Миколка-паровоз (сборник)

А враги рабочей власти не унимались. Силы собирали, сговаривались, как бы это погубить государство рабочих и крестьян и вернуть старый строй.

Надвигались тревожные времена.

МИКОЛКА ОСВОБОЖДАЕТ БОЛЬШЕВИКОВ

Уже с неделю ходили по станции слухи о том, что приближаются немецкие войска.

Рабочие в депо срочно ремонтировали паровозы, чтобы угнать их, не отдавать немцам. Миколкин отец созывал митинги и советовался с рабочими, как быть: то ли завязать бой на подступах к станции, то ли сперва пропустить немцев, а уж после… Но тут пришло указание — боев не затевать, кровопролития лишнего избегать. Да и то сказать: нелегко справиться рабочим с вооруженными до зубов полчищами Вильгельма, немецкого царя. К тому же нельзя забывать и про Брестский мир, получше растолковать все рабочим и крестьянам. Надо готовиться к подпольной работе среди немецких солдат, чтобы из кайзеровских служак стали они солдатами-революционерами.

Предполагали, что немцы вступят на станцию дня через два, через три. А появились они ночью, совсем неожиданно. Видимо, нашелся предатель на соседней станции и не предупредил, что немецкие эшелоны двинулись вперед без всяких задержек.

Проснулся Миколка от перестрелки. А была это не простая перестрелка: немцы охотились за Миколкиным отцом. Тот успел налегке выскочить в окно и теперь бежал по путям к большим штабелям дров. Бежал и отстреливался. Сумел он все же оторваться от преследователей и скрыться.

А Миколка и мать не знали, где он, что с ним. Всю ночь глаз не смыкали. А утром, смешавшись с толпой рабочих, которые шли в депо, отец незаметно пробрался в свою хатку на колесах. Миколкина мать едва сдержала слезы. Все знали, что немцы арестовали и посадили в пакгауз большую группу рабочих-большевиков, и никто не мог толком сказать, живы они или нет, есть ли среди них Миколкин отец. Увидев отца, Миколка даже в пляс пустился от радости.

— Тише ты, плясун! — прикрикнул на него отец. — Немцы услышат, враз нагрянут сюда. И — давайте прощаться. Придется мне уйти в подполье. Аресты производились, видно, по списку, какой-то гад выслуживается перед немцами и доносит… Но унывать не надо, не век тут немцам пановать…

И только отец за ручку двери взялся, мать — к нему, на окно показывает и шепчет:

— Подожди! Какой-то начальник деповский по путям идет, заметит еще тебя…

А к вагону приближался тот самый «буржуй», с которым столько раз доводилось Миколке сталкиваться. Уверенной такой поступью вышагивал он прямо к Миколкиной хате на колесах. Отец встал за пологом, сразу и не приметишь его.

Толстяк поднялся в вагон, не здороваясь, важно опустился на табуретку, бесцеремонно оглядел все вокруг.

— Поздравляю, вас, голубчики, поздравляю… Накомиссарились, значит, накомандовались…

Молчит Миколкина мать. И Миколка молчит. Не поймешь, к чему он клонит, «буржуй» этот.

А тот сидит знай себе, глаза пялит в углы, время тянет. Наконец сказал:

— Разговор у меня будет короткий. Не все ж вам в комиссарах значиться да свои порядки наводить… Расправятся теперь немцы с вашим комиссаром. Как пить дать расправятся… Слушайте теперь мой приказ: в двадцать четыре часа освободить казенное помещение, и чтобы духу вашего тут не было! Катитесь хоть к дьяволу! А коли ослушаетесь моего приказа, штыками выгоним. Теперь, слава богу, есть и на вас управа…

Вовсю разошелся «буржуй». На жирной шее складки трясутся, лицо кровью наливается, подбородок, рыжей щетиной заросший, так и ходит ходуном. И вдруг как-то сразу обмяк «буржуй», голос у него оборвался, словно кость в горле застряла. Миколкин батька откинул полог, стоит перед толстяком и наганом прямо ему в лоб целится. Тихо-тихо говорит «буржую», а тот словно окаменел.

— Так вот кто нас немцам выдает!.. Ну, молись богу, что в моем вагоне повстречались, не хочу шуму поднимать лишнего да ставить их под удар, — и кивнул на Миколкину мать и на Миколку. — А теперь заруби себе на носу: если пикнешь хоть слово про меня или будешь их трогать, несдобровать тебе. Жизнь и так коротка, а мы тебе и вовсе ее укоротим! Не веришь, тогда вот понюхай! И запомни: хочешь землю топтать, не раскрывай нигде своего поганого рта! Да и вообще со станции тебе лучше убраться, пока не поздно.

