Лошадиный остров

— Что это? — спросил я, не придумав ничего умнее.

— Опять они, дикие кони. Он уйдет с ними, если мы его не удержим.

Протянув руку в темноте, я нащупал жеребенка. Короткая мелкая дрожь пробегала по его телу. Я провел рукой вверх по шее: уши у него были насторожены. Снаружи раздалось громкое, пронзительное ржание.

— Это вороной жеребец, — прошептал Пэт.

Жеребенок, весь устремившись вперед, стал вырываться, а мы еще крепче вцепились в него. Собрав силенки, он стал лягаться, вскидывать голову, пытаясь сбросить нас. Его копытца били о стены хижины. Жеребец еще раз заржал, и малыш тоненько ответил ему.

— Если вороной поскачет на зов жеребенка, мы пропали, — прошептал Пэт.-Держи крепче, он скоро устанет.

Мы не смели ни на секунду ослабить хватку, чтобы глянуть в щели дверного проема. Стук копыт стал удаляться; значит, табун не замедлил своего дикого бега. Вот опять призывное ржание, уже издали. Словно зная, что сородичи покинули его, жеребенок на этот раз не ответил, стоял спокойно, только короткая дрожь, пробегавшая по телу, выдавала его волнение. Когда топот копыт наконец стих, мы опять уговорили его лечь. В этот оставшийся до рассвета час мы лежали с жеребенком бок о бок и тихонько разговаривали с ним и между собой.

Скоро небо стало светлеть, и на его фоне сделались видны темные связки дрока. Серые предрассветные сумерки поредели, утро постепенно вступало в свои права. А мы все не смели выйти из своего убежища: пока прилив не преградит дорогу, дикие кони могут вернуться в любую минуту. Нам очень хотелось есть. Мы доели сухую горбушку хлеба, который дала моя мать, и выпили сырые яйца.

Было около восьми часов, когда я наконец решился выйти. Ветер немного стих. По ясному голубому небу разметались белые клочья облаков. И хотя море было синее, по его поверхности ходила крупная зыбь.

— Пожалуй, теперь можно выпустить. Он, наверное, проголодался и хочет пить, — сказал я Пэту и побежал к причалу взять из лодки веревку для уздечки.

Накинув самодельную уздечку, Пэт повел жеребенка к ручью, вытекавшему из родника. Жеребенок долго и жадно пил. Я опять побежал к лодке, а Пэт остался с жеребенком, который, напившись вволю, принялся щипать траву. Пэт не спускал с него глаз, как любящая мать со своего единственного чада.

У причала я стал раздумывать, как лучше погрузить жеребенка на борт лодки. Проще всего было бы привязать его к корме, пусть плывет за нами до самого Инишрона. Но уж очень он был мал, да и расстояние до Инишрона приличное — такого плавания ему не вынести. Парусник у нас небольшой, но, поскольку кабины на нем нет, места для жеребенка хватит, даже если он вздумает лечь. Самое главное — чтобы он не стал волноваться.

Дно парусника, как мостовая, было аккуратно выложено булыжником, который мы брали для балласта. Я убрал валявшиеся на дне снасти и разный инструмент, принес побольше мягкой травы и постелил на дно, чтобы жеребенок не побил себе копытца о камни. Теперь оставалось уложить вещи. Пока Пэт пас жеребенка, я принес старый парус, на котором спал, одеяло, мешок с оставшейся картошкой и все уложил на корме. Потом побежал опять к кузне, взобрался на стену, вытащил из-под дрока сначала одно весло, потом другое. Потеряв опору, связки дрока мягко упали внутрь. Когда все было готово, я крикнул Пэту:

— Теперь остается доставить на борт наследного принца!

Пэт тыкался носом то в шею жеребенка, то в морду, точно он был его родной братец.

— Он сделает все, что я ему скажу, — ответил Пэт, ласково погладив жеребенка. — Идем, малыш! Поплывешь с нами.

Но у причала Пэт вдруг остановился как вкопанный.

— Краб! — воскликнул он. — Краб для бабушки! Я чуть было не забыл о нем. Держи нашего дружка. Я мигом вернусь!

