Заколдованные сокровища

Скрипач Мотеюс появился в нашем городке не так уж давно. Как-то весной через городок проходила толпа нищих. Это были не просто нищие, которые вымаливали подаяние пением или тем, что выставляли напоказ свое убожество — нет, это был целый оркестр нищих, настоящая капелла. Музыкальные инструменты они везли на телеге. Там же сидели пожилые и больные оркестранты. А те, кто поздоровее, шагали следом. Сзади всех, понурившись, шел Мотеюс со скрипкой в руках. На один день капелла нищих остановилась в старой шпитоле, чтобы собрать в городке подаяние, а утром двинулась дальше. Остался лишь скрипач Мотеюс. Он тяжело заболел, и товарищам пришлось оставить его. Нашлись добрые люди, которые ухаживали за несчастным во время его болезни, заботились о нем. А когда Мотеюс выздоровел, ему не захотелось уходить из нашего городка, и он остался у нас навсегда. Клебонас³ разрешил ему поселиться в углу старой шпитоли, где жили служки, и Мотеюс стал помогать им звонить в колокола, убирать костел, поддувать трубы органа.

Играл Мотеюс так хорошо, что, слушая его, никто не мог поверить, что это играет сумасшедший. Ходили слухи, что он не всегда был нищим: было время, когда он знал другую жизнь. Говорили даже, что он кончил консерваторию, давал концерты в больших городах, имел большой успех. А погубила Мотеюса несчастная любовь. Говорят, полюбил он дочь какого-то богача, и она его полюбила. Но любовь их кончилась страшной бедой: девушка утонула, а Мотеюс, не справившись с сердечной болью, помешался. Его долго лечили, а когда он поправился, то уже не вернулся к старой жизни: стал бродячим скрипачом. Встретившись с капеллой нищих, Мотеюс пристал к ней и скитался с ней повсюду.

Может быть, слухи о Мотеюсе были пустой болтовней, а может, была в них доля правды — никто этого не знал.

Мотеюс играл всегда какие-то грустные, за сердце хватающие мелодии. Голос его скрипки казался живым, и никто не мог слушать ее спокойно. Люди чувствовали, как он страдает, тоскует, и жалели его всей душой.

Чаще всего Мотеюс играл сам себе: прижмет скрипку к плечу, опустит голову и, тихо наигрывая, бродит целую ночь по полям вокруг городка.

Мотеюс любил и простые народные мелодии. Соберутся, бывало, где-нибудь под вечер крестьянские девушки и начнут тихонько напевать. Услышит Мотеюс, подойдет к ним и станет подыгрывать на скрипке. Девушки сперва поют охотно, но Мотеюс играет все печальнее, все тоскливее, и хотя это всем знакомые песни, чуткие сердца не выдерживают — девушки начинают плакать.

Знал Мотеюс и веселые, полные жизни мелодии. Но только в редких случаях в его игре звучала радость. Веселой игрой встречал он молодоженов, когда они выходили из костела. Простенький марш деревенских музыкантов сменялся тогда каким-то торжественным, величественным маршем. Откуда бралось это мощное звучание? Казалось, что это не скрипка, что веселый марш играет не один несчастный Мотеюс, а целый оркестр — столько силы, вдохновения, радости было в его игре. И хотя этот торжественный марш люди слышали впервые, у них словно прибавлялось сил: молодые чувствовали себя самыми счастливыми на свете, их глаза светились радостью и любовью, они смело вступали в новую жизнь. Да что молодые! Все, кто там был, забывали про свое горе, нужду, старость и радовались так, будто они сами были молодоженами.

Мотеюс преображался, он уже не чувствовал себя жалким, забитым человеком. Он был победителем.

Вспоминается мне еще одна свадьба. Женился тогда сын десятинника Гирчюса известный в городке силач Ан-танас. Брал он в жены соседскую девушку Оните. У Они-те был самый лучший голос в городке, ее песнями часто заслушивался и Мотеюс; он любил подыгрывать ей на своей скрипке. В костел жених и невеста вместе с гостями шли пешком. Пешком они возвращались и после венчания. Музыканты на свадьбе были самые незавидные — семья Казлусов. Мотеюс тоже шел вместе с музыкантами, но не играл. У ворот костельной ограды музыканты встретили молодых свадебным маршем. Но тут заиграла и скрипка Мотеюса. Он играл что-то свое, не в лад со свадебным маршем. Удивленные, а может быть, оскорбленные, музыканты замолкли. А Мотеюс, не обращая ни на кого внимания, сильный, гордый, со сверкающими глазами, шагал во главе свадебной процессии, а рядом с ним прыгали козел и журавль.

