Пятерка с хвостиком и другие веселые повести

И вот перед нами новый остров. Словно сплошная зелёная гора: кусты краснотала, плакучие ивы и кое-где тополя покрыли его почти весь. Берега заросли камышом не целиком — есть выходы к воде. Чистоводье с трёх сторон омывает остров.

— Кажется, оно, — сказал Кукурузо. — Давай пристанем.

— Давай! — с радостью сказал я, так как мне уже надоело искать.

Мы пристали.

Остров был замечательный. Будто специально созданный для такого дела, какое задумал Кукурузо. Деревьев много и сухих веток — как раз на двадцать лет топить. В камышах, даже сейчас слышно, утки крякают. Значит, дичи полно. На плёсе у самого берега рыба взбрасывается — сама в уху просится. Посреди острова поляна: не то что в цурки-палки — в футбол играть можно. На краю поляны огромнейшая старая плакучая ива стоит, ветвями землю подметает. И без шалаша от дождя спрячешься. Но шалаш, конечно, нужен.

— Шалаш я тебе помогу сделать, — сказал я, — ты же знаешь, как я шалаши делаю.

И это правда. Лучшего, чем я, шалаша никто из хлопцев в селе не сделает. Это меня отец научил. У меня отец плотник, строитель. Половину хат в селе он строил.

На лице Кукурузо было написано сомнение:

— Робинзон, конечно, всё сам делал. Потому что он один попал на необитаемый остров…

— Так то Робинзон Крузо, а ты Кукурузо, — возразил я. — Нельзя же точно копировать.

Мне обязательно хотелось как можно больше помочь другу. Кукурузо не стал спорить. Я тут же вытянул из кармана большой перочинный нож с деревянной колодкой и принялся резать лозу. Я очень любил свой нож, никогда с ним не расставался, и от бесконечного ношения в кармане колодка его отполировалась так, что блестела, как лакированная.

Кукурузо покорно помогал мне, беспрекословно признавая в этом деле моё первенство. Он носил лозу, расчищал для шалаша место, заострял палки для каркаса — в общем, выполнял всю чёрную работу.

Через некоторое время под старой вербой уже стоял прекрасный просторный шалаш, крепкий-крепкий (никакие бури, никакие грозы не страшны) и такой уютный, что даже мне самому захотелось в нём жить. Я был очень доволен своей работой.

— Все двадцать лет без капитального ремонта простоит — гарантия! — уверенно сказал я.

Лишь теперь мы вспомнили, что дед уже, видимо, вернулся из сельмага, и заторопились назад. Добравшись наконец до берега и запрятав лодку, мы до самой хаты бежали бегом.

А когда, запыхавшиеся, прибежали — оказалось, что дед ещё не приходил. Кукурузо был прав: «минуточка» деда Варавы имела свойство растягиваться до нескольких часов.

— Ну что! Раз деда нет, можно сейчас собрать всё необходимое, — сказал Кукурузо. — Сегодня всё приготовим, перетащим в лодку, а завтра…

— Значит, решил уже завтра? — спросил я.

— А чего тянуть. Через несколько дней приедет мать — будет труднее.

Кукурузо ходил по хате, задумчиво взявшись рукой за подбородок, и примерялся, что брать с собой.

— Прежде всего ложку. — Он вытащил из буфета деревянную выщербленную ложку и сунул её за пояс. — Соли обязательно, без соли пропаду, — отсыпал себе в тряпочку полпачки соли. — Хлеба! — грустно посмотрел на чёрствую горбушку, что лежала на столе. — Мало…

Дед пошёл в сельмаг как раз за хлебом.

— Я тебе принесу. И хлеба и сухарей. У нас есть, — успокоил я его.

— Чаю? — Он покрутил в руках пачку с чаем. — Обойдётся, Тогда и чайник брать нужно. А у нас один…

— Фонарик не забудь. Пригодится, — напомнил я.

— Фонарик обязательно. Без фонарика нельзя.

Он прошёлся по хате, взял в руки топор, который стоял в углу у порога!

— Топор. Надо было бы хоть два. У Робинзона было целых двенадцать топоров.

— Он что — жонглировал ими, что ли? — удивился я. — Зачем ему было столько? Странный какой-то твой Робинзон.

— Ты очень умный, — обиделся за своего вдохновителя Кукурузо. — Молчи лучше! Ты никогда на необитаемом острове не жил.

В это время двери растворились, и на пороге появился дед. Кукурузо так и замер с топором в руках.

— Ов-ва! — спокойно сказал дед. — Мебель рубить вздумал? А ну поставь топор на место.

