Вовка - зелёная фуражка

Мама хотела улыбнуться, но улыбка не получилась. Очень она переволновалась и устала. Как только доктор улетел, бабушка Марфа заставила маму лечь в постель.

— Теперь я заступлю на дежурство… Можешь не сомневаться, я сиделка опытная. Против наших с дедом лекарств и доктор не возражает…

Бабушкино лекарство — малиновое варенье — пока применять было нельзя: Вовка не выходил из забытья и ничего не ел, не пил; другое дело — лекарство дедушки Матвея — медвежье сало: доктор велел хорошенько растереть салом Вовкину грудь.

Не одна только бабушка Марфа могла заменить Вовкину маму у постели больного. И Светка могла, и Светкина мама. Ведь Клавдия Петровна была самая настоящая медицинская сестра. А Светка старалась вовсю. Она почти всё время была у Клюевых или играла под окнами их квартиры.

— Я тоже хочу быть сиделкой, — говорила она.

— Ну конечно… — сказала Клавдия Петровна. — Чего-чего, а сиделка из тебя вряд ли получится. Разве что сиделка-непосиделка! Станет Вовчик поправляться, ему как раз такая сиделка понадобится…

Найдётся ли на свете мальчишка или девчонка, которым бы нравились уколы? Ох, как не любил уколы Вовка! Но на этот раз он просто их не чувствовал, а они быстро подействовали, и уже на второй день градусник сбавил, Вовка задышал ровнее, а к вечеру пришёл в себя и попросил пить.

— Ну, слава богу, оклемался… — сказала бабушка Марфа. — Теперь пойдёт мой внучек на поправку…

Светка быстро разнесла бабушкины слова по заставе..

— Оклемался… — сообщила она сержанту Степанову. — Пить попросил…

— Оклемался… — доложила она солдату-повару, которого все величали Иваном Ивановичем.

И тот решил срочно наварить для Вовки целый котёл компота.

— Холодненький компот… очень даже жажду утоляет. Спроси-ка у сержанта Куликова: когда его жажда мучает, так он запросто бачок компота выхлещет!

Даже пробегая мимо часового — ас часовым разговаривать не положено по уставу! — Светка пропела:

— Оклемался… Оклемался Клюев Вовка!..

Однако по-настоящему оклемался Вовка только на шестой день — так, что мог сесть в постели. Чтобы было удобнее, мать обложила его подушками. Всё бы хорошо, если бы не уколы. Хнычь не хнычь, а вошла Клавдия Петровна — укладывайся на живот.

Мама подавала Клавдии Петровне прокипячённый шприц, та набирала в него лекарство из крошечных бутылочек, спускала Вовке пониже трусики и…

— Не напрягайся, Вовчик, лежи спокойно, ты же знаешь, что не больно. Во-первых, у меня рука лёгкая, спроси кого хочешь, а во-вторых, укол с новокаином, он обезболивает… Вот и всё!

И такое «вот и всё» три раза в сутки!..

Хныкал Вовка, да куда от уколов денешься: ладно, стаскивайте трусики, колите!

Но однажды он заартачился, и виной тому была Светка. Клавдия Петровна только приготовила этот самый шприц для этой самой инъекции, и вдруг — нате! — в комнату является Светка. Подошла как ни в чём не бывало к самой постели и давай нахально смотреть на Вовку.

— Чего пришла? — проворчал Вовка. — Чего смотришь?

— Чудак, думаешь, мне уколов не делали? Сколько угодно… И доктор делал, и мама…

Сделав укол, Клавдия Петровна ушла. Ушла и Вовкина мама полоскать на озере бельё. А Светка осталась. Она присела на край Вовкиной кроватки.

По правде, Вовка рад был Светке: ведь так скучно быть одному. Но то, что Светка пришла, а он лежал со спущенными трусиками!.. Нет, этого он не простит Светке. И Вовка отвернулся к стене.

— Ну чего ты, малышка, отворачиваешься? — начала было Светка. — С тобой как с человеком разговаривают, а ты нос воротишь…

И тут Вовка, сам того не желая, вдруг выпалил:

— А тебя не просят разговаривать… Отскочь!..

Светка просто опешила. Она вскочила с кровати, губы у неё дрожали. Раз! — и она у двери. Вовка хотел вскочить, крикнуть, что он нечаянно, что он не думал её обидеть, но было поздно: хлопнула дверь, простучали Светкины каблучки по ступенькам, и Вовка снова остался один.

Воротилась с озера мама.

