Город Золотого Петушка. Сказки

Но проходят день за днем. А путешественники еще не собрались ехать. У взрослых все так сложно — они все о чем-то раздумывают, что-то подсчитывают, какие-то обстоятельства взвешивают. Интересно, на чем и как взвешивают обстоятельства? Игорь терпеливо ждет день, другой и не выдерживает.

— Папа, вы уже взвесили обстоятельства? — спрашивает он.

— Взвесили, Игорешка, — не очень весело отвечает отец.

— Ну, и сколько?

— Что именно «сколько»? — поднимает брови отец.

— Обстоятельства. Вы всё собирались их взвешивать. Ты говоришь — уже взвесили, — поясняет Игорь, — вот я и спрашиваю: сколько?

Отец смеется.

— Не вижу ничего смешного! — обиженно хмурится Игорь.

Тогда отец серьезно говорит:

— Обстоятельства, друг мой, весят довольно много, но принципиально вопрос решен — мы едем.

Игорь, чтобы не попасть впросак, не спрашивает, что значит принципиально, но смутно чувствует, что это словечко как-то отдаляет незнаемые края, и напрямик спрашивает:

— Завтра?

— М-м-м… не так скоро! — говорит отец.

Казалось бы, чего проще — одеться, взять чемоданы, выйти из квартиры, запереть дверь, отдать соседям ключ от почтового ящика и сказать им: «Вы, пожалуйста, выбирайте нашу почту, читайте себе на здоровье, потом расскажете нам, что там написано, когда мы вернемся! Ну, будьте здоровы! Счастливо оставаться! (Хотя это не совсем понятно, но обязательно говорится!) Мы едем в незнаемые края, так вы тут без нас не скучайте! (Это тоже обязательно говорится, хотя соседи без нас и не скучают, так как мы не ходим к ним, а они не ходят к нам, а видимся мы с ними только на лестничной площадке.) Ну, пока!» Вот и все!

А вместо этого отец и мать вдвоем соображают, с кем бы еще посоветоваться.

— Я думаю, следует поговорить с Николаем Михайловичем, — сказал отец, озабоченно поглядывая на маму.

— Ну что ж, поговорим, — отзывается мама.

— И с Андреем Петровичем.

— Можно.

— И с Суреном Николаевичем.

— Можно, — кротко говорит мама и ждет, кого назовет еще папа.

— Боюсь я, не поднимем мы это дело! — говорит папа, призадумавшись. — Может быть, я один…

— Нет! — решительно говорит мама. — Одного я тебя не отпущу! Ничего — поднимем. По-моему, если уж решили, то надо так: раз, два — и отрубили! Вот так!

«Поднять», «отрубить» — какое это имеет отношение к поездке? Что надо поднимать и что надо рубить? Если бы они собирались ехать на корабле, то все было бы ясно — поднимают паруса и рубят концы… Почему рубят концы, Игорь не знает, но твердо помнит, что их рубят, — об этом во всех книгах написано. Особенно во время шторма. Что такое концы, тоже неясно, но, видимо, это какое-то барахло, иначе зачем их каждый раз рубить. Небось что-нибудь стоящее рубить не станут… Но между тем морем вовсе никто не собирается ехать, и все становится непонятным.

— Ох-хо-хо! — говорит мама. — Значит, собираем военный совет?

Папа глядит на нее несколько смущенно.

— Ты не одобряешь? — спрашивает он, и в его голосе уже слышится какая-то нетвердая нотка, точно он уже внутренне соглашается с тем, что не надо ни с кем советоваться и что вообще все это ерунда.

Он умеет это, папа Дима. Вдруг скажет: «Ерунда!» — и забудет о том, из-за чего старался. Уже в глазах его мелькает какое-то сияние, и уже теряет он почву под ногами, как говорит иногда мама. Она, однако, хорошо знает, что если папа и скажет: «Ерунда!» — и откажется от какой-нибудь своей мысли, то потом будет мучиться и все станет валиться у него из рук — все-таки он тяжело болен, и эти многомесячные обострения сильно его измотали…

Мама охотно отзывается:

— Почему же! Ум, говорят, хорошо, а два — лучше!

3

И военный совет собирается в полном составе.

Коротко, точно выстрел, раздается один звонок. Так звонит только Николай Михайлович Рогов — директор школы, в которой Вихров преподает литературу.

