Дельфиний мыс

После завтрака все собрались к морю, но Одик задержался.

— Идите, я догоню, — сказал он.

А сам бросился искать Виталика. Может, тот, боясь отказа, стесняется первым подойти к нему, старшему?

Виталик сидел у каменного сарая и ножом чистил тоненькую морковку.

— Виталик, пошли с нами к морю, — сказал Одик.

Тот покачал головой:

— Мне нужно клубнику полоть, мама просила, а то дядя Ваня сегодня на дежурстве, а Пелагея у нас нерасторопная.

— А кто она?

— Тетка… Работает у нас… Но, как говорит папа, не очень утруждает себя.

В это время опять раздалось странное злое бормотание.

— Кто это? — Одик почувствовал легкую дрожь в теле: после ночных выстрелов он был немножко настороже.

— Индюки. Идем, покажу.

Виталик повел Одика по дорожке, посыпанной морским гравием. То и дело наклоняя головы, стукаясь лбами о плоды зеленых еще гранатов и абрикосов, подлезая под виноградные лозы, обходя ароматные клумбы с цветами, они пришли в конец сада. Там в загончике из проволочной сетки расхаживали индюки. До чего же это были отвратительные создания! Не лучше кондоров, питающихся падалью. Ходят надменно, шеи голые, розоватые, а под клювом болтается какая-то красная сопля. И, судя по их неприятному скрипящему бормотанию, они были недовольны решительно всем в этом зеленом благоухающем мире.

— Они очень хрупкие и нежные, — сказал Виталик, — за ними надо следить.

Вынырнув откуда-то из-за деревьев айвы, к ним подошла кособокая старуха в черной юбке и грязной кофте, из драных рукавов ее торчали голые локти.

— Здравствуйте, — сказал Одик и посмотрел на Виталика.

— Почему ты плохо убрала загон? — спросил мальчик. — Вокруг помет, и вода уже на самом дне… Ведь папа тебе говорил.

— Сейчас уберу. — Тетка с пустым ведром пошла к крану. Из старых брезентовых туфель мелькали в продранных чулках пятки.

— Это Пелагея? — шепотом спросил Одик. — Чего она так ходит?

— Спроси у нее. Ты когда-нибудь летал на вертолете?

— Нет.

— А я несколько раз. Вдоль побережья. Говорят, это совсем неопасно. Папу пригласил капитан ледокола «Витус Беринг».

Одик с уважением смотрел на него.

— А-а… почему капитан?

— Потому что папин дом отдыха называется «Северное сияние» и принадлежит полярникам…

И Одик узнал, что их здравница чуть ли не самая богатая на всем побережье: у каждого отдыхающего отдельная комната, кормят обильно и разнообразно и культурный досуг отдыхающих проходит на высоком уровне — ни один столичный артист, гастролирующий по югу, не минует «Северное сияние», потому что их тут не обижают…

«Живут же люди!» — подумал Одик и спросил:

— А папа тебе денег дает?

— Каких денег?

— Ну на мороженое там… На кино… Мало ли на что…

— А как же! — Виталик с иронией посмотрел на него. — И папа дает, и мама, иногда даже просить не надо, сами…

— И много?

— Сколько потребуется… Ну конечно, десятку я у них не попрошу, но трешку могут дать, если захочу купить что-нибудь в магазине.

— Это я понимаю! — Одик поскучнел, подавил вздох и с острой завистью посмотрел на Виталика. — Отец, наверно, много получает.

— Не жалуемся. — Глаза Виталика вспыхнули гордостью, но тут же внезапно погасли. — Да нет, не очень… Мы самые обыкновенные…

— Ну да! А какой у вас дом? Прямо-таки вилла! В нем, наверно, комнат шесть…

— Девять, — сказал Виталик. — Разве это много? Вот у Рукавицына — он из «Горняка» — двенадцать… Папа хочет пристроить к дому…

— А сад! — воскликнул Одик. — Чего у вас только здесь нет: и водопровод везде проведен, и дорожки посыпаны, и эти индюки…

— Ограду в нескольких местах надо менять, — сказал Виталик, — и потом, разные мальчишки да и другие не дают нам покоя: думают, все это само собой лезет из земли. Завидуют. А мы не из ленивых, даже сам папа помогал строить из ракушечника сарай и летнюю кухню, а если мы и приглашаем кого помочь, приходится платить, и немало. Все нынче знают цены…

«Вон какой он! — подумал Одик. — Во всем разбирается», — и стал вспоминать их комнатенку в Москве и все мелочные разговоры родителей дома и в поезде. Разве спорил бы Георгий Никанорович с Лилей, относить ли в комиссионный единственную фамильную драгоценность — картину Айвазовского «Море у Феодосии», чтобы поехать на юг и подлечить Олю, да и самим набраться сил? Никогда! У них нашлись бы денежки и без этой продажи. Они-то понимают, что к чему Хоть бы денек пожить, как Виталик! Ему, наверно, лет десять, а какой он умный, деловой: недаром сам Карпов и эта старуха Пелагея его уважают… А кто по сравнению с ним он, Одик?

