Читаем дома с мамой. Для детей 2-3 лет

– Ну, посмотрю я. Пока поешь моего ржаного хлебца!

С радостью схватила его Малашечка и ну есть да братца кормить!

– Такого-то хлебца я отроду не видала – словно пряник-коврижка!

А печка, смеючись, говорит:

– Голодному и ржаной хлеб за пряник идёт, а сытому и коврижка вяземская не сладка! Ну, полезай теперь в устье – сказала печь, – да заслонись заслоном.

Вот Малашечка скоренько села в печь, затворилась заслоном, сидит и слушает, как гуси всё ближе подлетают, жалобно друг дружку спрашивают:

– Ту-та, ту-та? Ту-та не-ту!

Вот полетали они вокруг печки. Не нашед Малашечки, опустились на землю и стали промеж себя говорить: что им делать? Домой ворочаться нельзя: хозяйка их живьём съест. Здесь остаться также не можно: она велит их всех перестрелять.

– Разве вот что, братья, – сказал передовой вожак, – вернёмся домой, в тёплые земли, – туда Бабе-Яге доступа нет!

Гуси согласились, снялись с земли и полетели далеко-далеко, за синие моря.

Отдохнувши, Малашечка схватила братца и побежала домой, а дома отец с матерью всё село исходили, каждого встречного и поперечного о детях спрашивали; никто ничего не знает, лишь только пастух сказывал, что ребята в лесу играли.

Побрели отец с матерью в лес да подле села на Малашечку с Ивашечкой и наткнулись. Тут Малашечка во всем отцу с матерью повинилась, про всё рассказала и обещала вперёд слушаться, не перечить, не привередничать, а есть, что другие едят.

Как сказала, так и сделала, а затем и сказке конец.

Лиса и медведь

Жила-была кума-Лиса; надоело Лисе на старости самой о себе промышлять, вот и пришла она к Медведю и стала проситься в жилички:

– Впусти меня, Михаиле Потапыч, я лиса старая, учёная, места займу немного, не объём, не обопью, разве только после тебя поживлюсь, косточки огложу.

Медведь, долго не думав, согласился. Перешла Лиса на житьё к Медведю и стала осматривать да обнюхивать, где что у него лежит. Мишенька жил с запасом, сам досыта наедался и Лисоньку хорошо кормил. Вот заприметила она в сенцах на полочке кадочку с мёдом, а Лиса, что Медведь, любит сладко поесть; лежит она ночью да и думает, как бы ей уйти да медку полизать; лежит, хвостиком постукивает да Медведя спрашивает:

– Мишенька, никак, кто-то к нам стучится?

Прислушался Медведь.

– И то, – говорит, – стучат.

– Это, знать, за мной, за старой лекаркой, пришли.

– Ну что ж, – сказал Медведь, – иди.

– Ох, куманёк, что-то не хочется вставать!

– Ну, ну, ступай, – понукал Мишка, – я и дверей за тобой не стану запирать.

Лиса заохала, слезла с печи, а как за дверь вышла, откуда и прыть взялась! Вскарабкалась на полку и ну починать кадочку; ела, ела, всю верхушку съела, досыта наелась; закрыла кадочку ветошкой, прикрыла кружком, заложила камешком, всё прибрала, как у Медведя было, и воротилась в избу как ни в чём не бывало.

Медведь её спрашивает:

– Что, кума, далеко ль ходила?

– Близёхонько, куманёк; звали соседки, ребёнок у них захворал.

– Что же, полегчало?

– Полегчало.

– А как зовут ребёнка?

– Верхушечкой, куманёк.

– Не слыхал такого имени, – сказал Медведь.

– И-и, куманёк, мало ли чудных имён на свете живёт!

Медведь уснул, и Лиса уснула.

Понравился Лисе медок, вот и на другую ночку лежит, хвостом об лавку постукивает:

– Мишенька, никак опять кто-то к нам стучится?

Прислушался Медведь и говорит:

– И то, кума, стучат!

– Это, знать, за мной пришли!

– Ну что же, кумушка, иди, – сказал Медведь.

– Ох, куманек, что-то не хочется вставать, старые косточки ломать!

– Ну, ну, ступай, – понукал Медведь, – я и дверей за тобой не стану запирать.

Лиса заохала, слезая с печи, поплелась к дверям, а как за дверь вышла, откуда и прыть взялась! Вскарабкалась на полку, добралась до мёду, ела, ела, всю серёдку съела; наевшись досыта, закрыла кадочку тряпочкой, прикрыла кружком, заложила камешком, всё, как надо, убрала и вернулась в избу.

