Деревянное царство (с рисунками И. Латинского)

— Мои!

— Какие красивые!

«Импортные», — хотел похвастать Петька, но покосился за окошко, где его лыжи, воткнутые в снег, торчали как две тонких алых свечи, и почему-то не похвастал.

— А, ничего особенного!

Навстречу трактору шёл высокий крепкий мужик. Катя выключила мотор.

— Ну что, пообедал? Щи понравились?

— Сама, что ли, варила? — улыбнулся тот.

— Ага. Мама на ферму пошла!

— Ты у меня, дочка, молодец, — сказал тракторист, снимая Катю с гусеницы. — Щи, как в ресторане. А главное, горячие. Тут без горячего хоть ложись да помирай! — пояснил он Петьке. — Считай, в ледяной воде работаем.

Домой возвращались вместе.

— Оно, конечно, техника… — приговаривал дед. — А всё одно трудов земля наша требует, трудов и трудов… Как прежде крестьянин тут ломался, так и сейчас без труда никак невозможно.

— Вы, дедушка, сравнили, — солидно сказала Катя. — Разве раньше такое поле в соответствие с требованиями можно было привести? У нас тут планируется сорок тонн удобрений на гектар! — объяснила она Петьке.

А Петька Столбов не знал, много это или мало. Но он промолчал. Он почувствовал уважение к этой курносой деревенской девчонке, которого он никогда не испытывал по отношению к существам с косичками. Он изредка поглядывал на девочку, и она, в платке, запушённом инеем, с румянцем во всю щёку, казалась ему очень красивой. И всё-таки не мог он примириться в душе, что девчонка! Девчонка умеет что-то такое, чему он, мальчишка, да ещё сам Столбов (а себя Петька очень уважал), должен учиться.

И когда они вернулись домой и дед Клава стал рассказывать бабушке Насте, какая Катерина «молодца», Петька не выдержал и сказал:

— Подумаешь! — При этом он сделал такое лицо, что дед даже глаза вытаращил.

— Подумаешь, да не скажешь… — сказал дед сокрушённо. — Нешто мы с тобой, Пётра, так можем трактор ворочать?

— А что особенного! — Петьку понесло, и он стал рассказывать, что трактор — это ерунда, а вот он умеет водить моторный катер на подводных крыльях, картинг… и гоночный автомобиль, где вообще стоят электронные приборы.

Бабушка всплёскивала руками и ахала, а дед вдруг насупился, и Петька время от времени ловил на себе его острый взгляд.

— Деревня — это что! — кричал в приливе вдохновения Столбов. — Каменный век. Современный человек ещё и не такой сложностью овладеть может. Раньше что? Весь объём необходимой информации человек усваивал к десяти годам, а теперь — к тридцати еле-еле! О чём это говорит? Жизнь стала сложнее! Теперь каждый школьник может сделать то, что раньше могли только умудрённые опытом старики.

— Верно… верно… — соглашалась бабушка, умилённо глядя на Петьку, а дед сопел, кашлял, ёрзая на лавке, и гонял ямку в блюдечке с чаем.

— Стало быть, всё умеешь, всё знаешь… — проговорил он наконец, и опять в его глазах мелькнуло что-то хитрое и озорное.

— Вы только не обижайтесь, — заявил Петька, — но это действительно так.

— Ну-ну! — Дед налил себе восьмой стакан чаю. — Ну-ну… Кода так!

И Петька вдруг с ужасом подумал: а что, если дед догадался, что Столбов всё врёт? И ему стало неловко… Хотя прежде он никогда своего вранья не стыдился.

Глава девятая

«Подой быка!»

На следующее утро Петьку никто не будил. Проснулся он, только когда есть захотел. Глянул на часы:

— Мамочка родная, одиннадцать!

Ни деда, ни бабки в доме не было. Лазер тихонечко гонял по полу бумажку.

— Где старики? — спросил Петька Лазера, но тот, конечно, не ответил. Надо сначала поесть, а потом стариков искать. Но поесть оказалось не так просто. Щи, наваристые, с мясом, и рассыпчатая гречневая каша с тушёнкой стояли в сенях на холоде и были кое-где прихвачены морозом. «Так, — решил Петька, — будем разогревать!»

