Тринадцатый час ночи

Этот бидончик висел на нитке, привязанный за ручку. Не каким-нибудь двойным морским узлом, а обычным бантиком — дерни за хвостик, он и развяжется. Наверно, если б Тягунов не помнил о ведьминой заподлянке на предыдущем этапе, он поспешил бы отвязать бидон. Тем более что ему надо было не просто торопиться, а очень торопиться. Секундомер на змеиной голове показывал 23.58 с чем-то, и восьмерка вот-вот должна была смениться на девятку. То есть, можно считать, Жорке оставалось жить одну минуту. Но если он ошибется, то проживет еще меньше. Ведь бидон мог запросто уравновешивать что-то типа отравленной стрелы, с которой Жорка чуть не познакомился, когда нашел банку с желтым порошком. Отвяжешь, отпустишь нитку — и поминай как звали. Отскочишь — если успеешь, конечно! — получится шаг назад. Тоже финиш!

Конечно, Тягунов поставил корзинку на пол, освободив левую руку. Теперь правой можно взяться за ручку бидона, а левой — дернуть за свободный хвостик бантика, но ни в коем случае его не отпускать! Иначе — крышка. Кстати, бидончик был закрыт крышкой, и поэтому, что там у него внутри, Жорка не видел. Если жидкое или сыпучее, как на первом и втором этапах, то ронять нельзя — паучиха вряд ли похвалит, если разольешь или просыплешь. Опять же как поставить одной рукой бидон в корзинку, где свободного места не осталось, — тоже задачка! Ведь брать бидон в левую нельзя! Мысли у Тягунова забегали вперед, торопились. Оставалось всего сорок секунд! Правая рука ухватилась сбоку за металлическую дужку ручки бидона тремя пальцами: средним, безымянным и мизинцем, а большой с указательным уцепились за нитку выше дужки. После этого Жорка левой рукой дернул за хвостик, развязал бантик и перехватил нитку левой рукой. Сразу пошло натяжение нитки. Да, к другому концу опять что-то привязано! А секунды так и мелькают: 23.59.48, 23.59.49, 23.59.50…

Но когда Жорка вытянул левую руку вверх и задрал голову, чтобы посмотреть, где там стрела подвешена, то увидел совсем не то, что ожидал! Вместо стрелы к противоположному концу нитки была подвешена какая-то извивающаяся гадина! Нет, на сей раз это была не змея, хотя по размерам она лишь немногим уступала гадюке, обвивавшей шею Тягунова. У этой погани имелось множество ножек — и не сорок, а куда больше. Неизвестно, была ли эта многоножка ядовитой и умела ли она кусаться — Жорка таких даже по телевизору не видел! — но если б она ему на голову шмякнулась, он бы точно шарахнулся назад, а то и просто со страху помер. Но именно на ней теперь скрестились змеиные лучи — то есть, как мгновенно догадался Тягунов, паукообразной ведьме нужен был вовсе не бидончик, а именно эта пакость ползучая. Не догадайся он, замешкайся на чуть-чуть — пропал бы!

Но Жорка сработал четко. Держась левой рукой за нитку, а правой — за дужку бидона, он сумел большим и указательным пальцами поднять крышку, открыть бидон и подставить его точно под многоножку. Плюх! — Тягунов отпустил нитку, и пакостное создание шлепнулось в бидон. Бряк! — Жорка двумя пальцами правой руки закрыл крышку. Затем он с невероятной быстротой втиснул бидон в корзинку и схватил корзинку в левую руку. На голове змеи в этот момент уже светилось 23.59.59…

— Успел! — Скрежещущий голос колдуньи прозвучал для Жорки как сладкая музыка. На змеиной голове появилось 00.00.00, и сразу после этого сверкнула ослепительная вспышка! Жорка не только зажмурился, но и сознание потерял на некоторое время…

Глава XII

У БАБКИ СЕРАФИМЫ

Примерно за десять минут до этого момента Николай Андреевич и Геннадий Петрович, сопровождаемые Найдой, постучались в дверь старой, скособочившейся избушки.

— Удобно ли беспокоить старушку? — засомневался учитель. — Без десяти двенадцать ночи…

— Ты, парень, если кто, не дай бог, заболеет, в «Скорую» звонишь? И в полночь, и за полночь — потому что жизнь от этого зависит.

— Так это в «Скорую», — заметил Геннадий Петрович, — они там обязаны помощь оказывать, им деньги за это платят.