Это высокий, сильный человек. Про таких говорят — неладно скроен, да крепко сшит. У него широкие плечи и большие, крепкие кисти рук. «Настоящие мужские руки!» — говорит мама про его руки. Он ходит несколько странно — наклонившись большим корпусом вперед и левым плечом словно расталкивая толпу. Больная нога, неправильно сросшаяся, заставляет его так странно ходить… Николай Михайлович отрывисто говорит: «Здравствуйте!» — крепко жмет руку Вихровым, проходит в столовую. Садится, вытянув на полкомнаты свою больную ногу и привалившись к спинке, на диван. Своими черными глазами он пристально смотрит на папу Диму, словно изучая его.

— Ну как? — произносит он одну из тех фраз, которыми пользуются взрослые, чтобы хоть что-нибудь сказать, когда молчать неловко.

— Да ничего, понемногу! — отвечает отец такой же фразой.

Они оба улыбаются и замолкают. Николай Михайлович не любит зря говорить. Он переводит глаза на Игоря, который в волнении ждет военного совета — что-то скажет? — и спрашивает его:

— Гуляешь?

— Гуляю! — автоматически отвечает Игорь, уже по опыту зная, что другого ответа на такой вопрос и быть не может.

Мама Галя показывается из кухни.

— Что это у вас такая тишина стоит? — спрашивает она весело. — В молчанку играете? Меня примете?

Вихров и Рогов опять улыбаются. Вихров, многозначительно подняв брови, говорит маме:

— Галенька! Ты там того…

Мама отвечает столь же неопределенно:

— И того, и этого… Знаю уж! — и исчезает опять.

Раздается опять звонок — заливистый, протяжный, потом следует целая серия коротких звоночков, точно тем, кто за дверью, не терпится войти. «Откррррывайте! От-кры-вай-те!» — кричит звонок. Игорь со всех ног бросается в переднюю:

— Я открою!

Входят сразу двое — Андрей Петрович и Сурен Николаевич.

И дом наполняется шумом. Сурен хватает Игоря за локти и подкидывает его к потолку. Игорь уже не маленький, и, хотя полет этот заставляет его всего сжаться — шутка ли, под самый потолок! — и невольно улыбается, ему не кажется это самой удачной шуткой. Но Сурен проделывает это с Игорем каждый раз с тех пор, как однажды, когда Игорь был совсем маленький, подбросил его к потолку и Игорь завизжал, как поросенок, от страха и восторга…

Андрей Петрович, невысокий, смуглый, словно копченый, с редкими черными волосами, зачесанными назад, очень подвижный и всегда весело-ровный, со смеющимися глазами, в которых так и светится желание рассказать что-то такое, чего еще никто не знает, от порога кричит:

— Галина Ивановна! Что это вы гостей не встречаете? Зазнались? Или мы вам уже надоели? — и быстро раздевается.

Мама из кухни отвечает ему:

— У меня там особоуполномоченный вас встречает! Проходите, раздевайтесь!

Андрей Петрович так же громко кричит:

— Уже разделись! Вас, что ли, ждать!

Сурен опять подкидывает Игоря вверх. Шляпа его упала на пол, длинные, патлатые волосы закрывают ему голубые, навыкате глаза, рот раскрыт — он радуется своей силе и умению обращаться с детьми куда больше, чем рад этому Игорь, который считает, что он уже не маленький.

— Дядя Сурен! Не надо! — тихонько говорит Игорь.

Но Сурен не слушает его.

— Чертушка! — одергивает Сурена Андрей Петрович. — Убьешь ребенка! Ты ведь слон, а не человек!

— Слоны очень чутки! — отвечает Сурен, приводя свое намерение в исполнение.

— Что касается слонов — святая истина! — говорит Андрей Петрович.

Сурен глуховат.

— Что, что ты сказал? — спрашивает он.

Но Андрей Петрович только хохочет, сует в руки Игорю, который вернулся из заоблачного путешествия, свое пальто и шляпу и идет прямо в кухню, к маме Гале, здороваться.

Она встречает Андрея смехом и, дав поцеловать локоть, выталкивает прямо на Сурена.

Сурен берет ее за руку и здоровается несколько странно — высоко поднимая руку мамы и прижимая ее к тому месту, где должно находиться сердце; это приветствие кажется ему очень сердечным и изысканным. Сурен вообще человек с аристократическими наклонностями и делает все не так, как другие.