Малышок

- Что же это такое? - недоумевая, спросил Сева. - Отчего это?

- Будто дорога… вишь, колеи…

Кое-где среди жидкой глины виднелись продольные гребни обсохшей глины, между которыми застоялась вода.

- Ничего не понимаю! - рассердился Сева. - Вот и переберись на другой берег!

- А ну помолчи! - сказал Костя. Они стали прислушиваться.

Сначала казалось, что прислушиваться не к чему, а потом стало к чему. Это был тяжелый и глухой шум. Сева неожиданно сорвался с места и, размахивая «молнией», побежал навстречу шуму. Побежал и Костя.

- Знаешь, что это? Знаешь? - задыхаясь от волнения, крикнул Сева.

Костя ответил, но сам не расслышал своего ответа. Шум неожиданно вырос в миллион раз, поднялся из-под земли, качнул каждую сосну, взорвал каждую кровинку в жилах. Неожиданно Костя увидел три танка. Они показались на вершине невысокого холма, откуда спускалась неподвижная река. Три танка отпечатались на горячем медном небе и на минуту застыли. Страшными, Удивительными, чудесными были эти громадные машины со вскинутыми к небу пушками здесь, в лесу, в безлюдье, будто три чудовища вышли на охоту. Не успели они оторваться от медного, пылающего неба, как появился уже второй ряд - семь машин, а за этими появился третий ряд - десять машин…

Сева, подбежав к Косте, схватил его за плечо и припал губами к его уху.

- Танки! Наши танки! Видишь! - кричал он.

У него были сумасшедшие глаза, он закружился на месте, заметался, сорвал с головы кепку, замахал ею - как видно, что-то кричал, но его голос терялся в железном грохоте, который дробился о стволы сосен, делал трудным и прерывистым дыхание, заставлял сердце биться все быстрее, все радостнее.

- Танки! Наши танки! - кричал и Костя, кружась на месте, размахивая руками. - Видишь! Танки с Большого завода! - выкрикивал он, хотя и знал, что это бесполезно, так как Сева не слышит ни слова.

Танки уже поравнялись с мальчиками. Они шли ряд за рядом во всю ширину дороги, проложенной в лесу, неохотно обходя одинокую толстую сосну, сохранившуюся на маленьком островке, зарываясь в глину, разбрасывая ее, выдавливая глубокие колеи, обдавая друг друга брызгами. Они были еще некрашеные, но понизу стали желтыми от глины, и только башни остались черными, а на башнях белели буквы: «Сверх плана - первомайский». «Сверх плана - первомайский», «Сверх плана…», «Сверх плана…», и еще, и еще…

- Невпроворот! - кричал Костя. - Видишь, невпроворот! - И сердце его было нестерпимо горячим, огненным.

Не он сделал эти танки, эти бесчисленные машины. Их сделали люди, которые работали на Большом заводе, - варили, резали, сваривали сталь, сверлили пушки, собирали моторы. Но ведь Костя тоже умел резать сталь, и поэтому он вдруг почувствовал, что это его воля ведет тяжелые машины вперед, вперед по трудной дороге, его сердце бьется в стальной груди грозных машин.

Танки шли своим путем, ряд за рядом, волна за волной, и ярко белели на черных башнях слова: «Сверх плана - первомайский», «Сверх плана…», «Сверх плана…» Сколько их было! Так много, что Костя и не подумал считать.

Конец! Кончилось грозное шествие. Еще пенилась и бурлила желтая глина танковой дороги, прорезавшей лес, но шум моторов быстро сбывал, как спадает вода в реке после бурного половодья; он снова превратился в глухой подземный гул, не рождавший откликов в лесу.

Костя оглянулся, позвал:

- Севолод!

Звук собственного голоса показался ему слабым, дребезжащим. Он набрал побольше воздуха в грудь и завопил:

- Се-во-лод! «Молнию» давай! Се-во-лод!

Тишина… Сева исчез вместе с «молнией». Костя крикнул еще раз-другой, не дождался отклика и побрел по лесу. Не было никакого смысла идти на Северный Полюс: к торжественному собранию он уже опоздал, и, кроме того, «молния» исчезла вместе с Севой. Но дело не только в этом… Его уже не увлекала мысль натянуть Мингарею нос и надавать ему горячих. Не это теперь было важным. А что же было важным? Он шел по тропинке, которая, по его расчетам, должна была вывести к заводской окраине, и старался сообразить, сколько нужно сделать танков, «катюш», самолетов, пушек, чтобы свалить фашиста, бросить его наземь и раздавить, как змею гадюку. Он готов был сделать все оружие для фронта своими руками.

