Повести и рассказы

— Потому что слово это стало международным. Мы тут долбим, например, немецкий. Другие долбят французский, английский. Говорят, даже испанский долбят в школах и хинди. И я слышал, еще урду. Может быть, и урду. Это тоже индийский. — И Строганов опять покосился на Рана, к полному удовольствию Владика, который отметил про себя: «Хоть этот молодец!» — А «молодцы», — продолжал Строганов, — на всех международных встречах по хоккею, особенно…

— Почему «особенно», Кулькина? — заявила во всеуслышание Нина Стрельцова. — И почему вы, Кулькина, затираете женщин? Я же вместе со Строгановым просилась отвечать. А у нас даже, если помните, женский день сделан нерабочим. Восьмое марта! Я, например, женщина!

— Продолжайте, Стрельцова, — виновато сказала Кулькина. — Садитесь, Строганов!

«Нет, Строганов все же не заметил Рана, — подумал Владик. — А я-то…»

— Особенно, — довольно продолжала Нина Стрельцова фразу Строганова, — после блистательной победы наших хоккеистов в Вене, прошедших…

— Вы, Строганов и Стрельцова, отлично выручили своих товарищей по команде, — перебила их Кулькина. — И все же, Хвостиков, выйдите, пожалуйста. Здесь вам будет удобнее…

Владик лежал в постели, ему было вполне удобно, и потому он переспросил:

— Где мне может быть удобнее?

— У доски, Хвостиков, — пояснила Кулькина. — Конечно, у доски вам именно удобнее. Вы никогда никого не подводили в классе.

Не хотелось Владику подниматься с уютной теплой постели, но он сказал:

— Пожалуйста…

А сам подумал: «О чем же, собственно, говорить? О группе, клонящейся к упадку? Или о трупах, которые сохранили нам в течение тысячелетий сибирские льды? Но ведь об этом Кулькина мне не дала сказать, хотя я хотел…»

— Ну? — цыкнула Кулькина.

— Пожалуйста, — повторил Хвостиков, не зная еще, что он будет говорить.

— А почему, собственно, пожалуйста? — поинтересовалась Кулькина.

— Потому что Иннокентий Григорьевич старше нас, — бодро сказал Владик. — Всех старших мы должны уважать, а это значит, что нужно говорить «пожалуйста», «спасибо» и еще здороваться в коридоре. Так мы должны говорить!

— Ну, Хвостиков, продолжайте! — попросила Кулькина.

— Кроме Иннокентия Григорьевича, — сказал Владик, — есть Иннокентий Смоктуновский, который снимается в кино…

— Отлично, — похвалила Кулькина. — И еще в кино есть Инна Макарова, а в поэзии — Инна Кашежева.

— Верно, — согласился Владик. — Это по «Маяку» передавали. А фотографии Смоктуновского и Кашежевой были в «Литературной России».

— Не знаю, что такое «Литературная Россия», но по «Маяку» передают самые лучшие передачи. Хвостиков, — заметила Кулькина. — Продолжайте…

— А еще у нас во дворе есть шофер Иннокентий Николаевич, старенький такой, — вспомнил Владик. — Он ездит на черной «Волге» и страшно боится за нее. Все нас просит, чтобы мы к ней не подходили с руками…

— Почему с руками?

— От рук следы остаются.

— Дальше, Хвостиков, продолжайте…

Владик не знал, что продолжать. Больше Иннокентиев и Инн он не знал, а о хоботных Кулькина почему-то не спрашивала.

Хвостиков посмотрел на Рана, который мирно сидел на последней парте и лизал столовую соль, потом на Симу:

— А о хоботных можно?

— О хвостиковых?

— Нет, о хоботных!

— Да, вы правы, Хвостиков! — сказала Кулькина. — Пожалуйста, о хоботных.

