Отряд полосатых

Только через полчаса можно будет начать косовицу, после того, как ветер обдует на ржице росу.

Между прочим, отец всем своим видом выражал беспокойство. Вчера на этом поле они так и не успели закончить уборку ржи — осталось каких-то два-три гектара. И все из-за машин, которые всегда запаздывали к полному бункеру зерна.

Николка словно угадал мысли отца-комбайнера, сказал примирительно:

— Ты не горюй, папка, мы сейчас уйдем отсюда.

— А здесь кто дожнет? — спросил отец.

— Девчата серпами. Чего нам технику зря по ладошке гонять.

— А мы куда?

— На четвертое поле махнем!

— А председатель? Он те махнет!

— Так ведь выгода, папка! — воскликнул Николка. — Чистая выгода! Разве председатель против пойдет?

Отец внимательно посмотрел на сына. Перебивать не стал. Он знал, что Николка все уже продумал и взвесил, его следует выслушать до конца.

— Ты что-нибудь о групповом методе читал? — спросил со смешинкой Никрлка.

— Да газетки-то почитываю тоже, — усмехнулся отец.

— Так вот на четвертом поле мы спаримся с агрегатом Ивана Смирнова. Нам хватит одной зерновозочной машины. И даже одного помощника на оба комбайна… — горячо говорил Николка. — Вот сейчас, пока рожь обдувает, мы и погоним на четвертое!

Отец снова возразил:

— Что и говорить, выгода полнейшая… А председатель все-таки усечет. Самоуправство, скажет.

— Все мы тут хозяева, на равной ноге, — солидно произнес Николка и мигом вскочил на ноги. — Трогаем!

— Эх, будь что будет! — поднялся и отец.

…Рокочет комбайн, прыгает по ухабистой дороге. Косится на Николку отец и диву дается: здорово придумал сынок! Откуда только у него это берется? Должно быть, читает много. Да по теории-то он, Николка, пожалуй, забьет его, передового комбайнера своего колхоза и района.

А на востоке выпирает из-за горизонта огненно-малиновый шар солнца и ветерок озорной струится по нивам. Красному, погожему быть дню! Словно по заказу!

Еще издали приметили механизаторы: стоит председательский газик возле комбайна Ивана Смирнова. А когда стали подкатывать ближе, вышел вперед председатель, ноги расставил циркулем, руки упер в бока. Все знали эту председательскую привычку: либо разноса ожидай, либо доброе слово скажет.

— Держись, Николка! — крикнул на ухо сыну отец.

Он выключил мотор, посмотрел на председателя сверху вниз невинными глазами. А тот шагнул к комбайну, спросил вроде бы сурово:

— Кто велел на четвертое поле, Трофимыч?

— Сердце подсказало, Василий Петрович.

Только несколько мгновений молчал председатель, затем сказал одобрительно:

— Умное у тебя сердце, друг! Выводи машину вперед, группу комбайнов ты поведешь.

— Уж тогда не я, а мой Николка, — засмеявшись, сказал отец. — Это вся задумка его.

— Во-она как! — блеснул глазами председатель. — Ну, я ему за такое трудовое отличие повышение сделаю.

— На комбайн, на самостоятельную поставите?

— На ток отвезу, будет сам зерноочистительную машину обслуживать. А то при том шалопае она больше стоит, чем работает.

Хотел уж было отмахнуться Николка, начисто отказаться от новой должности, но отец сразу уловил его настроение. Произнес с гордой ноткой в голосе:

— Видал, какая нам честь, Николка! Везде мы на передних заставах! Знай наших!

Председатель сорвал несколько стеблей ржи, задумчиво свернул их в жгут.

— Не рановато начинаем? Влажновата ржица-то…

— В самый раз!

— Тогда слово в сторону, а дело в руки, — сказал председатель и отступил с дороги.

Загудела под уборочными машинами земля, стремительно кинулись вверх испуганные птицы. Комбайны вошли в хлеба.

— Ну, Николай, поедем принимать самостоятельную должность, — доброжелательно произнес Василий Петрович и дружески обнял Николку за плечи.

Начинался новый день большой хлебной жатвы.

Пионера звали Санькой

Затейливо виляя между пней и вывороченных корневищ, лыжня стелется по дну глубокого лесного оврага. Весело бежать по ней зимним морозным вечером, когда вокруг ветер не шелохнет ни одной заснеженной ветки, а сверху смотрят на тебя первые зеленоватые от стылого воздуха звезды.