— То-то и оно, — проворчал старик, — неважно получается, когда добро за деньги делают. В том году моя старуха едва не померла, пока «Скорую» дожидалась. И если б не Серафима…

— Так она у вас что, на манер народной целительницы? — поинтересовался Геннадий Петрович.

— Вроде того, — кивнул Николай Андреевич, — и вообще на все руки от скуки.

Учитель хотел спросить, чем может помочь бабка Серафима в розыске потерявшихся ребят, но тут на крыльце лязгнул засов, и открылась дверь. Из избы выглянула старуха, замотанная в толстый пуховой платок, и мрачно буркнула:

— Чего встали? Заходите, не студите избу-то…

Геннадий Петрович про себя отметил, что на добрую целительницу бабка Серафима не сильно похожа, а вот на Бабу Ягу — очень даже.

— Дело у нас к тебе, Серафима Матвеевна, — виновато произнес старик. — Вот учитель из Москвы, так у него два паренька потерялись… На полянке, за Паучихиным оврагом.

— Вовремя прибежали, — мрачно сказала Серафима Матвеевна. — Еще бы пять минут — и не смогла бы я вам помочь… Да и сейчас, пожалуй, все вилами по воде писано. Разувайтесь, грейтесь, самовар у меня не остыл еще.

Проводив гостей в кухню, старуха усадила их за стол и налила чаю. Геннадий Петрович чувствовал себя неловко. Мало того, что среди ночи пришли в чужой дом, да еще и чай пить собрались. Опять же неуютно как-то, когда знаешь, что с ребятами какая-то беда случилась, а он, их учитель, вместо того, чтоб вместе с родителями лес обшаривать, сидит тут, греется в тепле.

— Андреич, — велела Серафима, словно прочитав мысли Геннадия Петровича, — ты объясни парню, как и что, а то он места себе не находит, нервничает. А я пошла. Покуда мои ходики час не покажут — не тревожьте.

Бабка вышла в другую комнату и плотно закрыла за собой дверь. А потом, через пару минут, из-за двери донесся… храп!

— Ничего не понимаю! — развел руками учитель. — Торопились сюда как на пожар, а ваша Серафима просто спать завалилась!

— Не кипятись, не кипятись, Геннадий! — успокаивающим тоном произнес Николай Андреевич. — Ты лучше послушай, что я тебе расскажу. Можешь, конечно, не верить — твое право, но других объяснений нынешней истории у меня нет. А про то, что в этом деле колдовство замешано, я подумал, когда ты рассказал, будто одна из ваших девчонок видела, как бабка в ворону превратилась…

— Это вы про Пирожкову? Неужели вы это всерьез восприняли? — удивился Геннадий Петрович. — Она, помнится, когда-то рассказывала, что у нее есть богатый родственник в Америке, который обещал прислать ей восьмиместный лимузин. Причем даже сама в это верила, кажется.

— Насчет Америки судить не берусь, — сказал Николай Андреевич, — а вот насчет того, что у нас в лесу поганое место есть, — это точно.

— Это то, что вы назвали Паучихиным оврагом? — спросил учитель. — Любопытно, почему его так наименовали?

— Говорят, будто в старину, чуть ли не при царице Екатерине Первой или Второй, врать не буду, запамятовал, земли здешние принадлежали одной барыне. Опять же фамилию не помню. Одно прозвание осталось, которое ей крепостные дали, — Паучиха. Особым богатством она не отличалась, но жадна была до ужаса. Тянула с мужиков столько оброку, что те осилить никак не могли. Ну и работать их заставляла — пять дней на барщине, а только два дня на себя. В общем, чистой воды феодальная эксплуатация. Мужа у нее вроде бы убили на какой-то войне — то ли с турками, то ли со шведами, тоже уже позабыл народ. Но имелся сын взрослый, который жил в Питере и служил там в царской гвардии. Вот этот-то сын мамочке и преподнес сюрприз. В карты продулся да расплатился не деньгами, а расписками, и получилось, будто мамаша его, то есть Паучиха, — в долгу как в шелку. Короче говоря, у Паучихи по суду имение забрали, а она от такого горя заболела и померла. Но перед смертью, говорят, вместо того, чтоб исповедаться перед попом и покаяться, в чем грешна, одни проклятия изрыгала. Вот так и померла с руганью. И вроде бы кто-то из служанок, которые при ней находились, видели, что в тот момент, когда Паучиха дышать перестала, у нее из ноздри паук выполз и куда-то убежал… Вот с тех пор у нас и появилось это самое поганое место.