Он наколол щепок и даже не порезался. Натолкал в печку дров. Достал спички и начал поджигать лучину. Но спички почему-то гасли, а лучина, подымив, чернела и жалобно скрючивалась. «Надо бумаги подложить!» Но бумаги в доме у деда не было. И тогда Столбов, вздыхая, взял самый тоненький свой детектив и вырвал титульный лист. Бумага вспыхнула, принялась и лучина, загорелись стружки, которые притащил Петька из мастерской. Но дым почему-то полез из печки в комнату, и Петька, сунувшись раздувать огонь, чуть не задохнулся. Дым клубами поднимался к потолку. Даже Лазер и тот начал чихать.

«Нет! Пойду молока поищу!» — решил Петька и выскочил в сени. Постоял в холодке. Отдышался. Начал смотреть в кринки и вёдра, что стояли на лавке вдоль бревенчатой стены. Молоко он нашёл. Но молоко смёрзлось белым пористым колесом.

«А что, — решил вдруг Петька, — пойду корову подою! Чего тут сложного — дёргай за соски да и всё». Он взял ведро и пошёл через поветь в сарай.

Сбежал вниз по лесенке. Острые непривычные запахи ударили ему в нос.

— Фу! — сказал Петька.

«Фу-фу!» — отозвалось из-за загородки, и там заворочался кто-то большой. У Петьки замерла душа.

Столбов медленно и тихо подкрался к стене и заглянул в щёлочку. Что-то громоздкое, похожее на кита лежало на полу.

— Нет! — стараясь успокоить себя, громко сказал Петька. — Это не корова. Маруся! Маруся! — позвал он.

В другом конце подклетка раздался шумный вздох.

— Марусенька! — обрадовался Петька и чуть не упал, запнувшись о ведро. — Ну-ка, дай мне молочка.

Он толкнул дверь и вошёл в закуток.

— Странная какая корова! Рогов нет. — Из темноты на него смотрел печальный глаз. — Хорошая! Хорошая! Не укусишь?

Животное переступило.

— Тьфу ты, пропасть! Это же лошадь! — чуть не закричал Петька. — Понапихали, понимаешь, всякой скотины. А где Маруся?

«Му-у-у-у», — вдруг басовито раздалось за дверью, обитой клеёнкой.

— Ну, наконец-то! — Он побежал к двери. — Сейчас! Еле я тебя нашёл!

Корова оглянулась на Петьку и перестала жевать.

— Сейчас! Сейчас! — говорил он, присаживаясь на корточки и подставляя под вымя ведро. — Коровка, коровка, дай мне молочка!

Но коровка взяла и отодвинулась.

— Ты что? — сказал Петька, следуя за ней «гусиным шагом» и волоча ведро.

Корова отодвинулась ещё раз и закрыла собою дверь.

— Вот дурная! Ну-ко! Ну-ко! — И он попытался поймать тёплое и голое вымя.

«Бу-у-у-у!» — сказала корова грозно и обернула к Петьке рога.

— Ма… ма… мамочка, — похолодел Петька, понимая, что из коровника ему живым не выйти. Огромные острые рога направились прямо в его живот. — Мамочка! — вякнул Петька и закрылся ведром.

— Эй, Петя! Где вы? — услышал он девчоночий голос. — Ау! Где вы? Это я, Катя!

— Здесь! — сказал Петька, несказанно обрадовавшись этому голосу. — Вот, понимаешь, хотел корову подоить — бабке помочь!

— А зачем её доить? — удивилась девочка, открывая дверь. — Разве её утром не доили? Её теперь только часов в шесть доить нужно. Сейчас у неё и молока-то нет. Марусенька моя хорошая! На-ко, я тебе хлебушка припасла! — Корова потянулась к девочке успокоенно и доверчиво, аккуратно взяла хлеб и стала шумно двигать челюстями.

— Кушай, моя хорошая! — приговаривала Катя, почёсывая её между рогами. Петька бы тоже не отказался от куска хлеба с солью. — А я бабушку с дедом Клавой встретила, они в Староверовку на митинг пошли.

— На какой митинг? — спросил Петька, рад-радёхонек, что спасён.

— Памяти погибших партизан. Их каратели к болоту прижали, а они отстреливались до последнего патрона. Все и погибли. Их в Староверовке похоронили. Восемь человек. Пятеро из нашей школы — комсомольцы. Пойдёмте?

— Обязательно. Только я ещё не завтракал.

— Ух, как у вас душно! Так и угореть можно! — сказала Катя, когда они вошли в горницу. — Что ж вы заслонку-то не открыли?

Петька покраснел, но, к счастью, он был так перемазан сажей, что под её слоем ничего не было видно. Пока он умывался, Катя разогрела еду и накрыла стол. Петька ел, а она смотрела на него, подперев щёку рукой, совсем как бабушка Настя.