Золотая жила для Блина

В воздухе сразу же зазвенело. Давно не виделись. Днем комарье пряталось от солнца и только на ягоднике немного пустило кровь Митьке с Линой. Теперь солнце ушло за гору, да и лес был самый комариный — густой, сумрачный. Кровопийцы взялись за сыщика всерьез. Оранжевая папина пуховка осталась у Лины — на разведку в такой одежде не ходят, — а рубашку и голые руки комары облепили сплошной шевелящейся массой.

Митька терпел, внушая себе, что это полезно, люди специально платят за иглоукалывание. Колени он подтянул к груди, защищая то и другое, губы поджал и старался чаще моргать, отмахиваясь ресницами от лезущих в глаза. Комары стали забиваться в уши и в ноздри. Митька заткнул нос пальцами, чтобы не чихнуть, если какой-нибудь гад заберется поглубже.

В бараке было темно и тихо.

Митька отполз и стал обходить его кругом. Так, а это что, баня? По другую сторону барака стоял дом поменьше. Судя по узким, как бойницы, окошкам — точно баня. Но бани не окружают колючей проволокой. Странно. Если в бараке жили лесорубы-заключенные, а в маленьком доме — охрана, то почему «колючку» не намотали вокруг барака? Что ли, охрана не охраняла, а защищалась от лесорубов?

Что-то скрипнуло, и Митька замер с занесенной для шага ногой.

Еще скрип.

Митька заметил, как шевельнулась дверь барака, и отступил за сосну.

Скр-рип! — пронзительно, противно, хуже, чем звон комаров. Он выглянул и увидел того, кто его напугал. На пороге барака, сунув кончик носа за приоткрытую дверь, стояла тощая лисица.

^{Он выглянул и увидел того, кто его напугал. На пороге барака, сунув кончик носа за приоткрытую дверь, стояла тощая лисица.}

Скр-рип! Лисица толкнула дверь носом и отступила. И снова: скр-рип! Митька понял, что хитрюга тоже в разведке. Только у нее разведка боем: сунуться в подозрительное место, пострелять, то есть поскрипеть, и, если противник обнаружит себя, удрать.

Скр-рип! — на этот раз лисица не отступила, а шмыгнула в барак. У Митьки был большой соблазн там ее и запереть. Но если даже на зимовье найдутся спички или бензин для зажигалки, есть лисицу — последнее дело, ее мясо пахнет псиной. К тому же она была союзницей: сделала Митькину работу, причем быстрее, чем сумел бы он сам. В бараке определенно никого нет, да и в доме тоже. Будь там люди, они бы вышли посмотреть, кто скрипит.

Осмелев, Митька скользнул к дому. Калитка в заборе с колючей проволокой была приоткрыта. Он шмыгнул вдоль стены и заглянул в разбитое окошко. В нос ударила вонь.

Митькин приятель Оау, маленький охотник из племени лесных индейцев, был большим знатоком звериного помета. Оау его читал, как записки: «Здесь недавно была свинья, успеешь догнать». В домике тоже побывала свинья. Залезла на стол, спустила штаны и оставила послание: «Всех ненавижу!»

Глядя в окошко, Митька понял, почему домик окружен колючей проволокой. Внутри он был похож на шкаф с полками, полками, полками где только можно, до потолка. Зимой здесь был продовольственный склад. Веселенькая компания жила в бараке, если от нее приходилось охранять ее собственную еду.

В углу стоял топчан, покрытый засаленными ватниками: распоряжался на складе один человек. По таежному обычаю, он оставил еды для путников. Теперь на полу в мешанине из растоптанных макарон, соли и придавленных подошвами окурков возились бурые лесные мыши. Рядом валялся пустой мешок. Судя по его размерам, продуктов было больше. Их разложили по рюкзакам, поленившись нагнуться за рассыпанными макаронами и солью.

Дверь барака снова скрипнула. Недовольно тряся головой и фыркая, оттуда выскочила лисица и убежала в кусты. Ага, и там нагадили. Значит, уголовники не собирались возвращаться на ночевку. Можно спокойно поискать спички или горючее для зажигалки.

Митька вошел в дом, и мыши бросились врассыпную. Не так уж много они успели съесть. Лине предстоит работа Золушки — отделять обломки макарон от мусора.

За дверью нашлась фанерная лопата для снега. Первым делом Блинков-младший соскреб со стола «послание» уголовников. Кстати, раз на зимовье нет ни вышек для охраны, ни «колючки» у барака, то, может, эти двое с топором и не уголовники, а просто поганцы. Хотя бывают какие-то расконвоированные заключенные. Они-то скорее всего и работают на лесоповале, потому что всю тайгу колючей проволокой не обнесешь.

Узкие окошки склада пропускали мало света. Торопясь, пока совсем не стемнело, Митька стал шарить по углам. Над топчаном висела керосиновая лампа. Митька покачал ее — булькает! Боясь поверить такому счастью, он снял стекло, поднес к фитилю пустую зажигалку, чиркнул раз, другой… Фитиль поймал искры и загорелся, расточая счастливый запах керосина, тепла и будущей еды.

А уютно здесь было зимними вечерами. В тайге мороз, аж деревья трещат, а ты валяешься на топчане, и в ногах у тебя постреливает жаркая чугунная печка, а над головой, только руку протянуть, полочка с книжкой… «Спутник молодого трелевщика», — прочитал Митька. На захватанной обложке какая-то гусеничная машина везла бревна. Хорошо быть молодым трелевщиком. Днем потрелевал на морозце, вечером лежишь, почитываешь «Спутник». И не надо тебе искать папу, и никого ты не боишься, и знаешь, что будет завтра…

В сенях нашлась целая канистра керосина. Митька смочил в нем тряпку и протер стол, уничтожая последние следы и запахи. Положил на стол книжку, поставил зажженную лампу. Дом, милый дом, как говорят американцы. Лине понравится.

На обратном пути он забежал в барак. Все точно: и здесь нагадили, значит, не вернутся.

Громко шлепая комаров, Митька пробежал мимо помойной ямы, нашел приметный куст…

Оранжевая пуховка и парашют валялись на земле. Лины не было.

Глава XIX

ВОТ ТАКАЯ Я ДРЯНЬ!

Минуты две он просто ждал. Мало ли, зачем человеку понадобилось отойти. Потом стал звать вполголоса. Кричать, побоялся: то, что двое с топорами ушли, еще не означало, что они успели уйти далеко. Лина не откликалась, и Блинков-младший выбежал на просеку.

Километрах в полутора, почти у самой реки, маячило едва различимое в сумерках светлое пятно. Митька помахал рукой. Пятно не двигалось.: Ему стало страшно. На память пришли мыши, деловито таскавшие обломки макарон. Съели мало, значит, начали недавно. Может быть, он разминулся с преступниками на несколько минут. А Лина не разминулась… Зачем ее к реке-то понесло? Лежала бы себе в кустах.

Митька бросился бежать.

Кроссовки тянули к земле, как гири. Некстати вспомнилось, что встал он семнадцать часов назад. Глаза слипались на бегу. От черники осталась одна оскомина на языке и сосущая пустота в желудке. Сон и еда ждали в доме, от которого ушла эта идиотка. Может, хотела воды набрать? Нет, парашютик-пузырь она тоже бросила в кустах. И ушла просто потому, что захотелось. А теперь лежит… Блинков-младший уже хорошо видел: да, лежит!

Потом он разглядел ее лучше и зарычал от ярости. Поза у Лины была самая беззаботная: руки под головой, глаза в небо, на розовые закатные облака. Мечтает. Дура! Дура!

Митька чувствовал себя как оплеванный. Самое обидное, что сказать было нечего. Ну, ушла. Нельзя, что ли? Ах, он волновался? А разве она виновата? Она что, нанимала его в няньки? Просила за ней бегать? Не просила? Ну и отвали!

Лина молча смотрела, как он подходит.

— Вставай, пойдем ночевать, — сказал Митька. — Там лампа есть керосиновая и печка. На ужин сварим макарон, если мыши их еще не съели.

— Что ж ты не ругаешь меня? — с вызовом спросила Лина.

— Не вижу смысла. Пойдем скорей. Спать хочется, а мне еще возвращаться за водой.

— Зря не ругаешь. Скажи: «Убить тебя мало!»

— Убить тебя мало, — без удовольствия повторил Митька. — Все, теперь пойдешь?

— Не пойду. Я, кажется, сломала ногу. — Лина закрыла лицо руками и прорыдала: — Да, вот такая я дрянь! Мы теперь вместе, вместе погибнем!