Чистое золото

Короткий зимний день уже потускнел. На дворе школы ярко горел фонарь. Было морозно.

— Идемте скорее! — воскликнула Лиза. — Дома-то тепло небось!

Тоня и Нина тоже думали о теплом доме, обеде, собранном материнскими руками, и мирном вечере за учебниками. А Женя, остановившись на высоком школьном крыльце, почувствовала, как ей не хочется идти домой, где нет мамы, где темно и надо включить свет во всех трех комнатах, иначе будет казаться, что мама здесь и отдыхает у себя. Длинный зимний вечер трудно пробыть одной.

— Папа не раньше семи придет, — тихо сказала она.

— Ты что, Женечка? — не расслышала Тоня и, оглянувшись на подругу, мгновенно поняла. — Ты, может быть, к нам пойдешь? Мама рада будет, я тебе ягнят покажу. Смешные такие! Позанимаемся вместе.

— Да нет, Тося, — вздохнув, ответила Женя, — мне нужно дома быть к папиному приходу. Он не любит один…

— Двадцать раз вернуться успеешь, пока Михаил Максимович придет! — перебила Лиза. — Ах ты, бешеный парень! Что делает!

Это восклицание относилось к младшему Моргунову. Степа до сих пор околачивался на школьном дворе, хотя младшие классы давно кончили занятия. Бой, начавшийся в первое после каникул утро, затянулся надолго. Аккуратные насыпи снега, возведенные заботливым Мухамет-Нуром, школьным сторожем, рухнули и засыпали чистую дорожку. Мальчики, потные, красные, бестолково галдели, обсуждая какие-то тонкости игры. Среди них топтался Степа. Он был без шапки и ежеминутно наступал на длинный зеленый шарф, сползший с его шеи и одним концом зацепившийся за крючок ворота.

К ребятам спешил Мухамет-Нур. На его лице были отчаяние и негодование.

— Зачем так делать? — восклицал он. — Степа Моргунов, я тебе говорил «иди домой» или нет? Ты разве мальчик? Ты ненормальный человек! Мать скажет: «Это не мой сын!» Валенки портил, шапку терял…

Лиза прервала сетования Мухамета. Она подобрала Степину шапку, черневшую в сугробе, нахлобучила ее на голову мальчику, энергично замотала ему шею шарфом и крикнула:

— Сию минуту все по домам!

Ребята врассыпную бросились к воротам. Мухамет, тяжело вздохнув, снова взялся за лопату.

— Испортили вашу работу, Мухамет, — ласково сказала Тоня.

— Молодой еще, — ответил уже спокойно сторож. — Уроки слушать тяжело, бегать охота… Конечно, скучный ребенок тоже нехорошо. Вроде как больной… Ну, этот Степа очень веселый. Чересчур веселый… Даже не знаешь, что хуже.

Девушки посмеялись добродушию Мухамета и вышли на улицу.

— Ишь, улепетывает! — сказала Лиза, показывая на мчавшегося по дороге Степу, и сейчас же обратилась к Тоне: — Антонина, ты вот меня за Маню ругаешь, а зачем сама на Тольку накинулась? И Татьяну Борисовну так защищаешь… Неужели потому, что она у вас живет?

— Что ты! Мы даже ни разу не разговаривали как следует.

— Ну? А я думала, может, подружились очень…

— Да нет… Я ведь понимаю, что ребята правильно говорят…

— А почему же ты наперекор?

— Видишь, — нерешительно начала Тоня, — я из-за Надежды Георгиевны. Ведь плохую учительницу Надежда Георгиевна не выписала бы к нам, правда? Значит, наверно мы сами еще не разобрались. Все наладится. Надо только это настроение у ребят перебить. Надежде Георгиевне неприятно будет.

— Ну при чем тут Надежда Георгиевна? Ты просто нам рты зажимаешь!

— Я только хочу, чтобы ваши рты не болтали много прежде времени. Не может быть, чтобы Надежда Георгиевна ошиблась.

— Тоня всегда о других думает, — сказала Женя. — Меня иногда даже смущает такое отношение…

— Здравствуйте, Евгения Михайловна! — Тоня дурашливо поклонилась Жене. — Очень рада слышать, что после стольких лет дружбы вас смущает мое отношение.

Женя слабо улыбнулась этой выходке, и Тоня обрадовалась, увидев улыбку на бледном лице подруги.

— Подожди, не дури. Я правда часто думаю, что если ты решила, как надо поступить, так и будешь действовать, хотя необходимости в этом никакой нет….