— А ты плавать умеешь? — спросил он вдруг у Виталика.

Тот с недоумением посмотрел на него.

— Кто ж этого не умеет?

— Я, — признался Одик. — Никак не могу научиться.

— Ты очень толстый и, наверно, поэтому безвольный, — глядя ему в глаза, сказал Виталик.

На лбу Одика выступил пот. Это говорил ему, крепкому и сильному, худенький черноволосый мальчонка! И говорил так прямо и уверенно.

Потом Одик сбегал к морю, а после обеда и тихого часа опять остался дома: Виталик водил его по комнатам. В некоторых жили отдыхающие — их хорошие знакомые, как пояснил он. В комнате, которую они сейчас занимали с отцом и мамой, было много книг в подвешенных к стенам застекленных полках. С потолка свешивалась необычная, в тысячу хрустальных струек, как водопад, люстра, а на полу лежал огромный, ослепительный, как солнце, ковер синтетический и легкомоющийся, как объяснил Виталик. А в углу стоял небольшой телевизор неведомой Одику марки, с маленькими изящными ручками внизу и громадным, во всю стенку, молочным экраном.

Отодвинув стекло, Виталик достал с полки толстую книгу — Полное собрание сочинений Пушкина в одном томе — с изящным золотым росчерком поэта по черной коже и золотой славянской вязью на корешке.

— Новинка, — сказал Виталик. — Редкость… Только что издана, а попробуй купи! Папа говорил, что тираж-то всего десять тысяч.

— Ого! — воскликнул Одик.

— Но это очень мало… Бывает и миллион.

— Ну?! — ахнул Одик. — Откуда ты все знаешь?

В это время скрипнула дверь, и в комнату вошел Георгий Никанорович. Одик почувствовал стесненность и даже что-то вроде страха.

— А-а-а, вот вы где! — весело сказал директор. — Виталий и… Прости, не разобрал вчера, как тебя зовут.

— Одик, — сказал Одик и почему-то непереносимо покраснел и почувствовал вдруг досаду на отца, хотя раньше даже гордился своим редким красивым именем.

— Как ты сказал? — Он знакомо, совсем как Виталик, сморщился.

— Ну Одя… Одиссей, иными словами…

— Любопытно!

— Это папа у нас такой фантазер, захотелось ему так, — виновато сказал Одик.

— Что ж, неплохое имя… И звучит… Правда, Виталик? Я думаю, оно имеет какой-то глубокий смысл?

— В основном мифологический, — уже почти совсем освоившись, многозначительно заметил Одик — в который уже раз за свою жизнь.

— Мифология? Ха-ха-ха! — громко рассмеялся Георгий Никанорович. — У нас в парке тоже есть мифология из мрамора, с фиговыми листками… Ха-ха!.. Ну так вот, Одиссей, тебе нравится у нас?

— Очень!

— Вот и хорошо. — Георгий Никанорович провел рукой по своим коротким, густым и жестким, как щетка, волосам и уселся в кресло, привычно бросив ногу на ногу. — Ты много раз бывал на юге? — спросил он у Одика.

— Первый раз.

— Так… А где работает твой папа?

Одик сказал.

— А мама?

Отвечать было не очень приятно, потому что ни частыми поездками на юг, ни должностью отца с мамой похвастаться он не мог. К тому же он побаивался, что Карпов кинет такой вопрос, что и не ответишь.

И Одик поспешно сполз с краешка тахты.

— Ну, я пойду.

— Торопишься куда-нибудь? — спросил Виталик.

— Тороплюсь… Дело есть…

А все дела у Одика на сегодняшний вечер были — сидеть у моря и бросать в воду камни. Дружбы с Виталиком не получалось. Ему, видно, давно наскучило это море, и прогулки по берегу, и бесцельное шатание по городку. И он, москвич, не мог его заинтересовать. Да и на кой он ему сдался, если у него такой отец! По наблюдениям Одика, Виталик очень дружил с ним. Случалось, проснувшись пораньше, Одик подсматривал сквозь щель в оконной шторе, как Георгий Никанорович выполнял во дворе с сыном сложный гимнастический комплекс. В плавках, похожий на штангиста, коренастый, весь прямо-таки вспухнувший от мускулатуры, он приходил в движение: приседал, вскидывал то одну, то другую ногу, молотил невидимого противника кулаками, да так молотил, что от того и мокрого места не осталось бы! Потом они со смехом брызгались у крана, обливались, смывая соленую воду, потому что, по словам Виталика, каждый день до зарядки делали длительные морские заплывы; насухо вытирались огромными махровыми полотенцами, после чего Георгий Никанорович наскоро ел — из летней кухни доносились волнующие запахи жареного мяса — и, с иголочки одетый, бодрый, свежий, энергичный, уходил в свое «Северное сияние», в сверкающий чистотой кабинет — командовать и распоряжаться.