Черный Дракон

— Давно ли?

И Ершов, обрадованный этим долгожданным вопросом, рассказал, как получил он звание ворошиловского стрелка, сообщив попутно и об отце.

— Добре, добре, — сказал, выслушав его, управдом. — Ну ладно, прощайте покудова.

Он протянул было им руку, но Ершов, а следом за ним и Миша Бутылкин быстро отсалютовали ему по-пионерски, так что рука управдома осталась висеть в воздухе.

Этот большой человек даже растерялся от неожиданности и, не решив сразу, как должен он ответить на их салют, неопределенно помахал приподнятой правой рукой.

— Ну-ну, всего хорошего!..— пробормотал он, глядя им вслед.

Вася Крапивин стоял на крыше сарая, позади голубятни, и, опираясь на шест, следил за игрой стаи.

Засмотрелся и проходивший по двору управдом. Ему пришлось даже немного сдвинуть с затылка свою тюбетейку, а то бы упала наверное.

Белая наглаженная рубаха управдома сияла и лоснилась на солнце, словно крыло чистого белопоясого.

Голуби то летели просто и торопливо, словно уходя от опасности, то вдруг шарахались и вслед за этим плавно перестраивались в одну линию; то вдруг снова весь их строгий порядок волнообразно изгибался и перекручивался, как бы выворачиваясь наизнанку.

Вася Крапивин уже давно и с большим удовлетворением заметил, что управдом смотрит на его голубей, но не показывал и виду, что заметил, и даже ни разу не поглядел вниз.

А сам в это время он был как бы со своей стаей и как бы нашептывал ей: «Ну, теперь вот так, вот так, ребята, вот этак развернитесь».

Одна из соседок, проходя мимо управдома, поздоровалась с ним и сказала:

— Любуетесь, Федосей Маркович?

— Да-а... Эскадрилья... — пробурчал управдом, как бы застигнутый врасплох и недовольный этим. — Вот что, друг, сойди-ка сюда на минутку, — позвал он Васю Крапивина.

Тот положил шест и быстро, словно обезьянка, спустился по углу сарая на землю.

—Да... Так-то, видишь ли, товарищ Крапивин... — начал управдом, не глядя на стоявшего перед ним Васю. — Придется, братец ты мой... — тут управдом вынул папиросу, зажег спичку и, раскуривая и попыхивая дымком, от чего голос его сделался глухим и невнятным, продолжал так: — Придется, братец ты мой, тебя побеспокоить...

Сказав эти слова, управдом отшвырнул погасшую спичку и, уже глядя в лицо Крапивину, продолжал деловито и строго:

— Помещение это, — показал на голубятню, — нам понадобилось. Тут уж ничего не поделаешь, придется освободить.

У Васи остановилось дыхание, и сердце сделало два таких сильных удара, что он покачнулся. Потом в лицо кинулся жар, и губы сразу пересохли.

— А как же?.. А куда же я голубей дену? — проговорил он охрипшим голосом.

— Ну... сделаешь клетку, что ли...

— Клетку?! — ужаснувшись, воскликнул голубятник. — Что вы, товарищ управдом! Да разве их можно в клетках держать?! У меня вот черный дракон есть, сто пятьдесят рублей стоит, так он и от этих условий чуть не сдох... А если в клетку его, тогда что же будет?!

Управдом развел руками:

— Ну уж как-нибудь, брат ты мой!.. Что же делать?! А по совести сказать, так я бы уж и давно ликвидировал их на твоем месте... Продал там, что ли... Ведь хорошую, стало быть, цену можно взять, а?

Вася ничего не ответил. Лицо управдома как-то потемнело.

— Я так считаю, — продолжал он более жестко, — не вечно же тебе, брат ты мой, по крышам лазать да шестом размахивать. Годочков тебе уж порядочно... учишься... Пора бы чем-нибудь и другим заняться... Да... так вот так-то. Ты давай уж сделай это, не откладывай в долгий ящик, — закончил он решительным распоряжением и отошел от Крапивина.

Вечером Вася пожаловался своему отцу. Отец Васи был вдов, и они жили только вдвоем. Обеды брали в столовой, а дома у них был электрический чайник.

— И ничего ему не нужна моя голубятня, а просто Колька Ершов да здешняя наша одна — Чугунова Маруська — хотят в моей голубятне опыты делать... вот они его и упросили, — закончил Вася Крапи-вин свою жалобу.