А Медведь её спрашивает:

– Далеко ль, кума, ходила?

– Близёхонько, куманёк. Соседи звали, у них ребёнок захворал.

– Что ж, полегчало?

– Полегчало.

– А как зовут ребёнка?

– Серёдочкой, куманёк.

– Не слыхал такого имени, – сказал Медведь.

– И-и, куманёк, мало ли чудных имён на свете живёт! – отвечала Лиса.

С тем оба и заснули.

Понравился Лисе медок; вот и на третью ночь лежит, хвостиком постукивает да сама Медведя спрашивает:

– Мишенька, никак, опять к нам кто-то стучится? Послушал Медведь и говорит:

– И то, кума, стучат.

– Это, знать, за мной пришли.

– Что же, кума, иди, коли зовут, – сказал Медведь.

– Ох, куманёк, что-то не хочется вставать, старые косточки ломать! Сам видишь – ни одной ночки соснуть не дают!

– Ну, ну, вставай, – понукал Медведь, – я и дверей за тобой не стану запирать.

Лиса заохала, закряхтела, слезла с печи и поплелась к дверям, а как за дверь вышла, откуда и прыть взялась! Вскарабкалась на полку и принялась за кадочку; ела, ела, все последки съела; наевшись досыта, закрыла кадочку тряпочкой, прикрыла кружком, пригнела камешком и всё, как надо быть, убрала. Вернувшись в избу, она залезла на печь и свернулась калачиком.

А Медведь стал Лису спрашивать:

– Далеко ль, кума, ходила?

– Близёхонько, куманёк. Звали соседи ребёнка полечить.

– Что ж, полегчало?

– Полегчало.

– А как зовут ребёнка?

– Последышком, куманёк, Последышком, Потапович!

– Не слыхал такого имени, – сказал Медведь.

– И-и, куманёк, мало ли чудных имён на свете живёт! Медвёдь заснул, и Лиса уснула.

Вдолге ли, вкоротке ли захотелось опять Лисе мёду – ведь Лиса сластёна, – вот и прикинулась она больной: кахи да кахи, покою не даёт Медведю, всю ночь прокашляла.

– Кумушка, – говорит Медведь, – хоть бы чем ни на есть полечилась.

– Ох, куманёк, есть у меня снадобьеце, только бы медку в него подбавить, и всё как есть рукой сымет.

Встал Мишка с полатей и вышел в сени, снял кадку – ан кадка пуста!

– Куда девался мёд? – заревел Медведь. – Кума, это твоих рук дело!

Лиса так закашлялась, что и ответа не дала.

– Кума, кто съел мёд?

– Какой мёд?

– Да мой, что в кадочке был!

– Коли твой был, так, значит, ты и съел, – отвечала Лиса.

– Нет, – сказал Медведь, – я его не ел, всё про случай берёг; это, значит; ты, кума, сшалила?

– Ах ты, обидчик этакий! Зазвал меня, бедную сироту, к себе да и хочешь со свету сжить! Нет, друг, не на такую напал! Я, лиса, мигом виноватого узнаю, разведаю, кто мёд съел.

Вот Медведь обрадовался и говорит:

– Пожалуйста, кумушка, разведай!

– Ну что ж, ляжем против солнца – у кого мёд из живота вытопится, тот его и съел.

Вот легли, солнышко их пригрело. Медведь захрапел, а Лисонька – скорее домой: соскребла последний медок из кадки, вымазала им Медведя, а сама, умыв лапки, ну Мишеньку будить.

– Вставай, вора нашла! Я вора нашла! – кричит в ухо Медведю Лиса.

– Где? – заревел Мишка.

– Да вот где, – сказала Лиса и показала Мишке, что у него всё брюхо в меду.

Мишка сел, протёр глаза, провёл лапой по животу – лапа так и льнёт, а Лиса его корит:

– Вот видишь, Михайло Потапович, солнышко-то мёд из тебя вытопило! Вперёд, куманёк, своей вины на другого не сваливай! Сказав это, Лиска махнула хвостом, только Медведь и видел её.

Про мышь зубастую да про воробья богатого

<…> Жил-был в селе мужичок, крестьянин исправный… у кого хлеб родится сам-четверт, сам-пят, а у него нередко и сам-десят! Сожнёт мужичок хлеб, свезёт в овин [6], перечтёт снопы да каждый десятый сноп к стороне отложит, примолвя: «Это на долю бедной братьи». Услыхав такие речи, воробей зачирикал во весь рот: