Школа над морем (илл. В Цельмера)

Чем дальше, тем больше хмурился Ивасик. Маленькое сердце болело. Было ясно, что не его подарок будет теперь самым лучшим. Нет, не его. Больше всего обрадуется мама патефону. Одинокий и загрустивший мальчуган совсем затерялся в человеческом потоке. Никто даже и внимания не обращал на него, будто не было его здесь, будто это не его мать получила славный орден. Все смеются, шумят, вынимают подарки, готовятся к встрече. А про него, про Ивасика, и забыли: Все забыли! И самый лучший подарок — это, конечно, патефон, а на глиняного петушка, а на щегла мама, верно, даже и не посмотрит. Горячие слезы подступают к глазам. Ивасик отворачивается к стене и тихонько плачет, забившись в угол. Но и этого никто не видит. Никто его не окликнет, никто не утешит. Мальчуган забивается в чуланчик, в свой «зверинец». Тут нет незнакомых людей — здесь живет в клетке его любимый щегленок, Ивасик гладит руками клетку и нежно прощается со своим любимцем.

— Щегольчик! Прощай, щегольчик! — приговаривает мальчик и не может освободиться от тоски. Что уж тут говорить: лучше всех подарков — патефон! Каждому видно.

Гром рукоплесканий известил о приезде матери. Как засуетились, как бросились к ней навстречу! Ивасик остался сзади всех, притиснутый к стене. А мать уже сажали за стол, приветствовали, ставили перед ней подарки. Но мамины глаза еще с самого порога искали кого-то. Они искали, оглядывались о сторонам, и наконец мама не выдержала и спросила громко:

— А где же мои сыны? Где Ивасик? Где Сашко?

И уже совсем громко, во весь голос, позвала:

— Ивасик, где ты?

Даже тревога зазвенела в ее голосе.

— Где ты, мой маленький сыночек?

И тогда все сразу вспомнили про Ивасика. Все сразу стали его звать и искать, но мальчуган отозвался сам:

— Здесь я, мама, в уголочке.

И сразу расступились все гости и мама милая, милая мама, сразу очутилась возле него. Она ласкала и целовала сына, а он гладил ладошками ее щеки и счастливо усмехался. Тогда с другой стороны из толпы вынырнул и Сашко.

— Мама, мамуся, я стихи тебе написал, — говорил он, целуя мать.

И в ту же минуту опомнился и Ивасик.

— Постойте! Я сейчас! — крикнул он и побежал в чуланчик.

Из чуланчика он вернулся неся в одной руке клетку с щегленком, а в другой — глиняного петушка.

— Мама — это тебе, — сказал он важно, подавая подарки.

Староста артели поставил перед матерью патефон, но та, будто и не видела его — она взяла клетку и петушка, она прикоснулась к петушку губами и глиняный петушок громко свистнул, свистнул на всю комнату.

— Вот кто приготовил мне самый лучший подарок ! — весело сказала мать и еще раз дунула в петушка. — Какой хороший петушок! А щегол-то, какой чудесный!

Она обнимала и клетке с щегленком, и Ивасика, и Сашка. И тогда Сашко вышел вперед, развернул бумагу и начал читать:

Он на минуту остановился, взволнованно, радостно, и потом закончил громко и уверенно:

Раскрасневшийся и взволнованный Сашко передал матери стихи. Грянули рукоплескания. Хлопали так, что даже в окнах задрожали стекла, все видели, как по щеке матери покатилась блестящая, прозрачная слеза.

— Сашуня… И ты, Ивасику… Спасибо вам, мои дети, за такие хорошие подарки, — проговорила она и платком смахнула, слезу.

Мать сидела за столом — на груди у нее блестел орден, — рядом с матерью сидел дед Савелий. Он уже выпил вина, ему было весело и радостно. И день тоже был такой веселый и радостный!

— А ну, затяните, — просил дед музыкантов, — затяните песню, да такую затяните, чтобы как этот день была.

Гости хвалили и Сашка и Ивасика. Тетка Секлетея спорила с дедом Гурием, на кого именно похож мальчуган.

— И не спорьте! — уверяла тетка. — На мать он похож. Как две капли воды!

— И не на мать, а на отца! — возражал дед Гурий. — И поступью и складом весь в покойника-отца.

— А? Какой заплатой? вмешивался в разговор дед Савелий. — Хватит! Забыли о заплатах. Не такое время. Без заплат теперь ходим…

Ивасик, обняв мать за шею, заглядывал ей в глаза и шептал ей что-то на ухо нежное-нежное, хорошее. И вдруг, на удивление всем, мальчик скривился и горько-горько заплакал.

— Что ты — всполошилась мать.

— Щегла… щегла… жалко… — едва выговорил сквозь слезы Ивасик.

И все засмеялись так громко, что у мальчика сразу высохли слезы. А мать сказала:

— Ивашечка, щегленка я тебе обратно подарю. И еще я тебе дарю теплую новую шапку — в Москве для тебя купила.

Кто-то дернул Сашка за рукав. Сашко оглянулся и увидел возле себя Яшу Дерезу.

— А здорово ты это написал! — зашептал Яша. — Надо в нашем журнале напечатать. И орден какой красивый! Большая это честь твоей матери такая награда… А я только что пришел. Сидел дома да все думал: как бы такой аппарат сделать, чтобы можно было его опускать с людьми в море на самое дно, километров на десять.

Яша притих.

— Пока еще ничего не придумывается, Сашко. А вырасту, непременно такой аппарат придумаю.

Сашко посмотрел в глаза товарищу. И такая была уверенность в этих глазах, что сразу поверил он в этот глубоководный будущий аппарат.

— Непременно придумаешь, Яша.

— И что может быть там, на такой глубине? — задумчиво продолжал Дереза. — Ни один человек еще не спускался глубже чем на километр. Что там может быть, на дне? Рыбы какие-нибудь незнакомые, животные необыкновенные, водоросли. И все там светится, Сашко, все живое светится. Я читал об этом книжку: Вот где интересно!

Ум у Яши непостоянный. Что ни день — новое открытие, новое изобретение. Прочтет о морской войне, о торпедах, о подводных лодках и вот уже сидит Яша и мастерит модель миноносца. Сделает миноносец — займется полетом на Луну. Сидит и думает о этом, наяву ракетопланом грезит; и мечтает, и фантазирует.

Последнее увлечение Яши — это батисфера, подводное царство. Об том он мог бы разговаривать целый вечер, но Марина Чайка начала рассказывать о своей встрече с товарищем Сталиным, и в комнате все притихли. Все слушали, притаив дыхание.

Марина кончила свой рассказ и, кончив, налила золотого вина, встала и высоко подняла полную до самых краев чарку.

— И сегодня первая чарка, — сказала она, — пусть будет за того, кто дал нам счастливую жизнь, — за нашего родного отца. За товарища Сталина!

И все встали и крикнули «ура». Крикнул «ура» и Ивасик своим звонким, детским голосом. И хоть и не дали ему вина — мал еще очень, — но не пожалел уж зато дед Савелий сладкого квасу: целую кружку налил он своему внучку!

Ивасик был совершенно счастлив. Как все хорошо вышло! И подарок понравился маме больше других (все ж, видели, как она дула в петушка), и щегленок снова вернулся назад, да еще с теплой меховой шапкой впридачу. И, вертясь во все стороны. Ивасик не уставал объяснять всем подряд, что и орден получила и у Сталина побывала не чья-нибудь чужая мать, а его собственная, Ивасикова. И что зовут его маму Марина Савельевна, да еще Чайка. Ивасик показывал на мать пальцем и важно говорил: