НГ (Не Говори) (СИ)

Когда «Куранты» стихли, зала была наполнена мертвыми, раненными и стенающими людьми.

«Первый» подошел к своей бывшей возлюбленной, разглядев ее среди кровавого месива. Она была жива, но корчилась от боли. Максим приблизился к ее израненному телу, видя, что оно уже никогда не будет прежним:

– Добить тебя или оставить калекой на всю жизнь? – улыбаясь, спросил он.

– Не надо, – еле выдавила девушка, захлебываясь кровью.

– Что именно не надо? – присел на корточки тот.

Девушка закашлялась и зажмурилась от пронзившей каждую клеточку ее тела боли.

– Такая ты никому не будешь нужна, – позлорадствовал Максим, – тем более таким толстосумам, как твой дохлый Пузанчик. Да? Правильно я говорю, а, Пузанчик? – ткнул он неподвижный труп дулом автомата.

Девушка была на грани жизни и смерти, но ни секунды не пожалела о том, что бросила этого человека, начинившего ее тело пулями лишь за то, что она ушла к другому.

– Нам пора, – крикнул «Первый» остальным.

Чувствуя себя победителями, двенадцать людей с номерами на обтянутых черным торсах направились на выход, решив, что представление закончено.

Поля лежала на полу, с трудом делая каждый вдох. Ее изрешетило пулями, и оставались считанные минуты, пока она не сделает последний выдох. Пять минут… это много или мало?

Ильшат лежал неподалеку, сжимая в руке недоеденный бутерброд и думая, почему же они все-таки не встретили этот Новый Год дома в кругу их маленькой ячейки общества, а потащились в этот загородный отель, чтобы встретить свою смерть среди кучи незнакомых людей, чьи жизни были походя отобраны из-за классовой ненависти и слишком восприимчивого бывшего молодого человека одной из собравшихся.

Работа над ошибками

– Боже мой, как же я устала… – чуть не плача, выдавила Мила, стягивая тяжелые сапоги. Она опиралась о стену с давно потертыми обоями, в который раз думая, что надо купить пуфик в коридор со следующей зарплаты, чтобы можно было обуваться и разуваться сидя, как «белые люди».

– Давай сходим в кино после ужина! – озорно предложил Ванечка, уже сбросив ботинки, доставшиеся ему от сына подруги Милы, и раскидав их в разные углы прихожей.

– Ты издеваешься? – сурово посмотрела на него та, – я с ног валюсь.

Какое кино?

– Ты всегда так, – проворчал мальчик и поплелся в комнату, волоча за собой портфель, – с друзьями ты меня не пускаешь, а сама никогда не ходишь.

– Я работаю, как вол, чтобы тебе было что поесть и что носить, а ты мне еще претензии предъявлять будешь?! – возмутилась Мила, наконец, совладав с непослушной обувью.

– Наверное, поэтому я донашиваю все за другими детьми и ем одни макароны… – буркнул себе под нос Ваня.

– Что? – прислушалась женщина, не расслышав сына, – что ты сказал?

– Ничего, – отрезал он и упал на кровать, уставившись в потолок.

Он хотел бы запереться в своей комнате с табличкой «не беспокоить» или «вход воспрещен», врубить музыку и игнорировать материнские упреки, но у них была всего одна комната на двоих, поэтому оба были вынуждены пытаться уживаться в этих не самых комфортных условиях. Когда Ванечка был младше, все было вполне сносно, но с годами мать и сын стали все острее ощущать недостатки однокомнатных квартир.

Мила растила сына одна с тех пор, как ему исполнилось два года. С мужем у них не сложилось, и тот решил, что развод с женой является основанием забыть и о ребенке, которого она ему родила. Ваня совсем не помнил отца и не считал себя брошенным, потому что сложно ощутить потерю кого-то, если никогда и не чувствовал его присутствия.

Мила была типичным примером того, чем заканчиваются ранние браки. Она выскочила замуж в восемнадцать, ведомая буйством гормонов и юношеским максимализмом. Он был первым ее мужчиной, который не понимал, насколько серьезную ответственность должен взять на себя. В итоге семейное счастье закончилось, не успев начаться.

Брак висел на волоске, удивительным образом не распавшись в первый же год. В итоге пара развелась через три года семейной жизни, когда их отпрыску только-только стукнуло два.

С тех пор прошло десять лет. Десять лет без мужчины, денег и счастья. Мила поставила крест на личной жизни после нескольких попыток наладить ее. Кандидаты были то слишком глупые, то пьющие, то просто не лежало к ним сердце, то они не нравились Ване. В итоге девушка поняла, что поиск семейного счастья приносит гораздо больше боли и проблем, чем его отсутствие.

Выйдя замуж в столь юном возрасте, Мила так и не получила высшего образования. Она не была глупа, но и гением ее назвать было сложно, поэтому говорить о престижной работе не приходилось. Сначала, когда сын был маленьким, она устроилась в детский сад нянечкой, чтобы иметь возможность быть всегда рядом и при этом зарабатывать хоть какие-то деньги. Потом она пошла следом за ним в школу и до сих пор работала там. Начинала она простой уборщицей, что ее очень тяготило и заставляло прятать глаза, когда кто-то задерживал на ней взгляд. Теперь она трудилась в столовой, закончив курсы по специальности повара.

Денег не хватало, но при этом Мила никогда не таскала ничего из продуктов, как то делали другие сослуживицы, не брезговавшие воровством еды, предназначенной детям. Сначала Мила пыталась бороться с этим, но те скооперировались против нее, решив выжить «мисс честность». В итоге она смирилась с их способом существования, но сама так и не влилась в коллектив, не видя в себе сил брать то, чем она должна покормить детишек, одним из которых был ее собственный сын.

Хотя остальные растаскивали продукты, как и прежде, и Милино неучастие в этом мало что меняло, она, все же, не могла пойти на сделку с совестью и быть причастной к подобным вещам.

Самым страшным во всей этой истории было то, что женщина заметила, что ее сын начал стыдиться ее. Практически у всех его одноклассников родители были более презентабельными, чем она. Работали они в офисах и ездили на дорогих авто. Не все, конечно, но даже те, кто не был богат, имел должность не столь низко-классную, как она.

Учителя, менеджеры, программисты, строители, инженеры, врачи. Ни один не был младшим поваром в школьной столовой. Тем более в столовой школы, где учится их отпрыск, вынужденный ежедневно замечать косые взгляды детей, знающих о том, что это его мать стоит возле огромной кастрюли с половником, являясь одной из тех, из-за кого их кормят тем, что на вкус похоже на помои.

Однажды Ваня вдруг ни с того, ни с сего перестал разговаривать с Милой. Лишь спустя несколько дней, ей удалось выудить из него пару слов. Она была готова провалиться сквозь землю. Выяснилось, что Ване нравилась одна девочка в классе. Он поделился этим с другом, а тот «по секрету всему свету», и весть дошла до предмета его обожания.

Узнав о симпатии Вани, она лишь поморщилась и сказала, что никогда не взглянет на сына школьной поварихи. Это было ударом для обоих. Иван понимал, что его возлюбленная оказалась мелочной и глупой стервой, если подобное определение подходит для одиннадцатилетней девчонки, но так же он понимал, что не одна она такого мнения о нем и его матери. Поэтому он злился на Милу, будучи еще слишком юным, чтобы суметь пройти это испытание достойно. Мила же была ранена до глубины души. Но поделать с этим она ничего не могла. Ей сложно было объяснить Ване, что в этой ситуации неправа лишь эта девочка, потому что сама она чувствовала вину за собой. Это случилось год назад. С тех пор мать с сыном отдалились, до того будучи, можно сказать, лучшими друзьями. Теперь их, по большей части, объединяли взаимные претензии и недовольство друг другом.

– Иди ужинать.

Ваня лежал с закрытыми глазами, ритмично покачивая головой.

– Иди ужинать, я говорю, – повысила голос Мила.

По-прежнему ноль реакции.

– Я к кому обращаюсь? – ткнула в ногу мальчика та, теряя терпение.