Если в лесу сидеть тихо-тихо, или Секрет двойного дуба
Если в лесу сидеть тихо-тихо, или Секрет двойного дуба читать книгу онлайн
Эту повесть я написал шесть лет назад. Просто потому, что мне захотелось её написать — после того, как я побывал у развалин школы в полузаброшенном селе, где когда-то жила и училась моя мама. Больно и обидно было на это смотреть… Тогда я ещё не знал, что повесть послужит «точкой отсчёта» для целой серии книг, где фигурируют город Фирсанов (почти реальный), юные обитатели этого города и его окрестностей (совершенно реальные), а также — Дорога (спросите Владислава Петровича Крапивина — ему виднее…). Но так получилось, что начал очень быстро меняться к худшему окружающий нас мир (или кто-то правда думает, что он изменился К ЛУЧШЕМУ благодаря мудрой заботе ВВП?) И я как-то сразу, резко, понял — не может быть, чтобы та посыпанная долларами и героином параша, которую нам предлагают, как «светлое будущее», была единственно возможным вариантом, а наше прошлое (прошлое моей мамы и моего деда) — есть «проклятое тоталитарное наследие». Поэтому для меня самого повесть приобрела новое звучание. Ну а для вас она прозвучит впервые.
P.S. Кстати. Её главный герой уже встречался вам на страницах «Про тех, кто в пути». Мельком, правда. Зато примерно через месяц он появится — опять как главный герой и в некотором роде даже Герой — в моей книге «Прямо до самого утра или Секрет неприметного тупичка», которую я сейчас дописываю. Будь готов, мой читатель. А мои герои — всегда готовы. И в этом корни надежды, источник верного знанья, Что Билли Гейтс не канает супротив Че Гевары, Что скоро новых мальчишек разбудят новые песни, Поднимут новые крылья, алые крылья… Медведев Олег. Алые Крылья
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Старик задумался. Покачал головой и медленно ответил, словно взвешивая каждое слово на этих самых аптекарских весах, стоящих перед ним: — Вспоминать про то — страшно. Думать перед боем страшно. Во сне видеть — хуже нет. А в самом бою редко у кого страх бывает. Словно не ты, а кто другой вместо тебя всё делает, ну а раз так — то и убьют другого… Вот так оно, — он вдруг улыбнулся и добавил: — А время прошло — так и вовсе разное смешное вспоминаться начало. Вот был случай… Начинался-то и вовсе не смешно, — Князь устроился удобнее. — После Курска дело было. Только-только вернулись мы. Трое суток вообще не спали. Осовели. Верка Кривощапова пошла по начальству докладывать — старшего нашего убили, она командовала — а мы в какой-то школе разместились. Падаем, на ходу засыпаем! Помню, значит — вошёл куда-то, лёг на что-то — и вроде как в колодезь упал. На войне недосып — главный враг. Нам в поощрение вроде как и дали-то выспаться — лучше любого ордена на тот час! Ну, просыпаюсь. Гляжу по сторонам — матерь божья!!! Лежу на столе. В головах у меня — знамя. А вокруг — цветы. Думаю тем часом: «Ну вот и всё, Антип, спета твоя песенка — то ж не иначе убили тебя и хоронят с почестями, как смертью храбрых… а душа, значит, из тела вылетела и на это любуется…» Голова-то со сна мутная. Не сразу разобрался, что спал я на столе в учительской комнате, знамя — школьное, а цветы туда со всей школы снесли из классов, чтоб поливать было удобнее! Тут как раз Сенька-то вошёл, говорит мне: «Ты чего это, дядя Антип, зелёный какой-то?!» А я ему сдуру: «Так ты что, Сень, тоже усоп?!» Еле разобрались…
Пока Олег хохотал, Князь, улыбаясь в усы, занимался гильзами. Отсмеявшись, мальчишка спросил удивлённо:
— Верка Кривощапова — это…
— Она, мать подружки твоей матери, — подтвердил Князь недосказанное. — Радистка наша, и по званию вторая после командира.
