Необычайные каникулы Мишеля

Ферма относилась к коммуне Лошнэ, деревне с тысячью жителей, приютившейся в глубине долины, и стояла на узкой террасе на склоне горы Гран-Коломбье, примерно в часе ходьбы от деревни.

Франсуа Дарвьер и Медар уже готовились выйти из кухни, когда раздался какой-то топот. Фермер нахмурил брови, жена его обеспокоенно подняла голову.

Я вижу, мы вовремя!—воскликнул юноша с открытым и ясным лицом и бросился к Жиль-берте Дарвьер.— Здравствуй, тетя Жиль! Здравствуй, дядя Франсуа!

Здравствуй, Мишель!

Послушай, дядя Франсуа, возьми нас с собой на луга!

Это было бы здорово!— подтвердил второй, только что появившийся в дверях мальчик.

Как вы меня напугали!— проворчала, улыбаясь, фермерша.— Выпейте быстренько молока да возьмите по бутерброду... А плотнее позавтракаете, когда вернетесь.

Франсуа Дарвьер с доброй улыбкой смотрел, как племянники за обе щеки уписывают приготовленные тетей бутерброды.

Темноволосый Мишель Терэ выглядел несколько более стройным и живым, чем его белокурый кузен Даниель. На высокий лоб Мишеля падала короткая волнистая прядь волос. На почти квадратном подбородке, характерном для людей волевых, виднелась маленькая ямочка. Что касается Даниеля, он не очень заботился о своей прическе. Подстриженные ежиком волосы делали его доброе, почти всегда улыбающееся лицо еще более круглым.

Ну вот, мы готовы, дядя!— воскликнул Мишель, вставая.

Даниель тоже вскочил.

Можно я понесу эту штуку?— Он показал на коромысло.

А я бидоны!— добавил Мишель, чтобы не отстать от брата.

Все четверо вышли из кухни и двинулись со двора фермы. Солнце, невысоко поднявшееся над горизонтом, серебрило косыми лучами ели, покрывающие склон горы.

На краю террасы Франсуа Дарвьер остановился, чтобы показать племянникам узкую, словно желоб, заросший травой, лощину, мягкими изгибами спускающуюся меж рядами молодых елочек и теряющуюся где-то внизу, в густом лесу.

—Вам бы сюда приехать на рождественские каникулы. Похоже, здесь на лыжах кататься — одно удовольствие!— сказал он.

Хм!..—усмехнулся Мишель.—Думаешь, легко нам было уговорить родителей отпустить нас сюда? Скажи-ка, Даниель!

Да уж! Они поклялись ни на минуту не оставлять нас без присмотра.

В каком-то смысле они правы,— сказал со смехом Дарвьер.— У вас обоих есть несносная привычка совать нос в чужие дела!..

Кузены тоже рассмеялись.

Дядя, но мы же не виноваты, что нас везде подстерегают какие-нибудь приключения!

Во всяком случае, здесь нам ничего такого не грозит,— заявил Даниель.— Иначе родители ни за что бы не согласились нас сюда отпустить.

Места тут в самом деле тихие. К тому же, надеюсь, вы мне поможете. Я ведь писал, что одному мне трудно будет привести ферму в порядок.

Да, это был очень убедительный довод,— кивнул Мишель.— Тут уж ни папа, ни мама ничего не могли сказать...

Они полюбовались сверху деревней, вернее— сотней шиферных крыш, теснящихся вокруг белой колокольни и наполовину утопающих в густой зелени. Струи синего дыма мирно поднимались из труб, растекаясь в небе легким кружевным покрывалом.

Ну, дети мои, давайте поторопимся. До пастбища далеко, а время летит быстро. Работы у нас невпроворот! В путь!..

Они шли через луга, где травяной ковер перемежался серыми осыпями и широкими известковыми площадками. В зеленом пространстве тут и там маячили стройные силуэты темных елей.

Настоящий английский парк!—с восхищением заметил Мишель.

Луга кончились, и они вошли в лес, в основном состоящий из лиственниц и дубов. Тут стояла приятная, ласковая прохлада. Медар, насвистывая, шагал впереди, не обращая внимания на других.

Хороший парень,— сказал Франсуа Дарвьер в ответ на вопрос Мишеля.— Только не повезло ему. Отец у него был лесорубом, в прошлом году его искалечило, теперь он инвалид.

Он из Лошнэ?—спросил Даниель.

И да, и нет. Семья его живет в маленьком домике на другой стороне долины. Я все время пытаюсь понять, почему он решил наняться на работу именно ко мне? Здесь много ферм, которые куда ближе к его дому, там он наверняка получил бы работу...

Тропа вилась по крутому склону; мальчики и дядя вынуждены были идти гуськом, и разговор прервался.

Теперь я понимаю, зачем тебе коромысло: иначе тут с бидонами не пройдешь,— сказал Мишель, когда они, выйдя из леса, спустились в овраг.

Это, конечно, большое неудобство. До лучших пастбищ можно добраться только пешком. Здесь даже с маленькой тележкой не проберешься. С другой стороны долины все иначе. И склон пологий, и даже дорога есть, которая ведет в долину.

Они прошли еще метров пятьдесят, когда навстречу им из чащи внезапно вышел человек и поднял руку в знак приветствия.

Худой и высокий, он был одет не по сезону: в куртку из грубого сукна и вельветовые брюки. Когда он остановился возле них, Даниель и Мишель заметили, что на голове у него что-то вроде шапки-ушанки.

Привет, господа! За молоком направляетесь?

Человек говорил неторопливо, со спокойной сердечностью. В прищуренных глазах светилась немного ироничная полуулыбка, смягчавшая черты его загорелого грубого лица. Густые седеющие волосы выбивались из-под шапки, в углу рта торчала короткая трубка.

Здравствуйте, мсье Бурбаки!— ответил Дарвьер.

А, вы, стало быть, знаете мое имя!—заметил человек, улыбаясь еще приветливее.— Вы, как я понимаю, новые хозяева фермы старого Арсена, верно?

От вас ничего не скроешь!—в том же добродушно-шутливом тоне ответил Дарвьер.— Я купил ее пару месяцев назад.

Человек беззвучно рассмеялся, широко раскрыв рот и обнаружив пожелтевшие от никотина зубы. Седые волосы его там, где торчала трубка, тоже приобрели желтый оттенок.

Примите, мсье, мои поздравления!—сказал наконец Бурбаки.— Вы, я вижу, не трусливого десятка. Ведь об этой ферме там, внизу, столько всего говорят...

Он вынует изо рта трубку и ткнул ею в сторону долины. И прежде чем Франсуа Дарвьер, слегка нахмурившись, успел что-нибудь ответить ему, человек добавил уже вполне серьезно:

Странный тип был этот Арсен! Начать с того, что в последнее время он ни с кем не разговаривал. В деревне даже болтали: он, мол, боится, как бы люди не заговорили с ним первыми. У него всегда был такой вид, словно он язык проглотил...

Франсуа Дарвьер с любопытством слушал его. Слухам, ходившим о прежнем хозяине фермы, он не придавал большого значения, но слова Бурбаки его явно заинтересовали. Он даже спросил:

Вы, наверно, хорошо его знали?

Так себе,— ответил тот уклончиво.— Арсен общался здесь только с одним человеком. Это был костоправ, или колдун, как некоторые считают. В общем, недобрый человек... Таких в наших краях называют «мотэн». А к нему эта кличка прилипла так, что не отдерешь. Его все так и зовут — Мотэн.

Это местное выражение, да?—спросил Даниель.— Что оно значит?

Не больше того, что сказано. Так называют человека с необычным цветом кожи. Очень красным или очень темным. А иногда, случается, тех, кто насчет выпивки большой любитель.

Вы думаете, Арсен доверял Мотэну как целителю?— спросил Франсуа Дарвьер.

Возможно. А достоверно известно одно: последнее время его навещал один лишь Мотэн. Говорили, Арсен очень болел. Кажется, с головой у него что-то было... Что касается меня, так я давно это знал. Надо сказать, очень ему досаждало то, что скотина у него дохла. Чуть не каждый день... а почему — неизвестно. Костоправ и коров пытался лечить, но от этого они дохли еще быстрее. Ох и каналья этот Мотэн, прямо каналь.я!.. Вот уж восемь — десять лет, как я ему слова не сказал... Даже «здравствуй»...

Он принялся тщательно набивать трубку; потом продолжил:

Что-то заболтался я с вами! У вас, поди, работы по горло. До свидания, господа! До скорого!..

Он притронулся рукой к шапке и ушел своей бесшумной походкой, покуривая трубку.

Последний местный пастух,— пояснил Франсуа Дарвьер, снова отправляясь в путь.

Это его настоящее имя — Бурбаки?