Задержался нынче Санька Семенов в пригородной деревне, загостился у старшей сестры на молочнотоварной ферме совхоза. Конечно, надо было поспешить, пораньше выбраться домой, да залюбовался на лобастых тонконогих телят и вот припоздал малость, приходится затемно возвращаться в город. Впрочем, беда невелика: шесть километров на лыжах для Саньки все равно что за угол в гастроном сбегать за свежим батоном. Тем более дорогу он как пять пальцев знает…

Вверх по круче, словно подталкивая друг дружку, карабкаются молоденькие дубки и кусты орешника. Летом здесь особенная красота, пахучая тень, птичий гомон, а по ложу оврага, где сейчас виляет капризная лыжня, ласково плещется чистенький холодный ручеек. Не однажды по осени с товарищами из своего шестого класса приходил сюда Санька, чтобы набить орехами карманы да полазить по крутым заросшим склонам оврага.

Впереди над кронами деревьев начало светать. Санька знает: это от палевого зарева, что висит над городом от уличных фонарей. Больше половины пути он уже одолел, скоро и дом родной…

В квартире у Саньки светло, уютно, много света. В углу сияет матовым экраном «Рекорд». Мать, должно быть, уже пришла с работы, жарит на газовой плите картошку с салом. Санька поест, выпьет горячего чая и сядет к телевизору. Ровно в девятнадцать ноль-ноль покажут художественный фильм о пограничниках. Саньке такие кинокартины по душе — ведь отец служил когда-то на дальневосточной границе.

Санька остановился, смахнул с ресниц иней — а то стаивает, застилает глаза влажной пеленой. Удовлетворенно хмыкнул: хорошо все-таки сделал, что уроки сразу же после школы выучил, теперь, глядишь, свободен. Предвкушая радость близкого квартирного уюта, снова хотел ринуться по лыжне дальше, но вдруг насторожился. Что это, будто застонал кто-то невдалеке?..

Санька затаил дыхание.

— Да чтоб тебя черти подрали… Ох, — донесся до него слабый голос.

Откуда это? Санька навострил уши.

— Ой-хо-хо! — снова послышался болезненный стон. Теперь Санька догадался, что голос исходит справа.

У паренька сначала от испуга покатились по спине крохотные льдинки. Первой мыслью было ударить оземь острыми концами палок и что есть силы рвануться к дому. Но в следующее мгновение Санька устыдился своего скоротечного малодушия, взял себя в руки. Он хоть и многим ребятам в своем классе уступал физически, зато в его маленьком сердце стучала горячая кровь.

— Кто там, хворый, что ли? — нарочно грубовато крикнул Санька.

— Помоги, гражданин… Не оставь на стуже, — слабо произнес кто-то за кустом.

Санька свернул направо и увидел неловко сидевшего в снегу незнакомого человека. Тот был одет в легкую спортивную куртку, на левой вытянутой ноге вместо целой лыжи торчал обломок. С человеком случилось несчастье…

— Упали? — сразу поняв это, спросил Санька.

— Сверху спускался, на пень налетел. Одна лыжа — пополам… Ногу, видать, вывихнул да сам побился…

Вот беда: что теперь делать Саньке с этим пострадавшим лыжником? Он попытался было вправить незнакомцу ногу, но тот так взвыл от боли, что Санька тотчас отступился. А делать что-то обязательно надо, не оставишь человека зимой под открытом небом. Замерзнет, погибнет…

— Сами-то из города? — поинтересовался Санька.

— Разумеется. Выбрался вот прогуляться — и на тебе!

Санько озадаченно почесал под ушанкой затылок.

— Незавидная оказия..

Незнакомец потер снегом руки.

— Холодище собачий, вовсе я, парень, продрог…

— Надо выбираться из оврага на дорогу, это версты две будет, — решительно сказал Санька, внезапно почувствовав сам, как под легкое пальтецо стал проникать вездесущий морозец.

— Разве я смогу, — возразил человек. — Мне подняться и то мочи нет…

— Я* потащу на себе, я страсть какой крепкий, — запальчиво произнес Санька. — Я сумею. Когда мы в «Зарнице» воевали, нас учили, как выносить раненых.