Загадка Большой тропы

— Не шевелись, — предупредила она.

Байкалу ее затея пришлась не по душе (видимо у него были свои планы на сегодняшний вечер).

Совсем близко от девочки, на черном фоне холма вспыхивал огонь.

«Карманный фонарик», — смекнула она. Слышались чьи-то негромкие голоса, иногда на мгновение в луч света попадала темная фигура, а то и лицо человека. Нужно во что бы то ни стало узнать, кто там. Если раньше Наташа немного сомневалась в рассказе Гриши, то сейчас и тень недоверия исчезла. Девочка приготовилась подползти ближе, как неожиданно люди сами пошли в ее сторону. Наташа схватила Байкала за шею и в страхе прижалась к нему. Пес, не разделяя ее тревоги, лизнул хозяйку в лицо. Кругляшок света плыл по земле, ломая свои очертания в неровностях почвы. Слышались шаги и тихое повизгивание металла. Вскоре можно стало различить силуэты двух человек. Вначале на светлом фоне дальних гор появились головы и плечи, а потом все туловище и руки, занятые ведрами.

— Надо было нам сразу порыться, — сказал один из них, и Наташа по голосу узнала председателя сельсовета Речинова.

— Кто же думал, — отозвался второй (сын Речинова, отметила Наташа). Они прошли мимо, Наташа едва успела зажать Байкалу пасть — он хотел залаять.

Речинов с сыном скрылись за углом. Наташа вскочила и, не выпуская из рук поводка, побежала домой. Ни словом не обмолвившись бабушке, забралась с головой под одеяло. Нужно обдумать все наедине. Неожиданное открытие проливало новый свет на дело о пожаре. Вот кто те двое! А интересно, что уносили Речиновы в ведрах? Видимо, преступники заметают следы, а поводом для тревоги послужил слиток стекла, найденный в золе. Что же делать дальше? Как жаль, что Гриша далеко: вдвоем скорее что-нибудь придумали бы. Наташа решила чуть свет прийти на погорелье, посмотреть, что там изменилось.

Будни геологов

Гриша жил в одной палатке с Прагиным. Палатка была старенькая, выцветшая на солнце, с оторванными петлями и застежками. Двоим в ней тесновато: только-только помещались спальные мешки; рюкзаки с вещами приходилось держать у себя под головой.

Утром Гриша вставал первым. Прагин любил поспать. Поднимался он тяжело и томительно долго: должно быть, сон не торопился покидать его расслабленное тело. Прежде чем одеться, Виктор нагревал у себя в мешке неизменный серый свитер и брюки, потом высовывался до пояса наружу, долго с наслаждением зевал, потягивался до хруста в костях и сидел неподвижно, сонный, с остекленевшими бездумными глазами и запухшими губами. Щеки и нос у него в это время были ало-розовыми, и Грише почему-то всегда думалось, что налиты они не кровью, а подкрашенной водицей — настолько неживой вид был у коллектора. Виктор давно перестал бриться, и подбородок его оброс реденькой и бесцветной бородкой.

Первые дни Гриша тоже любил понежиться в мешке: не хотелось от сладкой дремы уходить в неприветливую утреннюю прохладу. Но скоро он привык, заставил себя привыкнуть быстро выскакивать из мешка и бежать к ручью умываться — уж очень ему не хотелось походить на тюфячного Виктора. Только в одном у Прагина несомненное превосходство над всеми: он скорее других управляется с завтраком, красноречиво опровергая ошибочность распространенного мнения, будто тот, кто быстро ест, горазд на работу.

Добрые отношения с Виктором не налаживались. На людях, у костра, Прагин выглядел добродушным простецким парнем, всегда готовым шутить, смеяться, но, как только они оставались в палатке вдвоем, коллектор становился угрюм и неразговорчив.

Переезды бывали часто: день-два — и лагерь перебрасывали в другое место. Приходилось снова ставить палатку, устраивать настил из пахучих лиственничных веток под спальный мешок.

— Ну-ка, Гриша, развернись насчет мягоньких постелей, — скажет Виктор. Сам сядет у костра и блаженно вытянет ноги, натруженные за день ходьбы. Гриша, не споря, берет топор и идет рубить лиственницы. Нарубить недолго и нетяжело.

