Бахмутский шлях

Его не поняли, пояснила Мокина:

— В бутылку предлагает играть. Крутить бутылку. В чью сторону остановится горлышком, тот должен выйти, поцеловать крутившего и затем сам остается крутить.

— Крутить! Крутить! — орал немец. — Крутить и целовать.

Ему дали бутылку. Я заметил, что девушки напряженно, с испугом следили за вертящейся, как волчок, на гладком полу бутылкой. А она будто нарочно крутилась долго. Наконец почти совсем остановилась, но тут же повернулась еще на пол-оборота и указала на Богомаза.

Все облегченно вздохнули, улыбнулись. Немец не стал целоваться с Богомазом. Вновь завертелась бутылка, и снова все затихли. Теперь она показала на Гека. Тот улыбнулся во весь рот и, изображая из себя жеманную девицу, ломаясь, встал. Но немец не принял его шутки, он начинал сердиться.

— Не карош бутилька, — сказал он и с остервенением покрутил ее.

Бутылка затряслась, дробно застучала об пол, словно больной в лихорадке, несколько раз обернулась, остановилась. И в тот же миг две девушки отодвинулись со своих мест в разные стороны: мол, ни на кого, мимо показывает бутылка. Немец посмотрел на них, плотно сжав тонкие губы, качнул головой, снова нагнулся к бутылке. Теперь она точно показывала горлышком на Машу. Маша вдруг так вспыхнула, словно ей в лицо кипятком плеснули, вскочила с места, кинулась к двери и по пути будто случайно ударила ногой бутылку. Бутылка отлетела к стене, рассыпалась со звоном на мелкие осколки. Злоба перекосила лицо немца, он, скрипнув зубами, забормотал что-то по-немецки, наверное ругательства, так как Мокина укоризненно сказала ему:

— Пауль!..

— Карошо! — угрожающе проговорил немец. — Не хотит целовайт… Тогда танцевайт русский барыня!

— О, это дело! — вскочила улыбающаяся веснушчатая, с челочкой на лбу девушка, которая минуту назад, бледнея, настороженно следила за бутылкой.

Она, пристукивая каблучком, лихо прошлась по кругу, остановилась перед Геком.

— Давай русскую! Чего ж сидишь?

Гек подмигнул ей, вскинул баян, заиграл. Не обращая внимания на подмигивания Гека, девушка пошла, пошла, сначала расставив руки в стороны, потом закинув одну руку за голову, другую отставив далеко от себя ладонью вверх, и вдруг, подбоченясь, повернула в другую сторону, выстукивая в такт частым переборам баяна. Танцевала она легко, весело, задорно, лицо ее было вызывающе: смотри, мол, проклятый, как мы умеем танцевать!

Но немец, грубо хватая за рукав, вытаскивал девушек на середину комнаты, кричал, брызгал слюной:

— Все, все танцевайт!

Перепуганные девушки сгрудились посреди комнаты, растерянно посматривали друг на друга. Ребята молча наблюдали за немцем, не решаясь остановить его.

Бледный Лешка подошел к Мокиной, сдержанно сказал:

— Скажи ему, что же это?

Вытолкав всех девушек, немец принялся за ребят. Он схватил Зорина, но тот резко отдернул руку, сверкнул на него исподлобья злыми глазами:

— Не трожь!

Немец оторопел:

— Was?

— Да, нас! — сказал Миша. — Сам танцуй!

Ребята подскочили, молча окружили их на случай драки. Немец оглянулся, увидев суровые лица сгрудившихся ребят, оскалил зубы:

— Все танцевайт!

— Мало места, — сказал Лешка, указывая на пол.

— Мальо, мальо… — закивал он головой, соглашаясь.

Воспользовавшись суматохой, девушки убежали в темную напереднюю комнату, притаились.

Мокина отозвала немца, что-то сказала ему, и они ушли. Вместе с ними ушел и Гек. Вскоре стал прощаться Богомаз.

— Ну, нацалась скуцища. Мы пойдем.

— Опасно, могут задержать, — сказал Лешка. — Оставайтесь до утра.

— Кому мы нужны! — усмехнулся Богомаз.

— Никитину, — сказала Маша.

— Ну, Никитин! Это ерунда! Пойдем, Эммоцка? — позвал он подругу.

— Так, может, и нас проводите? — спросили девушки. — Нам по пути.

— Пойдемте. Я как-нибудь к тебе есце зайду, поговорим, — сказал Богомаз Лешке уходя.