Пялит глаза «буржуй» и слова вымолвить не смеет. От страха и от удивления у него зуб на зуб не попадает. Не ожидал он встретить тут Миколкиного отца, считал, что того давно уже расстреляли немцы.

А Миколкин отец ткнул еще разок наганом ему в лоб и, попрощавшись со своими, вышел как ни в чем не бывало из вагона.

Изумленный «буржуй» с полчаса еще просидел на табуретке, слова вымолвить не мог. И покинул он Миколкину хатку на колесах пришибленный, как побитая собака, озираясь по сторонам.

Вечером зашли к ним вместе с Миколкиным братом Павлом, что служил смазчиком, деповские рабочие. Мать отправилась к соседке. А Миколка завалился спать на свой топчан. Дремал и все прислушивался, о чем это разговор у рабочих идет. А те, видать, спорили: одни говорили, что убежать из пакгауза можно, другие опасались, что очень это нелегко. Сообразил Миколка, о чем говорят деповские — хотят вызволить арестованных рабочих-большевиков, которых немцы заперли в пакгаузе.

Ну, а кто же знает тот станционный пакгауз лучше Миколки! Сколько раз проникал он туда со своими верными дружками, особенно если сгружали в пакгауз горох или семечки — любимые Миколкины лакомства.

И вдруг он услышал голос одного рабочего:

— И все-таки, товарищи, пробраться туда почти невозможно. Сами знаете: пакгауз новый, да еще двое часовых — один со стороны вокзала, другой от города.

Не смог тут Миколка утерпеть, спрыгнул с топчана и — к деповским:

— Я могу! Я залезу в пакгауз! И часовые мне нипочем! — выпалил Миколка, и щеки его жаром запылали: то ли от внезапной его отваги такой, то ли от застенчивости.

Рабочие помрачнели сразу, друг на друга поглядывают.

— Предупреждал ведь вас, чтобы потише говорили! Теперь вот все знает этот постреленок…

До слез обидели Миколку эти слова! Бросил он исподлобья взгляд на того, кто произнес их, сплюнул сквозь зубы — для солидности — и не сказал, а процедил:

— Для кого постреленок, а для кого Миколка, сын большевика.

— Ты еще немцам пойди расскажи, что батька у тебя — большевик!

— Нашел дурачка! — уж не на шутку рассердился Миколка. — Раз говорю вам, значит, знаю — кто вы. А немцам и так известно, что батя у меня большевик и комиссар. Иначе зачем ловят его? Кто-то списки им передал… А пакгауз я знаю, как свой вагон. Сколько мы туда лазили голубей гонять…

— «Голубей гонять!»— передразнил Миколку рабочий. — А тут не голубями, тут пулями пахнет, несмышленыш!

Хотел было сказать ему Миколка, что он сам ничего не смыслит, но заметил добрую улыбку в глазах деповского и понял, что тот просто подшучивает над ним.

— Вы не смейтесь, я хоть и мальчишка, а понимаю: мне в пакгауз куда легче забраться, чем вам…

Поднялись рабочие, стали расходиться. Строго-настрого наказали Миколке, чтобы не проболтался никому про то, о чем говорилось здесь.

— Да что вы, маленькие, что ли! — вконец рассерчал Миколка. — За буржуя меня принимаете? Или, может, меньшевиком каким-нибудь считаете?

Слышал Миколка, что меньшевики готовы рабочим любую пакость подстроить, а буржуям — сапоги лизать. Потому-то и помянул меньшевиков.

— Ну, смотри же! Мы на тебя полагаемся! — сказали ему деповские напоследок.

На рассвете, когда солнце еще не взошло, разбудил Миколку брат Павел и прошептал:

— Вставай, большевик! Пойдем своих выручать. Смотри, не подкачай… Поймают, скажешь, мол, за голубями лазил…

Было еще совсем темно, в сером небе догорали звезды, и Миколка насмешливо спросил:

— Какие ж голуби ночью-то? Много ты, видать, разбираешься в голубиных делах…

— Ну, тогда скажи, дескать, за семечками полез…

— За семечками — это еще сойдет, — согласился Миколка.