Владик приободрился и начал:

— Музыканты заиграли национальный гимн; мы отошли в сторону, чтобы пропустить процессию мимо себя. За трубачами шел отряд сиамских музыкантов, одетых с головы до ног в алые одежды, с тамтамами, раковинами и другими неблагозвучными инструментами. Затем государственные слоны, три самых больших впереди, с золотыми чепраками, которые, в противоположность их матовой коже, сверкали и блестели на солнце; на спине у них были богато украшенные и позолоченные носилки. Затем несколько лейб-гвардейцев короля, герольды, камергеры и другие чиновники, потом Его Величество, которого несли на богато позолоченном и выложенном перламутром великолепном стуле, на котором он сидел, скрестив ноги, защищенный от палящих лучей солнца большим позолоченным зонтиком. За Его Величеством следовали пажи и слуги с блестящими золотыми сосудами для бетеля, вазами для чая и подарками для народа и особенно духовенства в честь счастливого события… Затем явился окруженный принцами и должностными лицами дядя короля и министр северной части Сиама и Лао, на плечах которого лежало все бремя приготовлений к приему белого слона. Наконец явился и герой дня, сам белый слон в обществе трех других…

Кажется, класс заинтересовался. И Ран перестал лизать соль, а сосредоточенно смотрел на Владика.

И только Сима Кулькина не выдержала и наконец взорвалась:

— Кто «мы», Хвостиков? Какие Его Величества? Вы что? Что вы рассказываете? С кем и когда это было?

— Это было с господином Боком в Бангкоке в одна тысяча восемьсот восемьдесят первом году, — пояснил Хвостиков. — А дальше…

— Пусть продолжает! Давай, Хвостиков! Еще, еще! Рассказывай! — завопил класс, а Ран, как показалось Владику, улыбнулся и покачал в знак поддержки хоботом.

— Продолжайте, Хвостиков, — зло сказала Сима Кулькина.

— Пожалуйста, — произнес Владик. — Итак… Удивительное животное было отведено в специально построенное помещение, где оставалось около двух месяцев, чтобы наконец, хорошо подготовившись и освободившись от всех злых духов, занять место в королевском дворце. Его сначала привязали веревкой за заднюю ногу к белому столбу на возвышенном помосте и повесили около него красную доску со следующей золотой надписью в буквальном переводе: «Слон прекрасного цвета» волосы, копыта и глаза белы. Совершенство формы со всеми знаками действительной принадлежности к высокому семейству. Цвет кожи — цвет лотоса. Потомок ангела браминов. Приобретен в собственность могуществом и славой короля для служения ему. Подобен кристаллу высочайшей цены. Принадлежит к высочайшему семейству слонов из всех существующих. Источник силы привлечения дождя…»

Как видите, — продолжал Хвостиков, — слон только кажется неуклюжим, в действительности же он очень ловок. Обыкновенно он ходит спокойным, ровным шагом, как верблюд и жирафа, причем проходит по четыре — шесть километров в час, но этот спокойный шаг может быть настолько ускорен, что слон пробегает по пятнадцать — двадцать километров, по-видимому не очень торопясь. Если не слишком жарко, то, подгоняемый вожаком, слон короткое время может бежать так быстро, что в час пробегал бы двадцать — двадцать пять километров, если бы мог этот темп выдержать долго…

Голос у слона сильный, и звуки, которыми он выражает свои чувства, разнообразны. Удовольствие он проявляет очень тихим ворчанием или бормотанием, исходящим из горла, или слабым продолжительным писком, исходящим из хобота; страх он обнаруживает сильным ревом из самой глубины груди, внезапный испуг — коротким резким трубным звуком из хобота; если он в ярости — издает непрерывные глубокие и громкие горловые звуки…

И тут на последней парте радостно заворчал Ран, а класс зашумел, перешептываясь:

— Здорово! Это ж здорово! Ну, вот дает — здорово!

Только ничего не видящая и не слышащая Сима Кулькина перебила Владика и строго спросила:

— Откуда вы, Хвостиков, знаете, что у слона есть чувства и он выражает их разнообразно?

— Как откуда? — Владик явно возмутился. — Вчера весь вечер читал. У папы. Иллюстрированное издание «Жизнь животных» А. Э. Брема, со множеством политипажей и хромолитографиями в десяти томах. Перевод с третьего немецкого исправленного и дополненного издания. Под редакцией магистра зоологии К. К. Сент-Илера. Том третий. Млекопитающие. Хоботные. Непарнокопытные. Парнокопытные. Сирены. Китообразные. Сумчатые. Птице-звери. Цена за том шесть рублей. Санкт-Петербург. Издание высочайше утвержденного товарищества… Одна тысяча восемьсот девяносто третий год…

— Ты нас провел, Хвостиков, — заявила Кулькина, — но провел хитро. Но скажи, пожалуйста, что такое политипажи и хромолитографии. Где нас и вас учили этому?