Остались Маша, Зорин, две незнакомые мне девушки и парень.

— Богомаза Никитиным пугаешь? — сказал Зорин, взглянув на Машу.

— А что?

— Испугаешь щуку морем, — Он поднялся, — Проводи меня Алексей, я тоже пойду.

Я выскочил с ними на крыльцо — мне очень понравился Миша Зорин, хотелось проводить его. Увидев меня, Лешка сказал, чтоб шел в комнату. Я нахмурился.

— Пусть, чего ты его? — заступился за меня Миша, — Ты не доверяй этому долговязому Митицке. Немцы в городе с помощью националистов издают газетку — так он там, в редакции, работает. Скользкий тип!..

— Миша, ты был здесь с самого начала, знаешь, кто чем дышит. Надо нам как-то быть всем вместе…

— Зачем? — Зорин поднял глаза на Лешку.

— Как зачем? Ведь вместе легче, лучше.

Миша решительно закрутил головой.

— Не согласен. Я один — сделал, не сделал — сам отвечаю. Засыпался — опять сам отвечаю и погибну один. А если организуемся, как ты говоришь, один провалится, а погибнуть могут все. Не убеждай, Алексей, — придержал он Лешкину руку, — я уже убедился. У меня вот какое дело к тебе. На днях будут всех неработающих подгребать и отправлять куда-то в лагеря на работы. Так что тебе надо где-то пристроиться. Вот чистый бланк биржи, заполни его по своему усмотрению. Это направление на работу.

— На какую? — удивился Лешка, рассматривая бумажку, на которой вверху крупно напечатано: «Arbeitsbegörde».

— Например, ты хочешь пойти в депо паровозным слесарем. Напиши здесь свою фамилию и профессию — паровозный слесарь и иди в депо. Там, кстати, требуются. С направлением от биржи сразу возьмут.

— Какой же я слесарь?

— Ну, подумаешь, один ты там будешь, что ли!

— А это, пожалуй, хорошо! Можно будет песок в буксы насыпать.

— Это твое дело, — сказал Зорин. — На всякий случай при оформлении на работу измени чуть фамилию, имя и отчество и укажи какой-нибудь адрес, чтоб не знали, где искать в случае чего. Понял?

— Понял.

На другой же день Лешка заполнил бланк, как учил его Зорин, пошел на станцию.

— А вдруг проверят, что ты за слесарь? — спросила мама. — Ой, рискуешь ты!

— Какой тут риск? — не соглашался Лешка. — Проверят, не подойду — прогонят.

— Хорошо, если только прогонят. А бумага поддельная?

— Ничего, все будет хорошо.

Мама толкнула меня в спину:

— Иди с ним, хоть скажешь потом, что случилось.

Я с удовольствием выскочил на улицу, догнал Лешку.

— Ты куда?

— С тобой, — ответил я настойчиво, чтоб он и не думал вернуть меня домой. — Мама послала.

— Эх, мама, мама! — проговорил Лешка и замолчал.

Я спросил у него:

— Ну что, узнал, кто чем дышит?

Он посмотрел на меня, ответил не сразу.

— Ты вот что — забудь все, что знаешь. И молчи.

— А я что, разболтал кому, да? — обиделся я. — Я, может, побольше тебя кой-что знаю и молчу.

— Например?

— Мы с Митькой чуть коменданта не убили.

— Вы с Митькой?

— А ты думал!

— Ну и глупо ж вы поступили, если только это вы.

— Ну и пусть.

— Ты не сердись. — Лешка положил мне на голову руку, повторил: — Не сердись. Ты случайно не знаешь, где можно найти дядю Андрея?

— Нет, он не сказал. Говорил, что в поселке его не будет. Может быть, он где-нибудь в Сталино или Ясиноватой обосновался?

— Жаль…

На путях у депо стояли, попыхивая струйкой пара, маленькие, круглые, низкотрубые немецкие паровозы. Они были похожи на заводские, только с настоящим тендером. Спереди на круглой крышке котла четко выделялись выпуклые белые пятизначные номера. Цифры были написаны как-то не по-русски: концы будто обрезаны.

У входа в контору мы столкнулись с длинным как жердь немцем с железным крестом на груди. В центре креста я успел прочитать дату — «1914». «Еще в ту войну, гад, отличился», — подумал я. Немец был старый, сухопарый, лицо дряблое, испещренное морщинами. Склоненная набок голова нервически дергалась, словно он отмахивался от назойливой мухи.

Вслед за ним вышла переводчица.