Большие каникулы

— Мушат, а мы сможем поймать воробья? — спросил я.

Мальчик оживился.

— А как же? Конечно! Корытом… Вон оно там, смотрите! В мгновение ока он привязал к палке веревку, которую вытащил из кармана, вбил палку в землю и подпер ею корыто. Потом насыпал вокруг зерна и целую горсть бросил под корыто.

— Пойдемте в амбар, — сказал он. — Чтоб они нас не заметили. А как заберутся под корыто, потянем за веревку.

Мы зашли в амбар и стали подглядывать в полуоткрытую дверь.

Через несколько секунд на заборе появился взъерошенный воробышек. Он залетел во двор и уселся прямо на корыто. Потом попрыгал, поклевал то тут, то там, и исчез внутри. Рывок — и воробья с шумом прихлопнуло.

Мы быстро подбежали, опустились на колени, и я, сняв пальто, набросил его на корыто. Легонько приподняв его сбоку, я почувствовал в руке мягкий комочек, который дрожал и бился.

Воробышек был пойман.

Я вытащил его и погладил крошечную головку. В этот момент появился торжествующий Лика с клеткой в руках.

— Нашел! Игнат спрятал ее под кроватью, а я нашел! И увидев птицу, закричал: — Воробей! Воробей! Прилетел за халвой… Бедняжка! А я ее всю съел… — добавил он грустно.

— Ничего, Лика, — сказал я. — Вот тебе лей. Сбегай в магазин и купи для него халвы. Дуй!

Оставшись наедине с Мушатом, я порылся в кармане и вытащил все три записки. Выбрав одну из них, я подал ее мальчику:

— Читай вслух!

Ужасно смутившись, Мушат начал громко читать свой собственный ответ на вопрос: «Как я провожу свободное время?»

«С восьми до десяти я учу устные уроки, потом выполняю письменные и повторяю до половины первого…»

— Ну, что ты на это скажешь?

Покраснев до ушей, он гладил воробышка и шептал, опустив голову:

— Теперь я так и буду делать, всегда…

Я свернул в трубочку две оставшиеся записки и привязал их к правой лапке воробышка.

Потом вошел в дом и, сев за стол, написал на клочке бумаги несколько строчек. Окончив, я привязал его воробью к другой лапке. Потом запер его в клетку, поставил под кровать, открыл окно и ушел вместе с Мушатом. Была половина первого.

Скоро я узнал, что произошло, когда ребята вернулись.

Войдя в комнату, Игнат и Ангел уселись на кровать. Они были счастливы: в шапке Игната бились три воробышка.

Игнат опрокинул шапку на стол и примял ее ладонями.

— Вытаскивай клетку!

Ангел полез под кровать, вытащил клетку и… как стоял на коленях, так и застыл, разинув рот.

Гляди-ка!.. Почтальон! Игнат, почтальон прилетел!

Игнат бросился к клетке. Три воробышка перевернули шапку и выпорхнули в открытое окно.

— Почтальон! Почтальон! — кричали мальчики, прыгая вокруг клетки.

— Я говорил, что воробьи могут быть почтальонами… Ура!

Но вдруг Ангел замолчал. Нахмурившись, он разглядывал воробышка.

— Игнат… это не наш… — сказал он тихо.

— Как это не наш?

— Очень просто. Наши почтальоны были воробьихи.

— Хм… ну и что? А это кто?

— А это — воробей. С чубиком. И взъерошенный какой, видишь?

— Ладно, но все-таки он… почтальон! Не видишь, он принес письмо? Даже два, на обоих лапках… Смотри!

Игнат вытащил «почтальона» из клетки, снял с его левой лапки записку и развернул.

И с первых же строк окаменел. Воробей выпал у него из рук, шлепнулся об пол, потом взмыл, сделал вираж к окну и, пронзительно чирикая, исчез за соседним домом.

Игнат опустился на стул.

— Смотри-ка, что тут написано!

«Дорогие Ангел и Игнат, ваш классный руководитель попросил меня напомнить вам, что идет третий триместр и вам нельзя больше терять время на охоту за воробьями. Пора начать соблюдать вами же составленные расписания. Если вы их забыли, то найдете свернутыми в трубочку на моей правой лапке. Со своей стороны, как воробей, могу вам сказать, что вы напрасно мучаетесь, пытаясь превратить нас в почтальонов. Это первое и последнее письмо, которое воробей доставляет по назначению».

