Дом веселых нищих

Опять замолкли ребята. Кузьма Прохорыч читал:

— Мамка идет! — вскрикнул вдруг Пеца, глядя в окно.

Всполошились ребята. Кинулись в двери, давя друг друга, а Прохорыч, швырнув тетрадь в ящик стола, торопливо стал ковырять ботинок.

Литературный вечер окончился.

Колька был большой. Он уже курил. Даже сам папиросы покупал и, конечно, с такой мелкотой, как Женька или Роман, не водился.

Но разные штучки для малышей придумывал охотно.

Научил ребят стрелять спичками из ключа. Показал, как делать лягушку, чтоб хлопала, прыгала и шипела, а однажды придумал новую игру — «забастовщики».

Случилось это так.

Играли ребята в «казаки-разбойники». Те, которые были разбойники, полезли в подвал прятаться. Забрались в самый темный угол. Вдруг кто-то кричит:

— Нашел!

— Чего нашел?

— Не знаю чего. Книги какие-то.

И правда, лежат в углу какие-то книги, целая кипа, веревкой перевязаны, а сверху разными тряпками завалены.

Подтащили кипу поближе к окну, развязали. Ничего особенного. Книги разные, в серых, коричневых переплетах, без картинок, а некоторые не разрезаны даже.

Стали ребята из этих книг кораблики да стрелы делать, а Роман несколько книг домой принес. Кольке показал. Колька посмотрел, прочитал немного и спрашивает:

— Где взял?

— В подвале.

Пошел Колька в подвал и все книги к себе перетащил, а ребятам велел молчать.

— Если дворник узнает, попадет здорово, потому что эти книги про забастовщиков.

Стали ребята просить Кольку, чтобы объяснил он, кто такие забастовщики.

— Забастовщики — это рабочие, — сказал Колька и рассказал, как в девятьсот пятом году рабочие с красными флагами к царю ходили и как городовые и казаки в них стреляли. Ребята из этого игру сочинили.

Едва только ребята появились во дворе и заорали:

Вставай, поднимайся, рабочий народ… как начался страшный переполох.

Из окна высунулись жильцы, из конторы выскочили старший дворник, управляющий и младшие дворники с метлами.

Ребята разбежались. Некоторые же попались и получили основательную трепку.

Но последнее время Колька никаких занимательных штучек не показывал. Он ходил важный, задумчивый и совсем не замечал Романа.

Кольку уже несколько раз видели с большими парнями. Он принимал участие в их таинственных совещаниях.

А дома все картинки рисовал, и все одно и то же — кинжал в сердце, а вокруг змея извивается.

«Неспроста это», — решил Роман.

Однажды Роман увидел: у Кольки на правой руке указательный палец тряпкой перевязан. Колька подолгу глядит на тряпочную култышку и будто любуется ею.

— Почему у тебя палец перевязан? — спросив Роман.

— Порезал.

— А где?

— На гвозде, на девятой полке, где дерутся волки, — хмуро огрызнулся брат.

И читать начал много Колька, а книжки, которые читал, в свой сундучок прятал.

Было над чем задуматься.

Этой ночью Роман долго не мог уснуть. В квартире все спали. Колька рядом лежал, мирно похрапывал, а Роман все думал.

Вдруг Колька зашевелился и поднял голову. Роман зажмурился, прикидываясь спящим, а сам одним глазом посматривал.

Колька тихонько натянул брюки, вытащил что-то из сундучка и вышел во двор.

С бьющимся сердцем вскочил Роман и, напялив штанишки, на цыпочках пошел за братом.

Видит — сидит Колька на кузнечном кругу и что-то точит.

Притаился Роман. Колька точит, напильником шурухает осторожно, иногда останавливается, что-то вертит в руке… Песню замурлыкает — незнакомая песня, жалостливая.

Тихо на задворках и серо. Чернеют двери кузницы. Из полуоткрытого окна в первом этаже доносится храп мостовщика. Кошки бесшумно бегают. А Колька все точит и поет:

Извозчик, за полтинник

Вези меня скорей.

Я кровью истекаю

От «васинских» ножей.

Долго стоял Роман. Надоело. Замерз, зубами щелкает. Сперва с ноги на ногу переступал, после осмелел, шагнул вперед.

— Коля…

Подпрыгнул Колька, словно на иголку сел, сгреб инструменты. Бежать собрался, но, увидев Романа, плюнул.

— Вот черт! Напугал. Тебе что?

— Я немножко… — сказал Роман, пытаясь разглядеть, что держал в руке брат. — Можно с тобой посидеть?

— Иди спать. Мать увидит — выдерет.

— Она спит.

Роман шагнул еще и осторожно сел на краешек круга рядом с братом.

— А ты что делаешь?

Колька подозрительно посмотрел и буркул:

— Не твое дело.

— Ну, скажи, Колечка.

— А молчать будешь?

— Буду.

— Никому не скажешь?

— Ей-богу, нет.

Колька, немного подумав, сдался.

— Ну ладно, смотри. — И вытянул вперед руку.

На ладони лежал трехгранный напильник, только резьба сточена здорово. Обидно Роману: не думал, что секрет такой пустяковый.

— Напильник, — протянул он разочарованно. — А я-то думал…

— Дурак, — сказал Колька сердито. — Ни черта не понимаешь.

Он порылся в кармане и, вытащив медную дверную ручку, насадил ее на напильник.

— Ну, смотри, что теперь?

Роман обомлел. В руках у Кольки сверкал настоящий кинжал.

— Кинжал, право слово, — пробормотал восхищенный Роман. — Ну и здорово! А зачем он тебе?

— Драться, — сказал Колька. — У нас вся шайка с кинжалами.

— Шайка?

— А ты думал что? — Колька самодовольно засмеялся. — Десять человек. Шайка «Саламандра».

— А что это такое?

— Тайна, — помолчав, ответил Колька.

— И атаман есть?

— Андреяха атаман.

— Здорово. И драться будете?

— А как же? На Пряжку пойдем, после на семеновецких.

Колька уже не мог остановиться. Сам стал рассказывать о шайке, потом развязал палец и показал Роману крестообразный порез.

— Кровью подписывались, — объяснил он. — Так смотри… Тайна… А завтра, если не боишься, иди за нами. Будешь смотреть, как мы покроем обводненских ребят.

— Покроете?

Колька презрительно свистнул.

— Еще как! Так расщелкаем…

БОЙ В ЕКАТЕРИНГОФСКОМ ПАРКЕ

У парка много имен. Зовут его «Лысый сад», «Скопской буф», «Плешивая поляна», но официально он — Екатерингофский сад. Парк этот единственный на всю окраину. Большой он, дикий, запущенный. Даже в платной половине — в саду с открытой сценой — та же грязь, сломанные деревья, заросшие травой дорожки.

Вечером в Екатерингофе бывают гулянья. В облупившейся, кособокой раковине военный оркестр играет разухабистые польки и меланхолические вальсы. Наезжают торговцы с мороженым, с яблоками, с пряниками.

Под унылое подвывание шарманки крутится сверкающая карусель. Вертят ее мальчишки за гривенник в день. На эстраде ежедневно из года в год — матчи французской борьбы. Сухощавый арбитр в мешковатом фраке после каждой пары резким петушиным голосом объявляет:

— Чемпионат французской борьбы. Третья пара. Чемпион острова Ямайки — непобедимый борец Красная маска и чемпион России Якуба Тарапыгин.

Затаив дыхание следят зрители за борьбой. Борцы пыхтят, хлопают друг друга по жирным ляжкам вяло и нехотя.

Одним концом парк выходит на широкую грязную речку. Там густо плавает тяжелая, отливающая красной медью нефть, стоят пришвартованные к берегу буксиры и баржи.

На берегу отдыхают путиловские и портовые парни. Развалившись на чахлой траве, пьют водку, закусывая колбасными обрезками. Захмелев, пляшут и поют песни.

На площадке курорта девчонки водили хоровод, противно пища тонкими голосами: