Золотая жила для Блина

Он поднимался и одновременно углублялся в стену. Там уже получилась пещерка, в которой могло бы поместиться человека три-четыре.

Тюк-тюк топором. Тюк-тюк…

И вдруг свод пещерки обрушился на Митьку! Он успел отшатнуться, и его засыпало только по пояс. Топор, к счастью, остался в руках. Над головой угрожающе висел земляной карниз. Если он сорвется, то похоронит с головой!

Митька разгреб топором землю и выкарабкался. Значит, вот чего боялся погибший старатель. Боялся и в яме остался, а Дмитрий Олегович уже метра на полтора ближе к краю.

Теперь он стал обрушивать стены равномерно со всех сторон. Получалось что-то вроде бутылочного горлышка, сужающегося кверху там, где Митька не мог дотянуться топором. Яма становилась мельче (это хорошо) и шире (а вот это плохо). Чтобы засыпать расширяющееся дно ямы, нужно было все больше и больше земли. Поневоле Митька опять углублялся в стены.

Настал момент, когда земля начала срываться со сводов, как только Митька трогал ее топором. Он понял, что скоро будет обвал похуже первого. Тогда обрушилась только вырытая им пещерка, а сейчас он же все стены подрыл. Тонны земли держатся на соплях.

Митька вышел на середину ямы и подпрыгнул. Ничего, только где-то зашуршал осыпающийся песок.

Он подпрыгнул еще раз. Шорох стал громче; сбоку набежала песчаная волна, толкнула Митьку по ногам. Обернувшись, он успел заметить, как сначала медленно, а потом все быстрее стена сползает, рушится, катит на него! Прятаться было некуда: со всех сторон сыпалась земля. Она была уже выше щиколоток. Митька вырвал ноги и переступил на рыхлый холмик. Земли сразу же насыпалось по колено. Он успел переступить еще раз, и тут его засыпало сразу по пояс. «По крайней мере недолго буду мучиться», — подумал Митька, глядя, как земля накатывает, захлестывает его по грудь и подступает к подбородку.

Перед тем как сыщика засыпало с головой, он догадался высоко поднять руки, сжимающие топор.

Глава XXVIII

ПОКА СПАЛА ЗЕЛЕНОГЛАЗАЯ

Ох, как его сдавило! Ни вздохнуть, ни пошевелиться. Зарытый в песок Сайд из «Белого солнца пустыни» по сравнению с ним отдыхал на курорте: он мог дышать и дожидаться доброго человека. А Митьке оставалось жить без воздуха минуты две.

Он покрутил топором в поднятых руках и не почувствовал сопротивления. Выходит, засыпало его неглубоко. Опустить руки не удалось, но хоть в локтях они сгибались. Митька положил топор и ладонями разгреб землю с макушки. Неплохое начало, только макушкой не подышишь. До лба он доставал уже с трудом, выламывая руки. Расчистил глаза; на мгновение за сомкнутыми веками мелькнул свет, и ямку опять засыпало. Хотелось орать от отчаяния, но было жаль тратить последний воздух.

Целых десять секунд оставшейся жизни Митька на ощупь искал топор. Нашел и стал отгребать землю у затылка, где было сподручнее. Топор елозил со слышным скрипом, иногда задевая Митьку по волосам. Он уже задыхался. В висках стучало, перед глазами плавали круги. Надо подальше отгребать землю: топором вправо, топором влево, как будто работают автомобильные «дворники». Сердце трепыхалось, как бабочка на оконном стекле. Топором вправо, топором влево. Круги в глазах светлели, густели и превратились в дохлого оленя.

— Чего ты мучаешься? Давай лучше сыграем в кости, — предложил он Митьке, катая по земле человеческие позвонки. — Если они так упадут, забирай самородок и уходи, а если так, оставайся с нами золото стеречь.

Митька промолчал, потому что рот у него был залеплен землей, и завозил топором из последних сил: вправо-влево, вправо-влево… Тяжесть, сжимавшая затылок, исчезала. Наконец он смог откинуть голову и задышал. Жив!!!

Его хоронило еще четыре раза. Последний обвал был самый опасный: топор Митька выронил, земля накрыла его по грудь и прижала руки к телу. Он сумел расшататься и вылезти, как гвоздь из гнилой доски.

До края шахты было уже рукой подать. Митька подскочил, вцепился в корень и вылез.

Плот он догнал уже к закату. Сил еле хватило, чтобы проплыть жалкие десять метров от берега. Митька вылез на бревна и долго лежал, радуясь шершавой коре под щекой, обещающим дождь черным тучам и даже комарам. Приятно жить.

Из палатки слышалось посапывание: Лина еще спала. Вчера Митька здорово злился, когда она молчком ушла к реке. А сам что сделал? Вся его героическая возня в шахте была расплатой за несказанные слова: «Лин, я сойду на берег». Если бы Лина знала, где он, то легко нашла бы шахту и бросила ему конец парашютной стропы.

Гордиться было нечем, и Митька решил помалкивать. Вздул прогоревший костерок, выпотрошил четырех рыбин, уложил в коптильню. И только тут вспомнил, что не сломал лиственную веточку, за которой ходил на берег. Плюнул и зарядил коптильню сосновыми щепками. Жрать хотелось так, что было уже не до кулинарных тонкостей.

Пока готовилась рыба, Митька постирал одежду и вымылся, уничтожая последние следы своего бесславного сидения в яме. Хотя не такое уж оно было бесславное, если не сбрасывать со счетов найденный самородок. Митька завязал его в носовой платок. Чутье сыщика подсказывало, что ему еще предстоит столкнуться с уголовниками лицом к лицу. Тогда самородок будет важной уликой.

Он соорудил себе набедренную повязку из куска парашюта и сел обсыхать у костра, чистый, благостный и почти всем довольный. Дымок из коптильни уже пах очень соблазнительно. Митька снял ее с огня и открыл. В нос шибануло таким аппетитным паром, что он сразу же одну рыбину и уговорил, обжигаясь и давясь мелкими косточками.

Из палатки появилась Лина, с недоверчивой гримасой посмотрела на его стряпню, попробовала… И уничтожила рыбу еще быстрее, чем Митька. Осталось еще две. Их ели, смакуя, с разговорами.

— Ты у кого научился готовить, у мамы? — спросила Лина.

— Нет, мама готовит в основном борщ в скороварке. Ей некогда, она служит, — ответил Митька. — А вот папа спец по всякой еде, которую не надо переворачивать.

— Не поняла.

— Ну, чтобы поставить на огонь и вспомнить, когда еда уже готова. Скажем, если жарить цыпленка, над ним надо стоять и смотреть, чтобы не пригорел. А папа наденет цыпленка на бутылку с водой, сунет в духовку и сидит, гербарий перебирает или копается в огороде. Пока в бутылке есть вода, цыпленок не сгорит.

— В огороде? — удивилась Лина. — Вы разве за городом живете?

— Нет, у него на подоконнике огород, пять ящиков на этажерке. Есть съедобные растения, есть лекарственные, есть просто редкие. Понимаешь, они с мамой такие люди, которые и на работе работа ют, и для отдыха тоже работают. Папа говорит, что, если бы маме разрешили, она брала бы домой на выходные пойманных шпионов.

— Зачем?

— Допрашивать.

— У меня дедушка такой, — кивнула Лина. — Ночью проснется и пишет: ему какая-то формула во сне приснилась. По-моему, ничего хорошего в этом нет. Надо же уметь расслабляться.

Митька согласился и уточнил, что от развлечений должна быть польза. Например, самому играть в футбол полезно, а смотреть по телику — просто гроб.

— А все самое вкусное и самое интересное — всегда гроб, — заметила Лина. — От сладкого зубы портятся, самые интересные фильмы показывают, когда спать пора…

На эту тему Лина рассуждала еще долго. Митька поймал себя на том, что давно не слушает, а только кивает на звук ее голоса. Потом вдруг оказалось, что он лежит в ложбинке между бревен, и это удобно, только не хватает подушки.

— Дима, Дима! Ты спишь, иди в палатку, — трясла его за плечо зеленоглазая.

— Ага, — сказал Митька, подтягивая под голову полено.

Опять пришел олень и стал кидать человеческие кости. «Мы не доиграли, а самородок ты увел. Некорректно, Дмитрий Олегович!» — упрекнул он сыщика. Митька знал, что это сон, и решил не обращать внимания на рогатого. «Ну, как хочешь. Оставайся здесь», — сказал олень Лининым голосом. Митька огляделся и увидел, что он в шахте! Хотел сказать, что здесь оставаться как раз не хочет, но в рот полезла земля. Из угла поднялся скелет в истлевшем тряпье и залязгал зубами: «Зря отказываешься. Знаешь, сколько у нас еще золота! Останешься — богатым будешь. Хочешь, купим тебе самолет?»