Отец хмурился и так крепко тер ладонью вправо и влево свою раздвоенную рыжеватую бороду, что слышно было, как борода трещала. Такая привычка у него была, когда он сердился на кого-нибудь, а ругаться не хотел.

— Да-а... Неладно это он... Ну погоди, не плачь: сам сегодня схож-, переговорю с Федосеем Марковичем... Не должны они так делать, — заявил отец и погладил его по голове.

У Васи отлегло немного от сердца. После ухода отца он быстробыстро подмел в комнате и побежал давать вечерний корм голубям.

Направляясь на квартиру к управдому, отец Васи Крапивина имел все основания рассчитывать, что ходатайство его за сына не останется без последствий. Он работал дворником в этом домоуправлении больше десяти лет, считался образцовым работником и в день своего десятилетнего юбилея был чествован и премирован бесплатной путевкой на кавказский курорт, где лечат от ревматизма.

Ожидания его как будто оправдались: управдом пригласил его в кабинет, усадил, выслушал внимательно и, подумавши, отвечал так:

— Что ж... Конечно, не скажу, чтобы приятно было мне свое распоряжение отменять, в особенности когда тех ребят обнадежил, но что ж поделаешь, если отец за сына хлопотать пришел, — он усмехнулся. — Ладно, коли так. Можешь, Петр Иваныч, сказать своему голубеводу: пусть не беспокоится, все останется по-старому...

Васин отец заикнулся было благодарить управдома, но тот продолжал:

— Но, признаться откровенно, Петр Иваныч, когда ты вошел, то мне даже и в голову не пришло, что ты с обидой. А когда ты заговорил насчет голубятни, то я, грешным делом, подумал, что ты спасибо пришел сказать, ей-богу.

Петр Иванович удивленно взглянул на управдома.

— Да, да. Думаю: пришел поблагодарить. Ведь у меня у самого дети, — значит, знаю, как трудно иной раз отказать им в чем-нибудь, одернуть... Трудно! — говорил управдом, расхаживая по кабинету и все больше и больше увлекаясь своими рассуждениями. — А почему трудно? Потому что ты отец. И знаешь, иной раз не надо бы этого дозволять, а заплачет — и жалко. Да ну тебя, думаешь, только не реви ты!

Петр Иванович молча покивал головой.

— Ну так вот. Иногда, значит, и благодарен бываешь постороннему человеку, если которого-нибудь из твоих сорванцов одернет, где надо, уму-разуму научит...

— Ну как же, без этого не обойтись!— согласился Петр Иванович.

— Так вот то же самое и с твоим сыном, — продолжал Федосей Маркович. — Я говорю тебе, что так и предполагал: вот, дескать, доволен будет мой Петр Иванович, что если сам не мог на свое чадо милое воздействовать, так хоть другие помогли. Ну в самом деле, ну что это, скажи, пожалуйста, за занятие для четырнадцатилетнего мальчугана, для школьника, — голубей гонять?! Ведь разве ты не знаешь: другие ребята, его сверстники, кто планеры делает сам, кто автомобиль изучает, кто слесарное, кто столярное дело?.. Каждый уж в эти годы себе и дорогу намечает: я в инженеры, я в летчики, я врачом буду... Ну и так далее. Другие химией, физикой занимаются и помимо школы: на учебу налегают, знают, что без этого нынче не прожить... Ну а твой, а твой что?! — почти закричал управдом, останавливаясь перед Петром Ивановичем. — Кем он у тебя будет? Какую он себе дорогу избрал? Инженер-голубятник, так, что ли? — управдом сопровождал эти слова горьким смехом.

Петр Иванович понуро молчал. Федосей Маркович все больше и больше разгорячался:

— Посчитай-ка, сколько времени он на своих голубей тратит. А польза?.. И еще я бы на твоем месте подумал: среди этих голубятников всякий народ есть. Нигде нету столько лодырей и хулиганов, сколько среди этих самых голубятников. Что я, не знаю, что ли?! Ну чему они

его научат? Может случиться, что парень и школу забросит. А ведь он у тебя еще и пионер...

Петру Ивановичу становилось не по себе: он перебирал кепку, ерзал на стуле и вздыхал.

А управдом все громил и громил его попустительство: