Там за морем деревня (Рассказы)

— Нет, — сказал Володька, — я ничего не видал.

— Ладно! Я сейчас сама разберусь! — Фрося пригрозила кулаком в сторонку школы. — Кто Осипову на мою дочь натравил? Им свиней пасти, а не детей воспитывать! Я поставлю вопрос со всей принципиальностью. Можно ли таким личностям доверять наших детей? Писаку-то уже погнали за клевету! — Фрося разорялась не перед Володькой, во всех ближних домах пооткрывались окна, бабки на скамейках у калиток сдвинули платочки и приставили ладошки к ушам. — Я сама слышала! При мне председателю звонили из района. Выгнали без никаких! Пятно на всем преподавательском коллективе. Я им сейчас разъясню. Надо ещё кое на кого дисциплину навести! — Фрося вгорячах помчалась дальше, оповещая всех встречных, что писака уже получил по заслугам, вылетел с работы как миленький.

Подходя к дому, Володька увидел хвост пыли от проехавшей только что машины. Ему показалось, что она тронулась от их ворот. Подошел ближе и услышал, как гремит притвор, вставляемый в железные скобы. Володька толкнул калитку, и первое, что бросилось в глаза, — два тугих мешка у сарайки.

— Володечка? — из сарайки выглянула мать.

— Мам, откуда? — он показал на мешки.

— Привезли. Ты проходи в дом. Сейчас приберусь и дам тебе поесть.

Володька прошел к себе в боковушку, положил портфель на письменный стол. Руки у него дрожали, словно от испуга. Окно боковушки выходило во двор. Мать взяла мешок за два утла и потащила в сарайку. Вышла за другим. Мешки тяжелые, с комбикормом. Но мать не позвала Володьку на подмогу, отослала в дом. И он сам не напрашивался помочь. Так что руки у него не грязные, за ворованное не хватались. Ошибся Толян. Но руки-то всё равно трясутся.

Он сел на кровать, расшнуровал и сбросил кеды, стащил с себя школьную форму, повесил на плечиках в шкаф. Всё проделывал автоматически. Надел тренировочный костюм, домашние тапочки. Сел за стол, поглядел в окно. Мешков у сарайки нет. А может, их и не было? Нет, были. И не первый раз он видит такие мешки у себя во дворе. И не маленький — знает, что привозят Пинчукам в казенной упаковке. Он много чего у себя в доме давно уже видит и знает. Телочку увели, а вместо неё объявилась черно-белая Зорька. Мать радуется — ведерница! Откуда вдруг взялась?

— Садись за стол! — услышал он из кухни.

— Не хочется. Я потом. Я в школе поел.

В голове тупо колотилось: «Что же это выходит? Факты не подтвердились? Всё правильно — и точка?»

Утром Василий Степанович торопливо вышел из калитки, — как обычно, в плохоньком костюме, но в белейшей сорочке с галстуком.

«Зачем он идет в школу? — затосковал Володька. — Ведь его уволили. Вся деревня знает: выгнали, дали по шее… А он идёт!»

Володьке не хотелось вышагивать за уволенным учителем по пятам и не хотелось перегонять. Он нырнул в проулок и быстро побежал огородами, уже голыми, только кое-где торчали посиневшие кочаны капусты.

«А может быть, он не знает? Его никто не предупредил».

Володька свернул и чужим огородом проскочил на улицу. Где учитель? Да вон, идёт деловой походкой. Володька его намного обогнал, есть время приготовиться. Голова у него шла кругом, будто он стоял над глубиной на вышке: «Прыгай, Пинчук! Чего боишься?»

Он весь собрался и кинулся навстречу учителю:

— Здрасьте, Василь Степаныч!

— Доброе утро, Володя, — уважительно приветствовал учитель. Володька увидел по его лицу, что Василию Степановичу уже всё известно. — Погода сегодня прекрасная! — бодро сообщил Василий Степанович. — Не правда, ли? А ведь уже октябрь. Осень.

— Ага, — сказал Володька. — Тепло. Солнышко.

Через полмесяца Алексей Скворцов и Василий Степанович возвращались на мотоцикле из райцентра.

— Я же вам говорил, что разберутся! — возбужденно кричал Алексей. — Говорил, что до райкома дойдем! Не послушают в райкоме — дойдем до обкома. Говорил?

— Говорил! — кричал в ответ учитель, сидя позади Алексея.