Потом много дней подряд ребята их квартала видели воробья, летавшего туда-сюда с привязанной к правой лапке запиской. И каждый раз, видя, как он летает над школьным двором, они кричали:

— Смотрите, почтальон, почтальон! Позовите Игната! И Ангела!

— И Мушата! — добавляли другие.

Воробей садился на тутовое дерево, что росло в школьном дворе, весело чирикал на солнце и улетал в зеленое поле.

Не знаю, охотятся ли еще Игнат, Ангел и Мушат за воробьями. Но в школе ими теперь все довольны. Учитель математики сказал мне на днях:

— Знаешь, Игнат очень прилично идет по моему предмету. Еще немного, и он станет одним из первых по геометрии.

Я был в восторге. Сидя у окна, я как раз смотрел на шумный, оживленный двор, и вдруг заметил, что на ветке тутового дерева сидит и греется на солнышке наш воробей. А на его правой лапке уныло болтается веревочка… Наверное, воробью надоело сидеть на месте. Он попрыгал с ветки на ветку, потом взлетел и устремился к полю.

Прозвенел звонок, сзывая ребят в классы. Было двадцать минут второго. В ворота школы, дружно держась за руки, входили Ангел, Игнат и Мушат.

ГОРН

ПОСЛЕДНИЙ ЛАГЕРНЫЙ ДЕНЬ.

Вверху, на плоской вершине Хоморода, дежурное звено уже закончило приготовления к последнему костру. Сухая елка глубоко воткнута в землю, окружена поленьями и сухостоем, еловые ветки, политые бензином, расположены пятиугольной звездой, а запасной хворост сложен в стороне огромной, как стог сена, кучей.

Ребята из дежурного звена расположились на одеялах, молча жуя кисловатый щавель и глядя на темную котловину Чукаша, из которой, красная и кособокая, как вареная айва, выплывала луна. Далеко внизу, в долине, лагерные дачи с освещенными окнами казались в мягких фиолетовых сумерках корабликами, застывшими на заколдованном рейде каникул…

— Идут! — закричал вдруг Миху, дежурный звеньевой, одним прыжком взбираясь на кучу хвороста.

В самом деле, со стороны Одорхея раздавался приглушенный стук барабанов: это пионерские отряды маршировали на костер, посвященный закрытию лагеря.

Скоро они будут здесь, — сказал Миху, легко соскальзывая на траву. — И когда все рассядутся, — продолжал он мечтательно, — мы вдруг зажжем костер, сразу с пяти сторон, а горн пропоет свой серебряный прощальный привет…

Воцарившуюся тишину вдруг нарушил стон:

— О-о-ой!

— Что случилось? Поцарапался?

— Нет! Горн!.. — снова простонал кто-то.

— Что? Что — горн?

— Я забыл его в лагере, в спальне.

Говорил самый маленький мальчик, Митуш.

— Так что же ты ноешь? Беги за ним, — накинулся на него другой мальчик, побольше.

— Лучше бы ты свою голову забыл! — разозлился третий.

— Опозорил нас, да еще теперь, в самом конце, — пробормотал звеньевой. Он хотел добавить еще несколько слов, похлеще, но сдержался, заметив, что Митуш чуть не плачет. И проговорил смягчившись:

— Что же делать? Пойдешь за горном. Если прямо через лес, через пятнадцать минут будешь здесь.

— Через лес? — в ужасе пролепетал мальчик.

— Конечно!

— Сейчас, ночью? Я?

— Конечно, ты! Ведь ты же забыл горн! Иди, нечего время терять. Ты забыл, тебе и идти.

Остальные, ворча, поддержали его.

Мальчик встал. Лес, который начинался в двадцати шагах от поляны, казался в темноте черным и взъерошенным, как кабан.

— Хорошо, я пойду, — едва слышно пролепетал мальчик и, не оглядываясь, направился к зарослям терновника на опушке. «Будь что будет!» — решил он, твердо шагая вперед. Да и, в конце концов, что может быть? Ведь он десятки раз поднимался сюда через лес из своей двадцать пятой дачи…

Углубившись в лес, он с радостью заметил впереди белый ствол березы, под которой столько раз сидел, развалившись, и лакомился нанизанной за соломинку земляникой. «Отсюда немного налево будет молодой лесок, в котором мы собирали хворост, — подумал Митуш. — А оттуда рукой подать до полянки, заросшей буками… Потом я спущусь по ручью и пойду по тропинке между елей до самой дачи. Вот и все».