— Да я ничего, — замямлил Кукурузо. — Я — я… я хотел показать ему, какой у нас топор добрый. А он говорит, что у них лучше… Правда же у нас лучше, диду?

Дед ничего не ответил, и мы вышмыгнули из хаты.

— Фу! Чуть не засыпались! — уже за овином выдохнул Кукурузо. — И как это мы не услышали его шагов!

Это было действительно страшно. Это, значит, мы очень увлеклись. Потому что шаги деда слышны издалека. Дед ходит как на лыжах — не отрывая ног от земли: шарк-шарк, шарк-шарк!… Кажется, еле ноги переставляет, вот-вот упадёт. Но увидели бы вы его на охоте. По чернотропу на зайца дед может прошаркать так километров пятьдесят — и хоть бы что.

Сидим мы с Кукурузо за овином и размышляем, как лучше перетащить всё необходимое в лодку. Наконец договорились. Кукурузо помаленьку будет выносить из хаты и прятать в бурьяне за овином. А как стемнеет, уже я (чтоб Кукурузо был у деда на глазах и не вызывал подозрений) тайком перенесу всё в лодку. А завтра…

Глава VIII

Робинзон Кукурузо высаживается на необитаемый остров

Утро следующего дня. Солнечное, звонкое и голосистое: петухи поют, гуси гогочут, коровы мычат, бабы у колодцев вёдрами гремят…

Я скорчился у плетня и подсматриваю в щёлку, что делается во дворе у моего друга.

Подготовительные работы успешно завершены. Всё добро Робинзона уже в лодке: и берданка, и удочки, и фонарик, и ложка, и коньки (на зиму), и топор (к сожалению, один, да и то без топорища — ну это ничего, на острове можно будет выстрогать), и много чего другого. Червяков накопано — полная жестянка из-под бычков в томате (я слово «бычки» зачеркнул и написал карандашом «червяки», получилось «червяки в томате»), И харчей целая торба. И даже две таблетки пирамидона (на случай болезни). Итак, всё в порядке.

Теперь осталось одно — отпроситься у деда.

Дед сидит на колоде и выстругивает ручку для вил. Кукурузо ходит вокруг него и конючит:

— Диду!

— Га?

— Так я к тётке Ганне пойду в Пески.

— Отчепись.

— Диду!

— Га?

— Так я пойду.

— Отчепись, тебе говорят. Иди уроки учи.

Помолчали немного. Потом опять:

— Диду?

— Га?

— Мне с вами скучно.

— Так что, мне на голову стать, чтобы тебя развеселить?

— Я к тётке Ганне пойду. Там же Иришка. Я её столько не видел…

— Когда она дома, так только ругаешься с ней, а тут, видишь, соскучился…

— Я вам и самосада принесу. Вы же знаете, какой у тётки Ганны самосад.

— У меня свой есть, не хуже. Отчепись.

Опять помолчали.

— Диду!

— Га?

— Так я пойду. Да?

— Вот пристал, как банный лист! А уроки?

— Так я же возьму книжку и там учить буду. Вот спросите тогда у тётки Ганны.

Я притаился и думаю: «Ох, и трудно же в наше время удирать на необитаемый остров!»

Долго канючит Кукурузо. Наконец терпение у деда лопается, и он говорит:

— Вот чертёнок, а не дитя! Совсем замучил. Ну иди уже, чтоб я тебя не видел! Только на три дня, не больше. И если тётка Ганна скажет, что ты уроков не учил, — вот этой палки попробуешь. Двоечник!

Кукурузо не стал мешкать, бегом побежал в хату (а то ещё передумает дед), схватил грамматику — и за ворота. Потом вдруг остановился, обернулся, потоптался на месте, вздохнул:

— Бывайте здоровы, диду! Хороший вы… Я всегда знал, что вы хороший…

— Иди-иди! — буркнул дед. Разве он знал, что прощается с ним Кукурузо на двадцать восемь лет, два месяца и девятнадцать дней.

На улице я присоединился к своему другу.

Молча дошли мы до речки, молча сели в лодку и молча поплыли в плавни.

Не проронив ни одного слова, доплыли мы до острова.

В торжественном молчании перенесли все вещи на поляну к шалашу.

И вот в последний раз стоим на берегу возле лодки. Опустив голову, ковыряем носками ботинок землю. Стоим и вздыхаем. Надо прощаться, а мы не знаем, что говорят в таких случаях на прощание. Ведь не на день мы прощаемся, не на месяц, не на год даже, а на целых двадцать восемь лет, два месяца и девятнадцать дней. Ещё никто в мире не прощался на так долго.