немца в деревне еще ни одного не было!

- Выкладывайте, что нашли за эти дни... - собрался наконец с духом командир.

Мы вывернули карманы. У Петруся было штук десять патронов к русским винтовкам и кусок пустой пулеметной ленты. Я вынул горсть розовых, толщиной в карандаш, палочек. Взрыватели... Они здорово стреляют, если бросить в костер, и пацаны ни за что не хотели отдавать. Пришлось задобрить их чужими цукровками. А раньше, в самом начале войны, было проще: и винтовки находились, и гранаты, и противогазы.

- У меня припрятан затвор и штык, - сказал Степа, сгребая наши припасы себе в карман.

Передаст все брату Сергею - мы знали это.

Сергею шел уже семнадцатый год, и у него была своя тайна.

II

До войны в нашей деревне никто уже не отмечал религиозных праздников. А теперь, при немцах, вдруг все сделались набожными. Мать тоже где-то достала икону - старика с длинной седой бородой. В одной руке он держал что-то похожее на книгу, три пальца другой руки были подняты и сложены так, будто он набрал ими соли и сейчас высматривает, куда бы сыпануть.

За деревней, с одного и другого конца, вкопали кресты. Высоченные кресты, дубовые. За дубом ездили куда-то в лесные деревни: своего леса у нас поблизости не было. Ставили кресты мужчины постарше, выкрикивая: "Еще раз ... зяли!!!" Больше всех суетился и давал советы беспалый Панас - отец Петруся. Хоть и не было у него пальцев на левой руке - отрезала силосорезка, - с топором и пилой он управлялся ловко: делал прорези в дубовом бревне, выдалбливал долотом гнездо для перекладины, затесывал и прибивал. Руководил и работал за троих. Землю вокруг крестов дядьки утрамбовывали толстенными колами, вгоняли туда и камни. Чтоб крепче стояли...