Одно другого интересней

Мы как раз въехали на самый тяжелый участок пути. Гамаль вел меня медленно, беспокоясь о сохранности вакцины. И вдруг в голосе мотора самолета я совершенно ясно услышал то, что вы называете призывом о помощи.

Ветер поднимал уже целые потоки песка, захлестывавшие нас, как волны. Солнце скрылось за стеной песчаного дождя.

Что мне было делать? Я понимал, что самолет вскоре вынужден будет совершить посадку. Через пять, самое большее через десять минут. Понимал и то, что при такой посадке авария неминуема. Значит, нам надо находиться как можно ближе к месту посадки, чтобы Гамаль мог помочь людям, предупредить, если сумеет, пожар в самолете.

А Гамаль все еще не замечал самолета!

Я колебался только мгновение. И помчался вдогонку за самолетом, что было сил в моторе. Как сказали бы люди: на свой страх и риск.

Шоссе было разбито танками. Я подпрыгивал и трясся как сумасшедший. Ящики с лекарствами подозрительно трещали. Разъяренный Гамаль нажал на тормоз — бесполезно! Несмотря на боль в амортизаторах, на безумную тряску, несмотря на то, что песок уже забирался мне под радиатор, я гнал за самолетом, который — это было уже очевидно — начал падать.

К счастью, тут и Гамаль заметил самолет. И понял меня. Перестал тормозить и выжал газ до предела. Гнал, одной рукой придерживая драгоценную вакцину, лежавшую рядом с ним на сиденье.

И вдруг я почувствовал острую боль. Лопнула рессора. Камень был причиной или выбоина? Не знаю и никогда не узнаю. Мы мчались дальше. Самолет уже падал на землю, сильно накренившись. Под ним была песчаная дюна.

На вершину этой дюны мы выскочили в ту самую минуту, когда самолет ударился о землю возле самой дороги с такой силой, что несколько раз подпрыгнул. Правое крыло его сломалось, как спичка. Из кабины повалил дым.

Отделявшую нас от места катастрофы сотню метров я пролетел за три секунды — и всеми четырьмя колесами зарылся в песчаную насыпь.

Гамаль немедленно выскочил из машины с огнетушителем в руках. В эту самую минуту в дверях кабины самолета показался какой-то человек. Он тащил за собой другого — тот, второй, видимо, был без сознания…

Гамаль направил струю пены внутрь кабины, столб дыма на минуту исчез. Вдвоем они перенесли раненого ко мне на заднее сиденье, и мы немедленно двинулись.

И вовремя! Мы отъехали не больше двухсот метров, как сквозь рев и свист ветра прогремел глухой удар, блеснуло пламя Это взорвался бензобак смертельно раненого самолета.

Да, самолет погиб. Но люди и я уцелели!

До оазиса оставалось каких-нибудь два десятка километров. Не хочется вспоминать о том, как я тащился туда. Тащился целый час, сквозь бурю и тьму, борясь с болью, с песком, с усталостью. Временами мне чудилось, что вместо смазки и масла во мне лишь песок, что вместо бензина меня напоили водой… Да, порой мне казалось, что это последние двадцать километров в моей жизни! Но, несмотря ни на что, я упорно полз вперед. Что ж, если бы я сдался, я бы не стоил даже того, чтобы меня назвали железным ломом!… Ведь на моем заднем сиденье стонал тяжело раненый человек. Он и еще двое ждали от меня спасения. Ну — и нечего скрывать! — сам я тоже очень хотел спастись.

Люди мне помогали. Я им — они мне. Не раз и не два, когда мне уже не хватало сил и шины беспомощно вязли в песке, они подпирали меня собственными плечами.

И в конце концов плечом к плечу, помогая друг другу, мы всетаки добрались до оазиса!

Немного совестно в этом признаваться, но, когда мы подъехали к первым пальмам Каттары, Гамаль поцеловал меня в баранку!

И зря он это сделал, честное слово! Я так растрогался, что остановился окончательно! Правда, мы были уже дома. Раненый пилот, врач, Гамаль и я. Все были спасены.

Гамаль получил орден, а я — отличную новую рессору.

Между нами говоря, я предпочитаю хорошую рессору самому высокому ордену! — со смехом закончил Капитан. — Да, — сказал он, — пусть меня лучше ремонтируют, чем награждают! А вы как считаете?

