Золотые росы

- Говорят, тут у вас артистка появилась, представление дает, охота и мне посмотреть...

Я с удовольствием расставила в комнате стулья и сделала "сцену". Зрителей усадила на длинную лавку - и представление началось.

Я разрывалась, играя за троих, и, если публике было что-нибудь непонятно, то останавливалась и давала пояснения.

Пришла Зинка. Я обрадовалась.

- Давай вместе играть, - предложила я. - Ты кого хочешь: хозяина или хозяйку?

- Хозяина, - помявшись, сказала Зинка.

Мы начали сначала. Но уже через несколько минут выяснилось, что Зинке со своей ролью не справиться. Она двигалась "по сцене" неуверенно, смущалась и забывала, что нужно делать и говорить. Пришлось остановить пьесу и поменяться ролями. Я заправила платьишко в шаровары и для большей убедительности напялила на голову Ленькину шапку. Не хватало только усов, но и без них дело пошло на лад. Публика была довольна и вслух высказывала свои замечания. Дед Сашка был явно на стороне незадачливого хозяина. При каждой новой его неудаче он огорченно восклицал:

- Ох ты, мой хлопчик бедненький, как тебе лихо привелось...

Я разошлась вовсю. Теперь мне уже казалось, что передо мной не картонная коробка из-под игрушек, а настоящее корыто и не бабушкин сундук, а печь... Мешало лишь то, что нужно было говорить еще слова и за бабку, сидящую на печи.

- Бабушка, - взмолилась я, - помоги. Говори вместо бабки, ладно?

- А что говорить-то? - спросила бабушка.

- Ну, я же сколько раз тебе рассказывала, неужели не помнишь?

- Что-то не помню, - отмахнулась бабушка.

- Ну, говори что хочешь. Подсказывай в общем, что делать нужно...

- Ну ладно, - согласилась бабушка.

Я стала играть дальше. Бабушке трудно и за зрителя, и за актера. Она то совсем забудет про свою роль - сидит и хохочет, то вдруг спохватится и бухнет невпопад:

- За водой сходи, внученька...

- Бабушка, я же не внученька, а хозяин, и за водой мне не надо. Подсказывай, чтобы я теленка напоила, - расстроенная, говорю я.

Публика хохочет еще больше. И вдруг в самый разгар нашего спектакля я слышу скрипучий старческий голос:

- Ох ты господи, щи не забудь посолить...

Я даже не заметила, кто это начал мне помогать. Дело у меня снова пошло на лад, и я под бурные аплодисменты зрителей закончила свое выступление.

- Ну, молодец, - сказала мама, - здорово играла, и Зина тоже.

И тут я спохватилась.

- А кто же это так здорово за бабку говорил? - спросила я.

Взглянув на мамино лукавое лицо, я все поняла:

- Ой, мамка, да ведь это же ты! И на спектакле ты играла, а мы с Зинкой весь вечер гадали...

- Не узнали? - засмеялась мама.

- Ты как артистка настоящая! - сказала я.

- Вы с Зиной получше меня артистки - целую пьесу разыграли, - сказала мама.

Я взглянула на покрасневшую от смущения Зинку и самодовольно подумала: "Разыграла бы она без меня! Это ей не на лошади ездить..."

НА ОЛИМПИАДУ

Почти каждый вечер играли мы с Зинкой свой спектакль, и всегда находились желающие его посмотреть. Однажды Вера Петровна сказала:

- Я думаю, девочки, надо вам подготовить что-нибудь и выступить в городе, на олимпиаде.

Я захлопала в ладоши, а Зинка вытаращила глаза и испуганно прошептала:

- В городе? Да я помру со страха...

- Не помрешь, - заверила я ее, - в городе знаешь как? Совсем не страшно. Вот увидишь...

Мама с Верой Петровной советовались, какой номер нам придумать.

- Может быть, танец? - предложила Вера Петровна.

Мы попробовали, но сразу же выяснилось, что с танцем ничего не выйдет. Я не могла справиться со своими ногами, и они выделывали такое, что мне хотелось плакать. Тогда мама предложила песню.

- Красную Шапочку! - обрадовалась я.

- И в самом деле, - сказала мама, - сделаем ее с костюмами. Ты будешь Красная Шапочка, а Зина - волк...

На том и порешили. До олимпиады оставалось не больше десяти дней, и мы срочно принялись за работу. Мама выкрасила в красный цвет старую простыню и теперь шила мне юбку с белым передником и маленькую шапочку. Вера Петровна делала для волка маску. Мы с Зинкой пели. У Зинки от волнения совсем пропал голос, и она хрипела так, как, наверно, не хрипел ни один настоящий волк, даже самый старый. Зато я чувствовала себя именинницей, и мой голос звенел по всему дому. Даже тетка Поля, глядя на меня, умильно улыбалась.

И вдруг случилось несчастье. Накануне того дня, когда нам уже надо было уезжать, я проснулась утром и сразу почувствовала, что горло, как обручом, сдавила боль. Я попробовала запеть, но сиплые звуки, вырвавшиеся из моего рта, были совсем не похожи на звонкую песню веселой Красной Шапочки. Размазывая по лицу слезы, я поплелась в кухню.

- Допрыгалась! - сердито набросилась на меня бабушка. - Говорила тебе: "Не носись по холодным сеням раздетая", так нет же. Ног под собой не чуяла... Марш в постель!

В школу я в тот день не пошла. Меня уложили в постель и начали лечить. Первым делом мама мне запретила разговаривать, а бабушка стала поить горячим молоком с содой. Я сидела с завязанным горлом и страдала: от противного молока и от сознания, что все пропало.

После школы прибежала Зинка. Узнав, в чем дело, она расстроенно вздохнула и уселась рядом, украдкой посматривая на разложенные костюмы.

- Может, еще пройдет? - с надеждой спросила она.

Я вытянула шею и попробовала глотнуть. Боль острым комком прокатилась по горлу. Страдальчески взглянув на Зинку, я покачала головой, и две крупные слезины поползли у меня по щекам.

- Ну ничего, не горюй, - принялась успокаивать меня Зинка. - В другой раз поедем. Может, летом... А что, в городе летом лучше или зимой? спросила она.

Я начала объяснять жестами. Зинка смотрела-смотрела и вдруг рассмеялась.

- Я все равно ничего не понимаю, - сказала она и со вздохом добавила: - Может, когда-нибудь сама увижу...

Мне было жаль Зинку, и я чувствовала себя виноватой перед нею, но все же меня тешила мысль, что я все-таки главнее ее и без меня она ничего не может. Ведь заболей Зинка, я спела бы всю песню одна, а она не споет.

Зинка ушла, и ко мне начал приставать Ленька.

- Ну-ка, открой рот, покажи, что там у тебя.

Я покорно исполнила его просьбу.

- Ух, красно как! - сказал он восхищенно. - А ты знаешь что: сделай будто так и надо. Вроде это волк схватил тебя за горло...

- Отстань! - сказала я, рассердившись.

- Ага! - торжествующе сказал Ленька. - Ты же можешь говорить. Может, ты и петь сможешь? А ну, попробуй!

Я сдуру послушалась и, открыв рот, выдавила из себя жалобный писк. Ленька расхохотался, а я с досады толкнула его ногой.

- Еще и толкается, - обиженно сказал он. - Я для нее стараюсь, а она толкается...

- Ну как, не лучше тебе? - через каждые полчаса спрашивала бабушка.

Я только качала головой.

После обеда тетка Поля принесла старый чулок, наполненный теплой золой.

- Вот, - сказала она, - самое верное средство...

Чулок обвязали мне вокруг горла, мама дала еще выпить какую-то таблетку, и я, пригревшись, уснула. Проснулась, когда окна уже голубели вечерними сумерками. На маленькой скамеечке сидела красная от плясавших языков пламени бабушка и помешивала кочергой в печке. Рядом, пригорюнившись, стояла Зинка.

Проглотив слюну и прислушавшись, я не почувствовала такой острой боли, как раньше.

- Бабушка, не болит! Прошло уже, - радостно закричала я.

- Вот и хорошо, только молчи. Нельзя тебе пока разговаривать, сказала бабушка.

Зинкины глаза засияли надеждой. Из-за перегородки вышла мама, укладывавшая Лилю спать.

"Поедем?" - спрашивала я глазами.

- Не знаю, что и делать, - нерешительно сказала мама.

- Я сбегаю за Верой Петровной! - метнулась к двери Зинка.

Тетка Поля, узнав, что мне полегчало, уверенно сказала:

- К утру все пройдет. Еще теплой золы наложим...