— Так ты, выходит, в спецназе служил?! — вспомнил Олег слова мамы, что тётя Вера служила в ГРУ. — Во прикол! Правда?!
— По-нынешнему — спецназ, — согласился Князь, — а тогда нас «спецы» называли. Верка-то меня туда и сосватала. Она-то ещё в начале войны ушла, по комсомольскому набору… А меня в 42-м взяли, я ведь и тогда немолодой был, за сорок! Ну и на сборном-то пункте офицер — тогда «командир» говорили — стал спрашивать: есть ли охотники, спортсмены по стрельбе, радисты хорошие, водители… Я возьми и сдуру вызовись — думаю, всю жизнь в лесу, лес мне и семья, и дом, и корм, может, и тут пригожусь по лесному делу? А получилось так, что едва сам себя не погубил.
— Почему? — удивился Олег.
— Потому, что был я перед тогдашней властью вроде как виноватый… Отец-то мой, брат твоего прадеда, у графа Михайловского лесником был. Дом этот ещё тогда построен. Жил хорошо, граф ему верил. Я и те времена помню, и графа самого — не маленький был, отцу лет с восьми в лесу помогал… Старый граф ещё до войны — первой войны — умер от сердца, а сын его был постарше меня года на три. Как та война началась — пошёл он в тамбовские гусары. И отец мой пошёл, а я остался за лесника — лет пятнадцать мне тогда было. Мать-то свою я и не помню, один жил — тогда и одичал… — Князь улыбнулся. — Как революция началась — вернулись и граф, и отец, вместе. Воевали они на германском фронте, отец был у графа денщиком и к графу считай как ко второму сыну относился. Было — в рубке уланы немецкие отца уже кромсать начали, еле отмахивался, так граф его отбил. А потом, уж к концу — наоборот получилось: пустили немцы газ, и тут отец молодого графа вытаскивал, свой противогаз на него надел… Вернулись они вдвоём. А Иконовку — имение графское — это километров двадцать отсюда — мужики сожгли, и графиня, мать молодого графа, там же сгорела… Граф с отцом моим на юг подались, к белым. Ну и я с ними увязался. Служили мы в Алексеевском драгунском полку. Про «Веру, Царя и Отечество» я как-то не очень думал, дикий был… — Князь снова усмехнулся. — Повоевать хотел, да и куда я от отца, жалко расставаться. Ну, отца порубали будённовцы. Ну а мы с молодым Михайловским отступали аж в Крым. Под конец и не помнили уже, кто граф, а кто лесник. На одной шинели спали, другой укрывались, кто что найдёт, то вдвоём и едим… Ну а там разошлись пути наши. Он от тифа свалился. Погрузил я его на пароход, однополчанам на руки, а сам — на берег. Он звал с собой, ты — говорит — в красной Совдепии пропадёшь. А я как подумал, что больше наших мест не увижу — тоска за горло взяла. Как я сюда добирался — отдельная статья и новая война. И махновцы, и красные, и антоновцы — уж тут, на Тамбовщине — до моей шеи добирались, да не на того напали. Стрелять я всегда умел, шашкой махать казачки и офицеры научили, да ещё там, на юге, крутил я одно время с остальными драгунами хвосты английским самолётам, так их пилоты мне бокс показывали. Понятливый оказался… Добрался домой. Тогда как-то спокойно смотрели — кто, у кого, когда служил. Страна-то пополам расколота была, что, ж, всех сажать? Даже в тридцатых не тронули. А вот в армии-то я сам подставился. Как насел на меня один — мол, зачем это бывший белый драгун в советскую спецгруппу пробирается? Не затем ли, чтобы в немецком тылу немцам и сдать?! Будь это до войны — посадили бы. Да и тут от штрафбата не отвертелся-б, наверное, не окажись с тем офицером, что желающих выкликал, Верка. Ну, друзьями-подружками мы с нею никогда не были, возраст разный, но знала она меня хорошо. Особисту тому они с командиром от ворот поворот дали. Сперва сомневались — за сорок мне, смогу ли выдержать? Ничего не скажу — тяжело было. Только и тут лесу спасибо — не выдал. Вот так и воевал до конца — в немецком тылу. Отдохнём у своих — и опять за линию фронта…