Как раз в это время в городок приехала помещица. Она остановилась у аптеки и, сидя в своей красивой коляске, наблюдала за свадебным шествием. Услышав, как играет Мотеюс, она вдруг удивленно сказала аптекарю, вышедшему ее встретить:

— Послушайте, ведь это знаменитый свадебный марш Мендельсона! И откуда этот скрипач знает его? И как замечательно он исполняет этот марш!

Кто-то из стоявших поблизости услышал эти слова, и с тех пор свадебный марш, который играл Мотеюс, стали называть «маршем Менделя». Никто в городке не знал знаменитого композитора Мендельсона, никогда о нем ничего не слыхали, а имя Менделя, который держал постоялый двор, всем было хорошо известно. Немного позднее марш, который исполнял Мотеюс, со слуха выучила семья Казлусов и другие наши музыканты. И до сих пор звучит он на всех свадьбах в Антакальнисе, и называют его «маршем Менделя».

Вот какой необыкновенный музыкант был Мотеюс! Люди начали даже поговаривать, что скрипка Мотеюса заколдованная, что он продал свою душу дьяволу и в обмен получил эту скрипку.

Второй знаменитостью нашего городка был старый, уже упомянутый нами козел Менделя. Чаще всего козла называли просто Менделем. И хотя чернобородый Мендель страшно сердился на это, но ничего поделать не мог. Вообще-то козел этот был беспризорный. Кормился чем бог пошлет: найдет на земле клочок сена — и то хорошо, а ночевал почти всегда в сарае Менделя. Поэтому его и называли все козлом Менделя. Это был большой, сильный серый козел с широко расставленными и загнутыми в стороны рогами, к тому же очень умный и хитрый. Он быстро привыкал к людям, но особенно любил детей. Чего только они не вытворяли с ним! Но козел был терпеливым, сердился редко — когда его уж очень донимали. Зато потом долго сторонился своих обидчиков. А своих друзей разыскивал, где бы они ни находились, и, разыскав, даже прыгал от радости. Бывало, и в дом к ним не побоится войти.

Козел был большой любитель музыки. Услышит где-нибудь песню — смотришь, он уж тут как тут. Грустную игру Мотеюса козел слушал тихо, словно о чем-то задумавшись, а заслышав что-нибудь веселое, начинал прыгать, притопывать ногами, кружиться. Танцевать его научили дети... Он не пропускал ни одной свадьбы. С шумом, с музыкой въезжает, бывало, в городок деревенская свадьба, а козел уже путается под ногами у людей. Музыканты встречают молодых возле костела веселым маршем— и козел опять тут. Сердится на него народ, кричит, кнутом его отстегают, а бывает и так, что заранее в городок приедут и попросят запереть козла, чтобы он не смешил гостей.

Третьей нашей знаменитостью был журавль Йонас. Ребята-пастушки нашли его в поле, у болота Пекла, с простреленным крылом и перебитой ногой. Они поймали его и стали лечить как умели. Хотя они и были не бог весть какими врачевателями, но спустя некоторое время раны журавля стали заживать, только летать он уже больше не мог и ходил прихрамывая. Все дети нашего городка заботились о несчастном журавле. И журавль привык к детям и полюбил их. Вместе с ними ковылял он на пастбище, а по вечерам возвращался обратно. Журавль, как и козел, был неравнодушен к музыке, поэтому спешил на каждый звук скрипки, и случалось, что они вместе с козлом пускались в пляс. Однако таким веселым журавль был только весной. Осенью, когда журавли улетали в теплые края и печально курлыкали в вышине, нашего журавля охватывала тревога. Он подолгу стоял неподвижно, провожая глазами своих товарищей, и в ответ им сам начинал жалобно курлыкать. Но журавли улетали, и наш Йонас уже больше не танцевал, ходил понурый, нахохлившийся и почти всю зиму сидел в старой корчме Абрама. Когда весной журавли возвращались из теплых краев и, курлыкая, пролетали над Ан-такальнисом, журавль опять оживал. И тогда на городской площади он без всякой музыки отплясывал весенний журавлиный танец, который был так необычен, что посмотреть на него собирался весь городок. А журавль, не обращая ни на кого внимания, держался гордо и был похож на пана, танцующего полонез: то, прихрамывая и шатаясь, топтался на месте, будто пьяный, а то вдруг кружился в веселом, бешеном вихре...