Привет, картошка!

— Лагутина, дай семечек, — попросил Смирнов.

— На! — не отрываясь от книжки, протянула Нинка раскрытую ладонь с семечками.

— Принеси, — сказал Зуев.

— Спускайтесь и возьмите.

— А мы без трусов, — сообщил наивным голосом Смирнов и тут же получил подзатыльник от своего дружка.

— Схлопотал? — невозмутимо спросила Нина Лагутина.

Мишка Зуев и Игорь Смирнов расхохотались. Это же был цирк — белый клоун бьет рыжего, чтобы всем смешно было.

Вышла из школы Зоя Павловна со скучным лицом.

— Смирнов, Зуев, что вы там торчите?

— Мы в речку влезли — сушимся, — ответил Зуев.

— Мы, — наивно начал Смирнов, — без…

Зуев зажал ему рот рукой. Мальчишки и девчонки засмеялись.

Сережа Жуков слонялся по усадьбе. Ему был неинтересен спектакль, который разыгрывали комики Зуев и Смирнов. Его не занимал и «балет» Женьки Уварова. Сережа досадовал, что все торчат на улице. Он занял три рубля у Валеры и теперь искал возможность отдать их Зинаиде. Но почему-то хотелось это сделать так, чтобы никто не видел.

Приближалось время ужина. Чтобы скоротать оставшийся час, Сережа ушел за ворота, вернее, за два каменных столба, которые когда-то были воротами в усадьбу. Теперь машины ездили и справа и слева, забора никакого не было, а со столбами, обозначающими въезд, никто не хотел считаться.

Откуда-то из-за домов выскочил, как черт из бутылки, мотоциклист в белом шлеме, заляпанном грязью, и пронесся мимо, перечеркнув синим дымком и грохотом затаенную прелесть прохладного дождливого вечера. Курица суматошно взлетела в воздух, потоком воздуха ее протащило немного вслед за мотоциклом; роняя перья, она опустилась прямо в лужу и кинулась оттуда, грязная и кудахтающая, в пролом забора, за которым разгуливали еще два десятка кур.

Когда Сережа вернулся, все уже были в столовой. Церковный дом был совершенно безжизненным, только в окне второго этажа колыхалась синенькая занавеска. И шелестел листвой серебристый тополек, венчающий плоскую крышу колокольни.

Сережа один раз издалека посмотрел на это окно и забыл о существовании Зинаиды. Он шел по усадьбе, вроде бы что-то искал, даже поднял ненужную веточку. А голову поднять и посмотреть вверх все не решался, хотя чувствовал, что ноги привели его под самые окна башни. Сережа остановился; дальше идти было некуда. Он поднял голову и увидел в окне лежащую грудью на подоконнике Зинаиду. Она смотрела на него насмешливо, как там, в магазине. Но сейчас в ее насмешливости появилось что-то, будто она не просто так смотрела, от нечего делать, а смотрела и оценивала.

— Что потерял? Или нашел? — спросила Зинаида. — Веточку нашел, да?

— Я деньги вам принес, — достал Сережа три рубля из кармана и, показав ей, начал их комкать, собираясь бросить. — Я вам брошу.

— С деньгами в магазин приходи, советский, — засмеялась она. — Чаю хочешь?

— Хочу, — ответил Сережа, чувствуя, что чаю не хочет и смотреть на то, как она смеется, показывая полный рот белых влажных зубов, не хочет. Было в этом что-то пугающее его, нехорошее.

— Вход там! — махнула рукой Зинаида и скрылась в глубине комнаты. — Ну, где ты там? Заблудился, что ли? — с воркующим смешком спросила Зинаида, открыв дверь и глядя сверху на мальчишку, которого позвала, и сама не зная зачем.

— Я сейчас, Тут лестница, — сказал Сережа, чувствуя, как у него подгибаются ноги.

В комнате Зинаиды было чистенько, уютно. Булькала вода в никелированном электрическом самоваре. На большой кровати возвышалась пирамида подушек, прикрытая кисеей, светился экран телевизора. Показывали завод, литейное производство. Напротив телевизора стояло глубокое кресло с широкими подлокотниками.

— Садись, — показала Зинаида. — Все книжки прочел?

— Все, — ответил Сережа, не слыша и не понимая, что он говорит.

Зинаида прошла мимо него к самовару, не прошла, а прошуршала платьем, посмеиваясь и позвякивая посудой. Чашки с чайными ложечками в них она пронесла на круглом черном подносе, расписанном под палех. Зажурчал кипяток из краника. Зинаида обернулась, посмотрела на Сережу долгим взглядом.

— Тебе сколько лет-то?

— Шестнадцать. — ответил Сережа.

— Давно шестнадцать?

— Давно.

— Как давно?

— В августе. Двадцать пятого будет, — честно признался Сережа и покраснел.

Зинаида засмеялась, заколыхалась всем телом. Ей пришлось поставить поднос с чашками на подоконник, не то расплескала бы чай на пол. Сережа смущенно улыбался. Он хотел соврать, но не получилось. И оттого, что он хотел соврать и не соврал, легче сразу стало на душе.

— Не научился врать, значит, — сказала Зинаида, ставя чашки на стол. — Ну, ничего, научишься. Врать, Сереженька, надо вовремя. Тебе сколько ложек сахару?

— Две. Две ложки, пожалуйста, — сказал Сережа, и это «пожалуйста» относилось не к сахару, а к чему-то другому. Словно бы он извинялся и говорил: «Извините, пожалуйста». И Зинаида его поняла, не засмеялась, не усмехнулась, кивнула ласково:

— Пей! Варенье бери. Давай сама положу. — Она положила в розеточку варенья из банки и с неожиданной тоской в голосе спросила: — Чего там хорошего в книжках пишут? Чего вы их все читаете? В жизни-то разве не лучше? Вот, в жизни-то?

Сережа перестал пить чай. Он не знал, что ответить, потому что понимал — Зинаида спрашивает его про книжки, а имеет в виду что-то другое. Все-таки он хотел ей сказать, что думает про книжки, но не сказал, засмущался, встал неловко, отодвинул стул.

— Ну, я пошел.

— Иди, — сказала Зинаида бесцветным голосом.

На нашем трудовом паспорте написаны слова: «Мой труд вливается в труд моей республики».

Что это значит?

Ведь наш труд кажется крохотным по сравнению с трудом целой республики.

Но таких, как мы, тысячи!

Каждый школьник должен положенное время отработать в школьной бригаде.

Одновременно с помощью совхозу или другому предприятию школьники узнают, что такое труд на благо Родины.

Кроме того, в трудовых лагерях школьникам предоставляются все условия для отдыха.

И характеристика в трудовом паспорте имеет немаловажное значение для поступления в институт.

Поэтому школьник должен быть дисциплинированным, честно трудиться и быть примером для остальных.

Глава двенадцатая

Улица

Впереди, где-то довольно далеко, звучала балалайка и звенели приглушенные голоса. «Улица» на ходу пела и плясала. Сереже хотелось побыть одному, не дойдя до клуба, он свернул в проулочек, ведущий к реке.

— Сережа! — окликнули его из-за дерева.

— Люба? Ты чего прячешься?

Девушка засмеялась.

— Я спряталась, хотела вас напугать.

— Я очень испугался, — засмеялся Сережа.

Они пошли рядом.

— Сережа, — проговорила Люба и сделала паузу, — а вы верите в такую любовь, как у Грина?

— А как у Грина?

— «Они жили счастливо и умерли в один день».

— Смешная ты, Любка.

— Почему?

— Почему смешная?

— Почему Любка, а не Люба?

— Ну извини, — съязвил Сережа, подчеркнув тоном, что в его извинении больше насмешки, чем извинения.

— Почему «извини», а не извините? Я же к вам, Сережа, обращаюсь на «вы».

— Мы что, уроки вежливости проходить будем? — остановился Сережа. — Что тебе надо?

— Ничего.

— А зачем ты меня остановила?

— Я думала, вы стихи мне будете читать.

— Какие стихи?

— Блока.

— А это кто такой?

— Вы знаете.

— Я похож на идиота, который читает стихи барышням?

— Похож.

Она пошла быстрее, Сережа сразу отстал. Он не собирался ее догонять. Наоборот, он пошел медленнее. И тотчас же из-за его спины выскочил Сашка-матрос.

— Люб, подожди! — крикнул он.

— А ну вас всех! — ответила девушка и побежала.