В ту же секунду он сорвался с места и помчался вдоль берега, прыгая с камня на камень, к тому месту, где мы накануне наловили столько угрей. Прыгнув на большой плоский камень, Пэт лег на него и повис вниз головой над заводью, высматривая для бабушки краба. Вдруг рука его, как гарпун, метнулась в воду, выскочила оттуда, и я увидел, как его пальцы крепко держат за панцирь небольшого толстенького краба, который беспомощно шевелил в воздухе своими короткими глупыми клешнями. Еще минута — и Пэт был у причала, прыгнул в лодку и спрятал краба в ящик под лавку на корме, куда рыбаки кладут рыбу. Затем встал на планшир у нижней ступеньки и сказал мне:

— Теперь, Дэнни, веди его ко мне.

Я подвел жеребенка к краю причала, у самых сходней он остановился и, как подобает норовистому коню, стал рыть землю копытами. Вид у него был при этом очень сердитый. Пэт протянул к нему руки — так матери зовут малых детей. Жеребенок глянул вниз, как будто хотел проверить, выдержит ли лодка морскую прогулку. Затем очень осторожно, пробуя копытцем каждую ступеньку, стал за мной спускаться. На нижней ступеньке он весь подобрался и коротким легким прыжком соскочил на дно лодки. В первый момент он, казалось, решил сейчас же прыгнуть обратно на твердую землю. Вздернул голову, глаза дико завращались. Но в следующую минуту он опомнился, как видно, сообразив, что все-таки безопаснее оставаться там, где стоишь. Лодка мерно покачивалась, жеребенок в такт балансировал на своих тоненьких ножках. Увидев это, я понял, что бояться в пути будет нечего.

Теперь пришла пора подумать и об угрях. Не приходилось рассчитывать, что жеребенок тут же ляжет на дно, а поскольку он явно предпочитал Пэта, то я опять оставил их вдвоем и отправился за угрями, прихватив с собой длинную веревку и большой пробковый поплавок: мы решили взять бочки на буксир, использовав силу прилива.

Бочки так и лежали на песке, только теперь от них до кромки воды оставалось уже не больше четырех футов. Сначала я связал бочки той самой веревкой, которой они были приторочены к скале, затем привязал к ней особым крепким узлом, которому научил меня отец, еще одну веревку. К свободному концу ее принайтовил поплавок и забросил в море как можно дальше. Он упал за линию бурунов и начал тихо покачиваться на воде. Когда я вернулся на лодку, Пэт мне сказал:

— Это мы с тобой здорово придумали, если только прилив не отнесет наши бочки в серебряную бухту.

— Если отнесет, придется мне за ними сплавать, ничего не поделаешь, — самоотверженно предложил я.

Плавал я хорошо, однако считал, как, впрочем, и теперь считаю, что в море должны обитать рыбы и прочие морские твари, а вовсе не человек. Кроме того, Атлантический океан в апреле месяце меньше всего располагает купаться, в чем я убедился накануне.

Мы сидели в лодке и наблюдали, как с каждой волной прилив все ближе подступает к бочкам. Приблизительно через час они уже легко покачивались на волнах. Тогда мы отчалили, стараясь не делать резких движений, чтобы как-нибудь нечаянно не испугать жеребенка. Больше всего мы боялись, что при сильном крене он прыгнет в воду и поплывет к родному берегу. Но он совсем освоился и пока не доставлял нам никаких хлопот. На всякий случай я привязал свободный конец уздечки к планширу. А Пэт все время, что мы плыли вдоль берега, гладил жеребенка и нашептывал что-то ласковое. Всякий раз, как лодку подбрасывало на волне, жеребенок почти касался головой гика, при этом он весь съеживался, точно старался уклониться от удара.

К счастью, мне не пришлось плыть за бочками. Поплавок мы выловили без труда; я взял бочки на короткий буксир, и мы легли на обратный курс в сторону Инишрона.

Это было нелегкое плавание. Дул попутный ветер, но корма сильно погрузилась в воду под тяжестью бочек с угрями, и все время казалось, что она вот-вот зачерпнет воду. К тому же мне приходилось одному управляться с парусом: Пэт ни на секунду не мог отнять руку от жеребенка. Вначале мы думали, ничего страшного не случится, если жеребенок прыгнет за борт и поплывет. Но, когда мы увидели, какие тяжелые темные волны преследуют нас, почувствовали, как нелегко идет лодка, мы поняли, что если наш пленник и впрямь прыгнет за борт, то парусник перевернется и всех троих поминай как звали. Все семь миль плавания Пэт не снимал руки с головы жеребенка и все время шептал ему что-то ласковое.