Стемнело, и звезды замигали, замерцали вверху, в неподвижной черной хвое молчаливых сосен. Костя не знал, далеко ли, близко ли от дома, - он просто шел вперед, улыбаясь своим мыслям и не замечая, что улыбается. Потом он забеспокоился - не заблудился ли Сева? - и немного покричал, но ответа не услышал.

- Явился наконец! - хмыкнул Сева, как только Костя переступил порог боковушки. - Куда ты девался? Пропал, как сквозь землю провалился…

Картина, которую увидел Костя, была такой занятной, что он даже не успел рассердиться. Поджав ноги, Сева сидел на топчане и тянул чай из блюдечка. Вероятно, он занимался этим уже давно - его лицо блестело, глаза от удовольствия стали маленькими и туманными. На стене, прямо над Севой, как победное знамя, висела та самая «молния», которую ребята должны были доставить на филиал и вот не доставили.

Привет фронтовой бригаде Кости Малышева! -гласила «молния». - В последний день первомайского соревнования она выработала 250 процентов бригадной нормы.

- А ты куда пропал? - спросил Костя.

Оказалось, все получилось очень просто: Сева так обрадовался танкам, что забыл о Косте, побежал за танками, бежал долго, а когда опомнился - увидел какой-то пригород и какой-то завод. Это был Большой завод. Ему осталось только сесть в трамвай, а трамвай довез его чуть ли не до Земляного холма. Дома Сева узнал, что Нина Павловна и Катя еще не вернулись с торжественного собрания в клубе, и сел пить чай.

- «Молнию»-то на Северный Полюс не принесли, - сказал Костя.

- Чепуха, - ответил Сева. - Мингарей и без «молнии» узнает, сколько мы выработали… А эта «молния» пускай у нас висит… на память.

- А хотел Мингарею горячих надавать!

- Ну его, - мирно ответил Сева. - Будут у нас еще дела с Мингареем, успеем поговорить.

Только теперь Костя додумал мысль, которая занимала его с той самой минуты, когда он вошел в боковушку. Он прекрасно знал, что Сева в два дня расправился с сахаром, полученным в счет майской нормы, - сахара у него, как и у Кости, не было, и всё же…

- Ты чего не свистишь? - спросил он.

- Дурак я был свистеть, - ответил Сева, отхлебнул из блюдечка и сладко зажмурился. - Сам свисти, если хочешь… Давай кружку - налью!

Костя поднес кружку к губам и понял, что свистеть действительно было бы глупо. Никогда в жизни ему не приходилось пить такого сладкого чая, если можно было назвать чаем густой горячий сироп.

- Жирно живешь! - сказал он. - Где сахар взял?

- Не у тебя, кабысь-кабысь!

Все стало понятно. Стараясь не выдать своей радости, Костя, будто ничего не понял, упрекнул товарища:

- Запас тронул? А в синий туман с чем пойдешь?

- В какой синий туман? - хладнокровно спросил Сева.

- В такой какой… Ясно - за золотом.

- Без твоего золота обойдусь, - ответил Сева. - Хочешь еще чаю? Мне не жалко. - И он щедро долил кружки.

Странное дело: все это только обрадовало, но как-то не удивило Костю. Напротив, теперь было бы гораздо удивительнее, если бы Сева сказал: «Давай тамгу и письмо к румянцевским ребятам, я это заслужил». Уже давно Костя почти неосознанно ждал, что его товарищ под тем или другим предлогом откажется от похода в тайгу, и теперь почувствовал, как много уверенности было в этом ожидании. Костя припомнил все - стычку на Земляном холме, драку на Гималаях, историю с тупым гвоздиком - и усмехнулся, как усмехнулся бы взрослый человек, увидев короткие штанишки, которые он носил в детстве.

Танки! Конечно, танки сыграли свою роль, но не только встречей с танками объяснялся отказ Севы от экспедиции за золотом. Слишком много важного, решительного случилось в жизни мальчиков, большая сила была у нового ветра, который ворвался за колонны в первый день существования фронтовой бригады. Новый ветер прогнал синий туман далеко-далеко, и то, что еще недавно казалось простым, верным и важным, стало шатким и неверным, как полузабытая сказка, как хрупкое сновидение. Святое озеро, поющие рыбы, золотое дно… Разве могло сравниться все это с тем, что окружало мальчиков, что было их жизнью, их борьбой, их трудным и радостным делом? Может быть, об этом же думал и Сева, - он улыбкой ответил на улыбку Кости, не спрашивая его согласия, вылил в кружку все, что было в чайнике, и похлопал себя по животу.