— Ты, барчук, пособи мальцу, — скажет, бывало Николай, недружелюбно глянув на коллектора. Когда на лагере нет ни начальника, ни Валентины Гавриловны, Виктор только огрызнется, но не тронется с места. А если кто из них поблизости, его не надо уламывать — сам берет топор и идет рубить.

Неразговорчивый Петр нет-нет да и поможет Грише, а то не удержится и скажет про Виктора:

— Ну и тюря.

Окончательная вражда с Виктором зародилась так: однажды в свободный от маршрутов день Гриша, по обыкновению, собрал грязное белье и, отойдя от табора вниз по речке, занялся стиркой. Подошел Виктор.

— Постирай-ка попутно и мое, — небрежно заявил он, бросив наземь сверток белья.

От неожиданности Гриша не нашел даже сразу, что ответить. А Виктор, насвистывая, уходил уже обратно. Кончив стирать, Гриша возвратился в лагерь. Виктор сидел возле костра и выстругивал тросточку.

— Иди стирай, — обратился к нему Гриша.

Виктор поднял голову и удивленно посмотрел на него.

— Что стирай?

— Тебе лучше знать, что у тебя грязное.

— А-а, — только и сказал Виктор, дрогнув белесыми бровями, и неласково блеснул глазами.

С этих пор Прагин перестал разговаривать с Гришей, словно рабочего и не было рядом.

Да и Гриша не тужил по дружбе коллектора. Утром с полупустым рюкзаком за плечами уходил он в очередной маршрут вместе с Братовым. Гриша уже знал, что геологические партии бывают разные: разведочные, поисковые и съемочные. Основная задача их партии — съемочной — составить в конце сезона геологическую карту для площади более чем в тысячу квадратных километров. Партия была разбита на два отряда: один из них, во главе с Братовым, производил съемку в бассейне Каменной, второй, возглавляемый старшим геологом Андреевым, работал в бассейне Волоны — крупного притока Каменной. За все лето Гриша не видел никого из второго отряда. Только Братов дважды в месяц получал сведения от старшего геолога, а иногда и сам на два — три дня уезжал в отряд Андреева.

Работа геологов-съемщиков, как понял Гриша, заключалась в том, чтобы за лето исходить всю намеченную площадь. Маршруты они прокладывали через два километра один от другого, поэтому лагерь отряда чуть ли не ежедневно приходилось перебрасывать на новое место.

Гриша сопровождал в маршрутах Братова. Работа оказалась не трудной и даже приятной. Геолог по пути непрестанно отбивал образцы пород, осматривал и зарисовывал скальные обнажения, свои наблюдения записывал в дневник; а он, Гриша, шел следом с рюкзаком за плечами, наклеивал на образцы этикетки из лейкопластыря, писал номера на них цветным карандашом и укладывал в рюкзак.

Вначале Гриша даже не хотел верить, что это и есть настоящая работа. Ежедневные маршруты казались ему увлекательными прогулками по горам.

В конце дня усталость свинцовой тяжестью разливалась по всему телу. Из маршрутов возвращались поздно, иногда в темноте.

Гриша старался не показывать усталости, но Братов все равно подбадривал его:

— Крепись. Спустимся вниз, и вон за тем поворотом наш лагерь.

С высоты место, куда показывает геолог, кажется близким, но Гриша уже хорошо знает, как обманчиво расстояние в горах. Вверху все выглядит по-иному: вокруг видны только голые скалы да снег, долины зияют гигантскими провалами, стройный лес на берегу реки похож на луговую травку, и сама речка не выглядит бурной и порожистой — просто крохотная серебристая ленточка.

Братов разговаривает в маршрутах с Гришей, как с ровней.

— Как ты думаешь, — спрашивает он, — сумеем подняться вон по той щелке?

— Сумеем, — отвечает Гриша.

— Ну, ну, не бодрись очень-то. На самый карниз как заберемся? Там отвес.

— Заберемся, — настаивает Гриша.

— Коли так — идем, — решает геолог, улыбаясь, и вокруг серых глаз его собираются частые морщинки.