Тайна Белого камня (ранняя редакция)

И Миша торопливо пошел по направлению к Майскому, Лева и Вася некоторое время сидели молча. Потом Лева сказал:

— Он нам все дело испортит.

— Ты думаешь, расскажет о тайне?

— А что? Возьмет да и сболтнет. Я говорил, не надо с ним связываться.

— Да-а… — неопределенно протянул Вася. — Ну и черт с ним! Давай мачту делать. Уплывем завтра. Будь, что будет.

Сюрприз дяди Феди

Миша кипел, как котел на огне.

«Я вам покажу, — мысленно грозил он. — Попомните еще меня. Возьму и расскажу, что вы хотите плыть на полуостров. Тогда узнаете!»

Распаляясь все больше, он шел, не видя вокруг себя ничего. Но когда пришел домой, злость улетучилась. Это удивительно, но у него даже обиды не осталось ни на Васю, ни на Леву. Напротив, в сердце закралась непонятная тревога. И чем сильнее старался Миша заглушить ее, тем шире она росла в нем.

— Ты что такой кислый, — спросил отец. — Обидели тебя, что ли?

— Не-ет… — протянул Миша и сказал невпопад: — Есть хочу.

Павел Степанович засмеялся.

— Действительно, важная причина для плохого настроения. Мать, накрывай стол.

Павел Степанович только что вернулся из школы, в которой работал директором. Здание школы в это лето капитально ремонтировали, и Павел Степанович по целым дням пропадал там.

Все сели за стол.

— А Лева где? — спросила мать.

— У Васьки-бакенщика. Они на рыбалку пойдут, — соврал Миша.

— А ты чего отстал?

— Так…

— Ну и ну! — Павел Степанович почесал затылок. — В кого только ты уродился такой? В твои годы меня, брат, домой не затащить было…

Обедал Миша без обычного аппетита. Ссора с друзьями не выходила из головы. Как он ни крутил, получалось, что сам виноват во всем. И от этого становилось еще горше.

«А зачем они меня заставляли шить парус? — оправдывал себя Миша. — Сами бы и шили. Я же не умею». Но тут он подумал, что Вася и Лева тоже не умеют. А парус все-таки нужно шить. Не попросишь же Васькину бабушку или маму. «Не возьмут они меня с собой. Уедут, а я буду здесь болтаться один. Без меня тайну раскроют. Что делать?»

У Миши даже слезы появились на глазах, так ему стало досадно.

Он ходил по комнате до тех пор, пока глаза не остановились на малюсенькой подушечке, которая висела на стене. В нее было воткнуто несколько иголок. Миша подошел, вынул иголку с ниткой, осмотрел ее так, словно до этого никогда не видел. Потом отыскал два лоскуточка. Оглядываясь на дверь, торопливо принялся сшивать их. Игла не слушалась, нитка извивалась и путалась, шов не получался. Больно уколов палец, Миша с раздражением бросил это занятие.

«Не возьмут с собой, уедут одни», — в десятый раз мелькнула горькая мысль и снова заставила думать о примирении.

Уже вечер пришел, а Миша все размышлял, размышлял. Внезапно лицо его прояснилось. Он ударил по столу кулаком.

— Нет, возьмут! Обязательно!..

Утром Миша бегом направился на другой конец села, к дяде Феде, старый приземистый домик которого находился у самого бора. Мише много раз приходилось бывать здесь. Он уверенно открыл калитку, вошел во двор и увидел дядю Федю. Тот, сидя на низеньком стульчике, вязал сеть.

— Здравствуйте, дядя Федя! Я к вам.

— Здравствуй, здравствуй, Михаил Топтыгин. Садись, если ко мне.

Дядя Федя показал на чурбак. Разговаривая, он продолжал свое дело: челнок так и мелькал в руках.

— Дядя Федя, знаете, что я хочу попросить у вас?

— Скажешь — узнаю.

— Моторку.

Дядя Федя удивленно взглянул на Мишу.

— Моторную лодку? Зачем?

Миша замялся.

— Да на рыбалку собрались…

— А на весельной что, руки болят?

— Не болят, дядя Федя, а далековато. Мы километров за пятнадцать хотим плыть.

— Кто это вы?

— Я с Левкой да Васька-бакенщик.

Дядя Федя хмыкнул, исподлобья взглянул на Мишу.

— У бакенщика своя моторка, что ее не берете?

Миша заерзал. Разговор принимал неприятный оборот. Поэтому он, не отвечая, снова попросил:

— Дайте, дядя Федя, а? На один день.