— Вот и разобрались! Теперь, Василь Степаныч, крышка всей теплой компании!

По деревне Алексей Скворцов поехал медленно, тормозил почти у каждого дома.

— Восстановили с уплатой за вынужденный прогул, — веско выкладывал Алексей. — Так что полный порядок. Все факты оказались правильными. Материалы переданы в соответствующие инстанции. Районо приносит извинения.

— Поздравляем, — говорили люди Василию Степановичу.

— Да хватит тебе! — бубнил он на ухо Алексею, ерзая от смущения на подушке багажника. — Неудобно. Видят мои ученики.

Доехали до школы. Василий Степанович слез, с удовольствием распрямил ноги, поблагодарил Алексея и пошел докладываться директору с завучем — они жили в двухквартирном доме, стоявшем в школьном саду.

Он предвкушал, как сейчас скромно и с достоинством сообщит о своей победе: «Да, товарищи. В споре между истиной и ложью, как сказал один мудрец, всегда сначала одерживает верх ложь, но затем… Коллеги, к чему извинения! Всё завершилось наилучшим образом. Всё правильно. Факты полностью подтвердились, как и следовало ожидать. — Факты упрямая вещь, — говорил Георг Вильгельм Фридрих Гегель. Я с ним целиком согласен…»

Но отчего-то не было на душе покоя.

Василий Степанович шел к школе аллеей березовых саженцев. Тонкие стволы отливали коричнево-сизо. Ещё не скоро они засверкают белизной, как настоящие березы. И слабы пока — ствол вбирается в кулак. Как просто сломать саженец, но дай срок набраться сил от земли и солнца — тонкий хлыстик станет могучим, прекрасным деревом.

Он думал про завтрашнее утро. Поздоровается ли с ним завтра по дороге в школу Володька Пинчук?

Там, за морем, деревня…

Мальчик оказался молчаливым, за первые полчаса пути не проронил ни слова. Холмин тоже молчал. В этот ранний и серый, первый дорожный час он заставлял себя быть внимательней за рулем.

Он всматривался напряженно в осеннюю дождевую мглу подмосковного шоссе, но всё же замечал все движения своего спутника, осваивавшегося в машине, — как он с любопытством трогает кожу сиденья, блестящие рукоятки. Один раз он даже попробовал, прослушиваются ли изнутри движения «дворника», сгоняющего со стекла мелкие дождевые оспины, — Холмин перехватил взглядом эту детскую попытку и смущенно отвернулся.

Впереди показался знакомый Холмину поворот направо. Проезжая мимо, Холмин подумал о Саше:

«Ты-то уж наверняка сможешь здесь работать! С твоей-то головой… Интересно, ты сам понимаешь или нет, какая у тебя голова?..»

Это был наивный риторический вопрос отходящего поколения. Молодые знали всё, они имели право на поиск и были готовы занять ключевые позиции. Небольшая задержка оставалась за тем, какие позиции считать ключевыми.

Холмин потянулся вправо и достал из автомобильного ящичка пачку «Явы».

— Саша, вы курите?

— Нет, не приучился.

Быстрая застенчивая улыбка. Северные светлые глаза и очень чистая, нежная кожа… Как это бывает у талантливых юношей, спутник Холмина выглядел моложе своих девятнадцати лет. Но под глазами и на впалых висках легли желтоватые тени усталости… Николай Илиодорович держал Сашу при себе всё лето. За лето Саша Королев прошел весь третий курс и будет в этом году учиться на четвертом. Профессор обрадовался, когда Холмин неожиданно объявил вчера, что поедет вместе с Сашей, если кафедра согласится дать отпуск на одну неделю. Разумеется, кафедра тут же отпустила Холмина. Николай Илиодорович — как старая мнительная нянька — тревожился, не стряслось бы чего по дороге домой с его любимцем, с Сашей. А внезапное решение Холмина о поездке в Пошехонье на осеннюю охоту никого не удивило. Это был типичный холминский неожиданный выверт — затребовать в начале учебных занятий недельку отпуска за свой счет и махнуть куда глаза глядят. Стоит только приучить других к своим неожиданностям — и тебе дозволят. За время долгой работы с Николаем Илиодоровичем, за всё время их взаимной и прочной привязанности Холмину разрешались всяческие неожиданности, но лишь сам он знал, как в последние годы всё труднее даются ему собственные безрассудства. Холмин уже не срывался сломя голову, а усилием воли заставлял себя срываться — боялся заурядности.