Олег слушал, как отрывок из приключенческой книжки. Не верилось, что всё ЭТО было в жизни у старика, сидящего напротив — пусть похожего на Одина, могучего, но самого обычного! А Князь негромко продолжал:
— Да… За войну-то нас из Марфинки без малого три сотни ушло. И я, и Верка, и дед твой, мой братан — брат двоюродный, значит… А вернулись, Олега — тридцать пять человек. Я эту цифру крепко запомнил. Тридцать пять, из них шестеро и десяти лет не прожили… Крепко подрубил нас немец… Ну ещё, слава Богу, с дюжину чужаков прибилось, вроде Сеньки моего. А то б не вытянули деревню. Оттого и обидно иной раз было — после войны смогли её удержать, а в мирное время погибла, обезлюдела… Вот думаю — умру когда…
— Зачем? — нахмурился Олег. — Ерунду-то…
— Да какая ж это ерунда, — спокойно отозвался Князь, — это жизнь. Вечной её ни у кого не бывает. Умру, да не страшно умирать-то. Обидно, что пустое место останется. Жил тут, с людьми дружба и вражда была, сам на отшибе, а всё ж таки — марфинский… И вдруг — пусто будет. Ночью иной раз увидится, что уж совсем запустела деревня, хожу по улицам, людей по именам выкликаю, зову — а в ответ тихо — в поту просыпаюсь…
— А почему так получилось? — продолжая хмуриться, спросил Олег. — Ну, деревня — она почему опустела?
— Неперспективной признали, — развёл руками Князь. — Молодёжь разъезжаться стала, вот в начале 70-х официально и признали: нет у Марфинки будущего… Иной раз думаю — будь жива Верка — так по-другому повернулось бы. Молодёжь ведь почему разъехалась? Не удерживали её, наоборот — подначивали, поощряли «мир посмотреть»! А какой там мир, если родины нет за спиной?
— А тётя Вера тут при чём? — не понял Олег. — Она же была директором школы?
— Такая история… — Князь посмотрел на часы-ходики на стене: — Э, да тебя завтра не поднимешь? Ну-ка — спать!
— Князь, пожалуйста! — завопил Олег. — Это же так интересно! Родные корни! Возвращение к земле! Наше культурное наследие! Подростки наконец-то потянулись к прошлому, а ты эти тянущиеся ростки топчешь своим равнодушием! Ну расскажи, и я сразу спать!
— Ой, ладно, визгун! — замахал руками Князь. — Слушай, быть так!…
В войну оказался у нас председателем человечишко один, Изот Моржик. На фронт он не попал по болезни — поговаривали, купил он себе эту болезнь, но тут я точно не знаю, врать не буду. И как-то так он дело повернул, что и после войны на том же посту остался. Умел он для кого надо хорошим быть, а на колхоз, на Марфинку всю, смотрел, как на… ну, место что ли временное. Как паучок — сосал потихоньку соки, тянул, взяточки развозил, на собраниях выступал… Да всё так гладко, так аккуратно. Кто его краем знал — и подумать не мог, что гнилой он, нечистый. А близко-то его и не знал никто почти. Ну тут как раз Верка из города вернулась, институт она там кончала. Осталась жить. Замуж за нашего же, за фронтовика, вышла, только не зажился он — обычная история, я говорил уж. Дочь только ей и оставил. А к концу 50-х Верка уж директором была! По тем-то временам директор он кто — он второй, а то и первый человек в селе. И начала она, что ни собрание, с Изотом сражаться — куда там Полтава с Бородином! Он ей слово — она ему десять, боевая ж была! А уж потом-то и впрямую грозиться начала: мол, вижу я, ты тут уселся в деревне, как этот… фе… фа…