— А управлять умеешь?

— Васька умеет, — обрадовался Миша. — Он часто ездит на моторке. Дадите?

— Дам, — сказал, вдруг посерьезнев, дядя Федя. — Только скажи правду — зачем лодка? Не финти, Топтыгин, по лицу вижу, что врешь.

Миша испугался, покраснел и собрался было бежать, но вспомнил, что к ребятам с пустыми руками возвращаться невозможно. После некоторого колебания он спросил:

— А вы никому не расскажете?

Дядя Федя твердо пообещал молчать. Миша, путаясь, сбиваясь, рассказал ему о партизанской фляжке, о карте, о походе на полуостров. Дядя Федя слушал с интересом. Когда Миша кончил, он произнес:

— Забавно. А фляжка действительно была того партизана, которого похоронил бакенщик?

— Того, дядя Федя, того. Дедушка же знает.

— Интересно, интересно… А где карта?

— У Левки.

Дядя Федя встал со стульчика, отложил челнок.

— Знаешь что, Топтыгин, принеси-ка ее. Очень любопытно взглянуть.

Миша приуныл.

— Левка не даст. Он говорит, что это реликвия и надо отправить ее в музей.

— Гм, — насупился дядя Федя. — Что ж, тогда не дам вам моторку. Я же не съем карту, — усмехнулся он. — Экий ты, право!..

Миша с минуту сопел, потом решительно произнес:

— Хорошо. Я сейчас принесу.

Он побежал домой. Там осторожно вынул из Левиной планшетки блокнот, взял из него карту и понесся к дяде Феде.

Миша ликовал. Через час — два он смело пойдет к друзьям и скажет: «Бросьте свою лохань и поплывем на моторке. Раз, два — и там!»

Он наглядно представил себе, как Лева и Вася сначала откроют от удивления рты, потом обрадуются.

Дядя Федя ожидал его в избе. Она, как и многие старинные избы, состояла из одной комнаты. Большую часть занимала русская печь. У окна стоял грубо сколоченный стол, две табуретки. Рядом со столом, вдоль стены, — скамейка. В противоположной стороне громоздилась кровать под пологом.

Дядя Федя в Майском жил около года, был одиноким, работал в охране на строящемся заводе за Обью. Дружбы с соседями не водил, но ребятишек любил и все свободное время отдавал им.

— Ну-ка, показывай, — встретил он Мишу. — Посмотрим, что сие есть.

Он взял бумажку, сел за стол и стал внимательно рассматривать ее. Минут десять сидел молча, забыв о Мише, морщил лоб, шевелил губами.

— Дядя Федя, — напомнил о себе Миша, — так дадите моторку?

— Моторку? А, моторку… Вот что: сходи в сарай, посмотри, есть ли в бачке бензин. Если есть, то замерь — сколько его там.

Когда Миша вернулся, карта лежала на столе, а дядя Федя копался в печке.

— Бензин есть. Литров тридцать. Значит, дадите моторку, дядя Федя?

— Слово — дело. Сказано дам, значит берите. Завтра. Утром.

Он помолчал. Потом спросил:

— Куда вы хотите плыть?

— На полуостров, где крестик стоит.

— Кто додумался?

— Не помню. Левка, кажется.

— Молодец. Правильно понял бумагу. Только думается мне, что зря съездите — времени прошло много. Если и был склад — все пропало там. Но дело ваше…

— А где у вас моторка?

— На реке. Завтра придете ко мне, вместе сходим… Да, разбередила, разбередила твоя бумажка старые раны. Сколько партизанских дорог исхожено, сколько кровушки пролито! Через леса, горы, реки проходил. С такими вот картами, бумагами, донесениями… И есть их приходилось — да-да! Смеешься? А ты не смейся, брат. Идешь бывало, а тут белогвардейский разъезд. Сцапают, найдут эту бумагу — и тебе каюк и партизанам, товарищам твоим. Вот возьмешь ее да и съешь… — Дядя Федя умолк, вздохнул. — Ну, да что вспоминать. Что было, то сплыло. Бери, Топтыгин, свою карту и топай домой. Мне по делам пора.

— Значит, завтра, дядя Федя?

— Завтра. В десять ноль-ноль, как говорится, по местному времени.

— Вы только никому не говорите.

— Слово партизана!

Миша, словно на крыльях, вылетел от дяди Феди. Он ликовал. Вот здорово придумал — путешествие на моторке! Ребятам и не снилось такое.