— А где же Света? — удивилась она. — Я думала, она с тобой. Я ей говорила, что ты скучаешь.

— Нисколько не скучаю… — сказал Вовка, стараясь не разреветься. — Ты лучше альбом дай и карандаши, я рисовать буду… Письмо буду Сеньке-тюбетейке рисовать…

Мама порылась в чемодане, достала альбом для рисования и коробку цветных карандашей. Вовка уселся поудобнее, открыл альбом, взял карандаш и задумался: надо было такое нарисовать, чтобы Сенька понял, почему Вовка так долго не давал о себе знать.

Сначала Вовка нарисовал крытый грузовик, в котором они ехали со станции до отрядного посёлка, потом нарисовал подводу с вещами, а вот себя, сидящего на той подводе рядом со Светкой, рисовать не стал. Не стал рисовать и лошадь с двумя корзинами по бокам, в которых они со Светкой добирались до Бешенки, и, уж конечно, не нарисовал, как его за штаны ухватила девчонка и не дала ему вывалиться в воду и угодить в водопад…

А лучше всех получился у Вовки маленький человечек, лежащий в постели с большим градусником под мышкой. Тут Сенька-тюбетейка мигом поймёт, какая с Вовкой беда…

Рисовал Вовка своё письмо, а сам всё поглядывал в окно: не покажется ли во дворе Светка. А когда увидел её, то живо стал на коленки и прислонил альбом к стеклу. Очень хотел Вовка, чтобы она увидела его рисунки. Но Светка даже и не посмотрела в сторону клюевского окошка…

Вовка зачисляется в рядовые

Пока маленький человечек лежал в постели с большущим градусником под мышкой, весеннее солнце не ходило по небу без дела. Оно расправилось со всеми снежными сугробами в лесах, на полянах, на болотах и озёрах. Когда Вовка вышел наконец за дверь квартиры, на открытых местах не было и горсточки снега. Солнце так подсушило землю на пригорках и во дворе заставы, что можно было ходить хоть в тапочках. Прощай, зимнее пальто, прощай, шапка-ушанка!

Нельзя сказать, что на Север уже пришло лето. Деревья были ещё без листвы, только кое-где на припёках проклёвывалась трава, кое-где на кустарниках появились почки, а в лесной глухомани, по оврагам, ещё лежали спрессованные сугробы снега. На озере снег стаял и лёд всплыл. Появились полоски воды у берегов, но посиневший лёд был ещё прочен. За суровую зиму он потолстел до метра, нелегко было солнцу с ним справиться, тем более что течение в озере слабое, проходит посередине, а у берегов вода почти стоячая.

По льду ещё свободно ходили, стараясь, правда, не удаляться от берега. А для того чтобы преодолеть закрайки, солдаты смастерили длинные сходни из жердей. Одним концом сходни лежали на берегу, другим на прочном льду. Вовка каждый день видел из окна, как перебирались на лёд солдаты, пешнями продалбливали дырки-лунки, а потом часами сидели у лунок с удочками.

Рядом с рыболовами подпрыгивала выловленная рыбёшка. Вовкин отец тоже, выкроив часок-другой, отправлялся на лёд и приносил уйму рыбы — её хватало и на обед и на ужин. Чаще всего он приносил красивую рыбу, с золотистым отливом, с тёмными полосками поперёк туловища и ярко-красными плавниками. Это были окуни. Вовке окуни понравились, и он с нетерпением ждал, когда его выпустят на волю и он вместе с отцом пойдёт на рыбалку. А вот маме окуни не пришлись по душе.

— Одно мучение с ними… Чешуя, как припаяна, хоть плачь или вари с чешуёй…

— Ну, это дело поправимое, — сказал папа. — Сейчас смастерю тебе окунёвую чистилку.

И тут же принялся за дело.

Он взял пустую консервную банку, вырезал из неё ножницами полоску жести, пробил в жести гвоздём множество отверстий. Получилось что-то вроде тёрки. Тёрку папа прикрепил к деревянной ручке.

— Ну, Маруся, теперь попробуй…

Мама попробовала, и окуни были помилованы. А полное мамино признание окуни получили, когда бабушка Марфа приготовила из окуней заливное и тройную уху.

— Это что ещё за уха такая? — сначала посмеялась мама.

— А вот увидишь… Наша это — особая, рыбацкая, — сказала бабушка Марфа. — Кто придумал — не знаю, но по-вкусному придумал… А ну, Клюевы, глядите-поглядывайте!