— Выражайся точнее, Женечка. Приведи конкретный пример, как говорит Петр Петрович.

— Ну, вот ты зовешь меня к себе, а я не знаю, хочешь ты со мною побыть или думаешь, что так надо поступать, когда подруга… когда у подруги… словом, ты понимаешь…

— Пример неудачный, — сказала до сих пор молчавшая Нина. — Конечно, Тоня от души тебя зовет. Но вообще-то она на такие поступки способна, по-моему… ну, сознательные, великодушные, что ли… Вот я думаю, если бы кому-то из нас предстояло по выбору что-нибудь замечательное, необыкновенное… в Москву, скажем, поехать… я, да и всякая девушка, мечтала бы, чтоб меня выбрали, а Тоня, пожалуй, отказалась бы в пользу другого. Подумала бы, что справедливей будет, если Пасынков поедет или Лизка…

— Да ведь тут, девчата, два чувства. Которое сильнее, тои победит, — решительно сказала Лиза. — Скажи правду, Женя: тебе к Кулагиным хочется пойти?

Женя молча кивнула.

— А пойдешь?

— Нет… Боюсь папу пропустить.

— Ну вот. И ясно все.

Девушки дошли до угла и распрощались с Женей;

— Совсем извелась Евгения, — сказала Лиза, когда Женя скрылась за дверью. — Одни глаза остались. А не стонет, не жалуется.

— Да, — тихо отозвалась Тоня. — Она мне как-то говорила, что потерю кого-нибудь из близких не смогла бы перенести, а я ей сказала, что она еще себя не знает. Так и вышло…

В следующие дни Тоня продолжала уверять товарищей, что ей очень нравится Татьяна Борисовна, но вскоре убедилась, что надобности в этом нет: никто не собирался тревожить Надежду Георгиевну и сообщать ей, что у молодой учительницы дело идет не совсем ладно. А Сабурова и сама ясно видела, что Новикова еще не завоевала доверие класса.

Глава восьмая

— Шефы идут! — крикнул вихрастый подросток, вбегая в барак. — Шефы! Лариоша впереди шагает. Несут чего-то!

— Староста! Савельев! Иннокентий, встречай! — зашумели ребята.

— Встретим! — с достоинством ответил Савельев, здоровий белокурый парень, и, поспешно пригладив волосы, распахнул дверь.

Десятиклассники вошли в барак. Длинная, просторная комната сияла чистотой. Потолки были заново побелены, жирно блестели свежей краской окна. Посреди комнаты накалялась большая железная печь, и по вымытому, еще влажному полу тянулись уже просохшие полоски.

Илларион приготовил торжественную речь, но когда, ослепленный светом ничем не занавешенной лампочки, разглядел эту чистоту, то забеспокоился совсем о другом:

— Ребята! Валенки обметайте! Не натоптать бы здесь!

Школьники снова высыпали за дверь, энергично счищая снег с валенок.

Торжественность минуты, таким образом, пропала, и когда все возвратились обратно, Рогальский протер очки и сказал просто:

— Ну, ребята, порядок у вас полный. Точно новоселье. Мы пришли вас поздравить. Примите наши скромные подарки! — Он пожал руки молодым горнякам.

Тоня, Женя и Нина начали развязывать пакеты.

— Полочки — работы наших учеников Соколова и Мохова, — продолжал Илларион. — Это — Соколов. Он нынче в легком припадке меланхолии… Кланяйся, Анатолий. А та жизнерадостная личность — Андрюша Мохов. Андрюша, ты что стены так вдумчиво изучаешь? Побелка нравится?

— Да я гляжу, куда бы полки повесить, — невозмутимо пробасил Андрей.

Ребята со смехом и шутками окружили школьников:

— Да вы раздевайтесь, грейтесь!

— К печке поближе!

— У нас тепло теперь. Все щели замазали!

— Сейчас, сейчас. Вот книги возьмите.

Тоня распаковала пачки книг.

— Здорово!

— Это подарок!

Книги пошли по рукам.

— Гляди, ребята: «Как закалялась сталь»!

— «Овод»! Давно про эту книгу слышал!

— Эх, «Тихий Дон»! Полный! А я только первую часть читал.

— Ребята! Все книги нужно прочитать, — строго сказала Тоня, — скоро доклад у вас будет о советской литературе.

— Кто докладчик-то?

— Сама я к вам приду.

— Хорошо!

Петя Таштыпаев и Ваня Пасынков передали горнякам несколько застекленных и окантованных портретов вождей и писателей, а Женя с Ниной преподнесли им пестрый абажур своей работы.