Ика с Горошком переглянулись.

— Мы? — неуверенно протянула Ика. — А нас еще никогда не ремонтировали и не награждали!…

Горошек энергично затряс головой.

— А зубной врач?

— Что — зубной врач?

— Тебе зубы чинили, — сказал Горошек, — или как это — лечили?

— А-а… тогда я предпочитаю, — уверенно сказала Ика, — чтобы меня награждали, а не чинили!

— Ты права, — поддержал ее Горошек.

И тут из тумана, где-то совсем рядом, прозвучал встревоженный голос:

— Горошек! Ика! Где вы?

— Мы здесь, папочка! — крикнула Ика, выскакивая из машины.

Горошек едва успел захлопнуть за собой дверцу.

Перед ними появилась фигура отца Ики.

— Что вы тут, собственно говоря, делали? — спросил он. — Может быть, путешествовали?

— Немножко, — буркнула Ика.

Отец рассмеялся:

— И куда же вы ездили? В Африку?

С отцом Ики можно было разговаривать Горошек тоже рассмеялся.

— Именно, — сказал он. А Ика:

— Мы были в оазисе…

— В оазисе Каттара, — объяснил Горошек. — Примерно в двухстах километрах на юго-запад от Александрии. Отец покачал головой.

— Каттара? Боюсь, вы ошибаетесь. В такую погоду скорее можно докатиться до катара верхних дыхательных путей!

— Нет! Каттара!

— Каттара?… — удивился отец. — А разве есть такой?

— Есть! — заявил Горошек.

Уже в лифте отец сказал Ике с деланным сочувствием:

— Бедная моя деточка! Знаешь, мама почему-то уверена, что речь идет именно о катаре. Она уже приготовила аспирин. И липовый цвет.

И весело подмигнул Горошку.

— Что делать, — сказала Ика, — если у тебя мама доктор…

— Спокойной ночи, — поклонился Горошек. — Он был уже у своей двери.

— Спокойной ночи. Завтра загляни, — сказали хором отец и Ика.

— Загляну, — еще раз поклонился Горошек. — Надо это продумать.

— Что? — спросил отец. — Аспирин?

Но на этот раз он не получил ответа, потому что Икина мама желала что-то сообщить об осенней эпидемии гриппа. А самое смешное было то, что и отцу тоже пришлось принять аспирин.

На всякий случай.

ПРИКЛЮЧЕНИЕ ВТОРОЕ

ВО ВТОРНИК ТОЖЕ БЫЛ ТУМАН. В среду — небольшой дождь. В четверг диктор сообщил по радио, что «к Польше с юго-запада приближается антициклон». А мама Ики сообщила, что на субботу и воскресенье взрослые поедут в Казимеж на Висле.

А в пятницу действительно наступила чудесная погода. Может быть, даже начались бы разговоры на тему: почему это только взрослые имеют право на отдых? — если бы Горошек не напомнил Ике, что в отсутствие родителей у них будет больше времени для бесед с Капитаном.

Услыхав это, Ика стала так мила и послушна, что ее отец даже немного забеспокоился.

— Почему это она такая послушная? — сказал он в задумчивости.

— Ты закончи статью, — ответила Икина мама, — а то снова испортишь себе поездку. И не только себе.

— Нет, это надо продумать, — пробормотал отец возвращаясь к статье. И долго не мог понять, почему жена и дочь засмеялись.

В субботу все было решено: кто за кем будет присматривать, что можно, чего нельзя, где обед и что на ужин.

Отец Горошка разъяснил ему, что считает сына настоящим мужчиной, а мама объяснила Ике, что о мужчинах всегда надо заботиться. Отец Ики оставил дочке «резервный фонд» (то есть деньги на мороженое и утренний киносеанс), мама Горошка сделала пирожное безе и немного поахала над «бедняжками».

Горошек мужественно сказал:

— Ахать незачем. Вы много работаете, и вам надо отдохнуть. Между прочим, и от нас. Я уже это продумал.

Тут все засмеялись. Громче всех — отец Ики.

В субботу, сразу после обеда, взрослые уехали, а Ика с Горошком первым делом отправились погулять в парк Лазенки.

В Лазенках была золотая осень. Плавали лебеди, младенцы кричали в колясках, как галчата. Ика кормила рыбок, Горошек лебедей.